Северный Удел - Андрей Кокоулин

Полковник двинул губами и снова посерьезнел.

— Коротко по семьям. Комбинации с гибелью собственной крови не рассматриваем, согласен?

— Да, — сказал я.

— Четыре удачных покушения, два неудачных. Страх государя-императора почуял даже ты. В остальных семьях тоже умеют складывать… и бояться. Ты не удивлен многочисленности съехавшихся в ваше поместье?

— Удивлен.

— Они все ищут защиты.

— У Кольваро?

— Чистота крови, чистота помыслов. Ящерка-охранитель. Бастель, даже император назначил тебя не из мимолетной прихоти.

Я приподнялся.

— Вы знали?

— Предполагал.

За окном потемнело: солнце, наверное, зашло за облако, и комната погрузилась в сумрак. Лицо Огюма Терста потеряло черты. Смотри в божка, вглядывайся, улыбается, нет?

Меня так и подмывало спросить: «После дуэли предполагали, да?».

— Против заговора работает еще и то, что с «пустой» кровью он давно бы уже удался.

— Синицкого остановили, — сказал я.

— А двух Синицких? А трех — остановили бы? Убийства Федора Иващина и Меровио Штольца и вовсе тогда бессмыленны. Но, однако же, они произошли.

— Я думал, они могли знать…

— Кокаинист и отошедший от политики старик? Кто посвящает таких в заговор? А вот кровь, чистая кровь ложится на убийства идеально. И тогда, Бастель, наше дело становится не в пример сложнее.

— Проще.

— Нет, — произнес мой учитель, — сложнее. Потому что тогда мы имеем дело с безумцем. С человеком, одержимым идеей.

— Какой?

Терст шевельнулся на стульчике.

— Не знаю, Бастель. И от этого незнания мне… неуютно. Но могу сказать: человек это неординарный, деятельный, но торопливый. Хорошо думающий. Скорее всего, у него есть сподвижники, один или двое посвященных. Вполне возможно, что он бывший купец. Или даже торгующий и по сей день. Если идти по цепочке убийств, у него должны быть связи в самых разных слоях общества, и среди «козырей», и среди рабочих, и среди интеллигенции. И среди служащих, кстати. Кроме торговца или, чуть мельче, крупного приказчика…

— Полицейский, — сказал я.

Полковник осекся.

— Интере-есно, — протянул он, — да, это я пропустил. Какой-нибудь городовой, квартальный надзиратель, может быть, пристав. Впрочем, нет, скорее, военный офицер, из вольноопределяющихся. Не последней крови. Или отставник…

— Еще разнорабочий.

— А тут — нет, — Терст еще раз пошевелился. — Что за мебель у вас? На карликов, что ли рассчитанная?

— Это детский мой стул.

— Это кошмар. — Полковник встал и упругим шагом обошел кровать. Сев на стул, который до этого занимал Репшин, он несколько раз качнулся. — Во, этот лучше. И дверь под присмотром. А насчет разнорабочего… Человек, затеявший все это с кровью, думается, достаточно образован. Гимназия! А то и лицей. Военный, полицейский — может быть, но это вторые роли. Здесь все-таки нужен ум, мыслящий глобально. Кстати, ученый?

Терст посмотрел на меня.

— Тоже вторые роли, — сказал я.

— Да, скорее всего, — полковник сморщился и чихнул. — Ф-фу! Неужели простыл?

Он полез за пазуху и, достав крохотный бумажный конвертик, высыпал из него в рот коричневый порошок. Подвигал челюстью.

— Может быть, промышленник. Теперь — второе, — сказал он. — Насколько я знаю людей такого склада, он не отступится, поэтому готовься.

— А государь-император?

— Он тоже в опасности. Но его охрана — моя прямая забота. Давай подумаем вот над чем. Шесть с лишним месяцев. Громатов. Первая засечка «пустой» крови. Почему именно тогда? С чем связано?

— Я думал об этом, — сказал я.

— Да, я прочитал. Но ты думал об открытии, об опытах, о смертях. А как это соотносится с кровью высших фамилий? Убийство Штольца — первая высшая кровь, наверняка собранная в «клемансину». Одно связано с другим. Появление «пустой» крови — последующая череда нападений. Замаскированных, заметь, под сумасшествие… То есть, в высшей крови кроется нечто, что стоит противостояния с фамилиями и, по сути, со всей империей. А «пустая» кровь, получается, лишь средство.

— Но сама «пустая» кровь…

— Да, это удивительная вещь, — согласился Терст, — но одержимый, видимо, рассчитывает на много большее. И мне кажется, у него есть, на чем строить свою уверенность. Он обладает знанием.

— Тогда это старое знание. Утраченное.

— Хм-м…

— Мой отец был увлечен прежними временами, он говорил, что наша кровь скрывается во мраке времен, что Волоер уничтожил многие свидетельства…

Огюм Терст печально вздохнул.

— Бастель, я не верю, что кто-то где-то раскопал рецепт создания «пустой» крови. Или бумажку пятисотлетней давности, что с помощью крови всех высших семей можно погасить солнце. А потом вдруг взялся ей следовать. У меня более приземленный взгляд.

— Вы сами говорите об одержимом.

— Говорю. Если хочешь, конечно, займись, но… Как вариант, археологические экспедиции, вернувшиеся полгода назад… Инданны, Ассамея, Эристан…

— Я проверю.

— Теперь — казначей Лобацкий.

— Нашли труп? — спросил я.

— Нет. Но Лобацкий, похоже, был инициирован не до конца. Я сужу об этом по твоему бою с ним и с пехотинцем ночью. С Лобацким ты дрался почти на равных, с пехотинцем — у тебя не было шансов. У вас троих — не было. Вообще. Из этого следует, Лобацкий был наведен на тебя в «Персеполе» в спешке. Видимо, в Леверне больше никого не имелось, а время поджимало. В ресторанном зале гостиницы проходили блоки и атаки, в лесу ты смог лишь ослабить «ошейники» Тимакова и Сагадеева. А вот игра в мертвеца — здесь я не зря тебя учил. Пехотинец, как мне кажется, такого не ожидал. Может быть, это действенная защита от «пустой» крови…

Огюм Терст встал.

Звякнули, опустившись на столик перед кроватью, две пробирки с каплями крови внутри.

— Это дело Синицкого, — пояснил полковник. — И отчет по Полякову-Имре, с нитеводом. Также осмотр места жительства Лобацкого и статистика загадочного, — он усмехнулся. — Вдруг да поможет. Хотя, сдается мне, не сильно тебе пригодится…

Он шагнул к двери.

— Он — игрок, — сказал я. — Азартный. Он все поставил на одну карту.

Терст нагнул голову.

— Лишь бы она не оказалась «шутом», Бастель.

Он придержал дверь. В щель подмигнул Тимаков, был он в горной бурке, в черкесске с газырями, сросшиеся брови, кровожадный вид.

— Выздоравливай, Бастель.

Глава 14

День прополз беременной ящерицей.

Сестрица покормила меня обедом с ложечки. Матушка нагромоздила одеял, так что моя кровать стала походить на погребальный холм.