За столбами Мелькарта - Александр Немировский

Перс смотрел на Хирама широко раскрытыми глазами. Мысль гадесца поразила его. Он скажет в Вавилоне, что буря разбила его корабль и он из его обломков построил себе другой, меньших размеров. Матросы подтвердят его слова. Царь будет доволен, а он вернётся к своим жёнам и сыновьям. Конечно, больше всех выгадает эта хитрая гадесская лиса, но другого выхода у него нет.

— Ахурамазда дал тебе частицу своего разума, — сказал перс. — Я принимаю твой совет к сердцу. Подготовь мне своего «коня» и одежду для моих людей. Пусть пока их принимают за карфагенян.

Хирам улыбнулся:

— К завтрашнему дню всё будет готово… Скажи, — добавил он, взглянув на стоящего у двери Гискона, — не встречал ли ты на своём пути какой-нибудь корабль или его обломки? Не слышал ли ты что-нибудь о Ганноне?

— Корабля не встречал, — ответил перс, рассматривая свои ярко окрашенные ногти, — а о Ганноне слышал от карфагенского мага. Я взял его на борт у мыса Солнца.

— Где же этот маг? — спросил Хирам.

— Он сошёл в Тингисе,[96] чтобы пересесть на карфагенскую гаулу.

Больше Хирам не стал ничего расспрашивать.

Хирам и Гискон покинули корабль.

— Отправь нас быстрее в Карфаген, — взмолился Гискон. — Может быть, там я узнаю о Ганноне.

— Тебе нужно плыть в Карфаген, — одобрил Хирам намерение юноши. — Ты должен будешь рассказать отцам города всё, что знаешь о Ганноне. Пусть они пошлют на его поиски гаулу.

Во власти волн

Ночи становились короче. Всё реже шли дожди. Месяц булькающих капель Бул[97] был на исходе. В свежей прозрачности воздуха уже ощущалось дыхание близкой весны. Из земли поднимались тоненькие изумрудные травинки. Волны, бушевавшие несколько месяцев подряд, стали спокойнее, словно их усмирили, заворожили своей лаской лучи Мелькарта.

Ганнон с грустью смотрел на удерживаемую якорями гаулу. Каждый легчайший порыв ветра приводил её в движение, заставлял дрожать от киля до верхушки мачты. Так человека, обращённого в рабство, волнует лишь одна мысль о свободе. Нетерпение корабля передавалось людям, утомлённым вынужденным бездельем. С нежностью вспоминали моряки о родном Внутреннем море, не знающем приливов и отливов,[98] об островах, ведущих корабль, как ребёнка, делающего первый шаг, от берега к берегу. Они забывали о гневной ярости этого моря, как муж, давно покинувший дом, не помнит о ссорах со своей строптивой женой.

О Внутреннем море мечтал и Ганнон. Там он надеялся отыскать след «Сына бури». Напрасно старейшина города советовал Ганнону подождать ещё несколько дней, Ганнон приказал поднимать паруса.

Явились жрецы Мелькарта. Стоя по колени в воде, они зарезали овцу, вынули её внутренности, сложили их в лодку и, по местному обычаю, трижды обогнули корабль. И теперь уже никакой смерч, что часто бушевал между Столбами Мелькарта, не будет им страшен. Так уверяли жрецы.

За один день гаула дошла до Столбов. Ганнон знал, что признаком смерча были густые, низкие облака. К счастью, небо было безоблачным. «Жертва в Ликсе спасла нас», — говорили моряки.

Чем больше Ганнон узнавал моряков, тем он больше удивлялся владевшими ими суевериями. Они скорее согласились бы лишиться правой руки, чем плюнуть в море. Чихнуть на правой стороне корабля они считали хорошим предзнаменованием, на левой же дурным. Никто бы не мог их заставить покинуть порт, если на палубу села ласточка. Они верили в златокудрых сирен, привлекающих людей своим пением. Будто стоит моряку услышать таинственный и зовущий голос сирены, он забывает обо всём и бросается за борт. Безумца можно спасти, лишь привязав к мачте.

Столбы Мелькарта остались позади. После океанских валов волны Внутреннего моря казались маленькими, совсем игрушечными. Моряки предвкушали радость встречи с близкими им людьми. Но восточные ветры в это время года дуют с определённой направленностью. Поэтому Ганнон знал, что путь от Столбов до Карфагена потребует вдвое больше времени, чем путь от Карфагена до Столбов. Кто-то даже рассказывал, что в летнее время плыл от Гадеса до Сицилии более двух месяцев.

На третий день после Столбов ветер переменился.

К полудню поднялся свежий ветер. Небо затянулось пятнистыми полосами и стало похоже на шкуру леопарда.

— Сегодня корабль попляшет! — молвил Адгарбал.

— Да, скоро налетит Гадесец! — согласился Ганнон и приказал спускать паруса.

Канат сдирал кожу с ладоней, ветер бил по лицу мокрым углом паруса. Наконец паруса были спущены. Но гаула не замедляла хода. Она неслась, как бешеный, непослушный узде конь. Стаи буревестников, этих зловещих птиц, с криком носились над морем. Стало совершенно темно. Небо было, как чёрный щит, а молнии сверкали и перекрещивались, словно мечи. Казалось, сказочные великаны вступили между собой в бой.

Ганнон приказал всем спуститься в трюм и плотно закрыть люки. Море кипело. Огромные волны приступом брали гаулу, а она, как ласточка, взмывала в высоту, чтобы затем погрузиться в чёрную пропасть. Ветер рвался вперёд, опережая звуки, им порождённые.

Второй день свирепствовала буря. С грохотом неслись по палубе волны, смывая всё, что встречалось им на пути. Люди выбивались из сил, они теряли надежду на спасение, каждый миг ожидая конца. Чрево корабля было наполнено воплями, стонами, плачем, заглушаемыми грохотом моря.

Может быть, впервые в жизни Ганнон чувствовал себя совершенно беспомощным перед разбушевавшейся стихией. Он вспомнил, что говорили старые моряки: «Бог Дагон мстителен». Не для того ли он пощадил нас в океане, чтобы погубить здесь, у берегов родины?»

Никто не знал, сколько дней они были в плену у волн и куда их занесла буря. Но вот она понемногу начала стихать. В сердцах людей загорелась искра надежды.

Открыли люк. Страшная картина предстала взору. Обломки рей, удерживаемые канатами, свисали с обоих бортов гаулы. Мачта была вырвана из гнезда и снесена в море. Море зловеще гудело.

Ганнон вылез на палубу, удерживаясь за кольцо люка. И в этот момент он ощутил страшный удар, а затем мгновенно погрузился в ледяную воду. Волна подхватила его и отбросила от гаулы, закружила и понесла к прибрежным скалам. Сквозь мглу Ганнон разглядел чёрную гряду. «Смерть, вот где ты!» — пронеслось в его мозгу.

Но море словно играло со своей жертвой. Оно подняло её на гребень волны и со страшной силой швырнуло между двумя скалами. Вот и земля. На миг Ганнон потерял сознание. Волна покрыла его с головой. Последним усилием воли Ганнон заставил себя приподняться и сделать несколько шагов. Если бы не это, новая волна смыла б его в море.

Когда он очнулся, на небе сияло солнце. Незнакомый берег имел форму огромного полукруга. В глубине его виднелась высокая зелёная гора с остроконечной вершиной.

Море успокоилось, но гребни волн ещё белели. Казалось, море скалит зубы, недовольное, что хоть одно живое существо ускользнуло от его ярости.

Ганнон долго всматривался вдаль, как будто хотел отыскать корабль, затерявшийся в беспредельных просторах. Но море было пустынно.

— О боги! — прошептал Ганнон. — Вы отняли у меня друзей! Нет, неужели вы так жестоки? Где Мидаклит? Верните мне учителя! Где все мои друзья?

Ганнон шагал по берегу в надежде найти кого-нибудь. Но берег был усеян лишь обломками досок. На одной из них Ганнон различил полустёршийся рисунок глаза. Там, на носу, этот глаз казался оком всевидящего божества. Он прогонял страх и вселял надежду в сердца моряков. А теперь на исковерканном обломке доски этот глаз был так же жалок и беспомощен, как человек перед разбушевавшейся стихией. «Зачем мне боги сохранили жизнь! — думал Ганнон. — Чтобы она окончилась позором? Кто мне поверит, что я был в Стране Высоких Трав, что я видел широкие реки, втекающие в океан?

Кто подтвердит, что мы посетили те места, где ничто не имеет тени, где нет знакомых нам звёзд, где солнце идёт другой дорогой? Надо мной будут смеяться, когда я скажу, что видел потомков атлантов, и я не смогу бросить в лицо насмешникам кубок из Пещеры сокровищ. Враги будут показывать на меня пальцами: «Вот он, лгун! Вот он, растративший государственную казну! Он потерял два корабля и привёз вместо золота одни небылицы!»

Оглянувшись, Ганнон увидел рядом с собой среди обломков досок что-то коричневое. На первый взгляд ему показалось, что это пучки морской травы. Но приглядевшись внимательно, Ганнон убедился, что это шкура лесного человека. Ганнон подполз к ней и взял её в руки. Жалкий трофей! Прихотливое море с презрением выплюнуло его на берег, а золото, серебро и драгоценные камни взяло себе.

«Бедный Мидаклит! Ты погиб, прижимая к груди свой свиток. Ты унёс с собой тайну Атлантиды. Я должен исполнить свой последний долг — похоронить тебя по обычаям предков. Ведь эллины говорят, что душа покойного, оставшегося без погребения, мучается и блуждает по свету!»