Миф «Ледокола»: Накануне войны - Габриэль Городецкий

«Иден позвонил, пригласил меня и просил быть одного, поск. И[ден]. будет один. Ему было отвеч., что я не вижу причин не брать с собой Н[овикова]. Когда мы были в приемной, вошел секрет, и заявил, что Н[овикову] лучше было подождать в приемной. Я однако вошел к Н[дену] с Н[овиковым]. Увидав нас вдвоем, И[ден] страшно покраснел и с раздраж., кот. я у него никогда до сих пор на замечал, воскл.: «Я не хочу казаться грубым, но долж. сказать, что пригл. сегодня к себе посла, но не посла и советника». Я возразил, что от Н[овикова] у меня нет тайн, и не понимаю, почему он не м. присутств. при н/разговоре. И[ден] /с горячи./ — ничего не имеет лично пр. Н[овикова], но не может создавать нежел. прецедент: если сов. посол будет приходить с совета., то и другие послы могут делать то же. Если можно брать совета., почему не брать 2–3 секр.? Тогда будут ходить не послы, а целые делегации. Это неудобно. И[ден] никогда не принимал послов иначе, как в один., и не собир. менять своего порядка. Я пожал плечами. Н[овиков] остался, но И[ден] во все вр. беседы сидел красн. и надутый. Положение создалось ненормальное. Если подобная сцена повтор, еще раз, я вынужден буду раскланяться и уехать в пос-во»86.

Вопрос о том, кого Майский боялся больше, Сталина или Идена, не возникает.

Оказалось, что действенность предупреждения Черчилля еще больше подорвал Иден. Он попытался напугать Майского «злым человеком», т. е. Германией. Он считал, что «военные аппетиты Германии безграничны. Россия, он в этом совершенно уверен, находится под угрозой. Будет ли удар нанесен сейчас или несколько месяцев спустя, намерения Германии совершенно ясны». В отчаянном стремлении умиротворить Германию и сорвать попытки спровоцировать войну Майский яростно отрицал эти слухи. Он перебил Идена и заявил: «Не вижу таких причин, которые сделали бы столкновение СССР и Германии неизбежным». На этом фоне предложение об улучшении отношений не помогло развеять подозрения. Создавалось беспокоящее ощущение того, что оно шло в одном ключе с меморандумом Криппса. Майский, как ему придется потом часто повторять в последующий месяц, заявил Идену, что СССР «сумеет постоять за себя при всяких обстоятельствах»87.

Призрак сепаратного мира

Предупреждение Черчилля, являвшееся запоздалой попыткой привлечь Советский Союз к участию в событиях на Балканах, не могло не возродить в Москве память о событиях конца лета 1939 г. Оно укрепило подозрения в том, что это — попытка направить войну на восток. Одновременно возродились страхи сепаратного мира. 17 апреля, перед тем, как Криппсу были направлены окончательные инструкции Черчилля вручить Сталину его послание с предупреждением, Криппс жаловался Идену, что положение складывается катастрофическое. Это в значительной мере вызвано тем, что правительство никак не может определиться — готово ли оно «пойти на тесные отношения» с Россией «и что для этого сделать». Позже, в результате провала своей политики в Юго-Восточной Европе, Россия стала более восприимчивой к давлению со стороны держав оси. Не дожидаясь инструкций из Лондона, Криппс направил Молотову пространную памятную записку, где посулы и угрозы шли вперемежку. Его записка стала последней попыткой вовлечь русских в орбиту союзников. Здесь следует подчеркнуть, что этот импульсивный шаг был продиктован желанием опередить Шуленбурга, который к этому времени неожиданно уехал в Берлин для проведения срочных консультаций. Криппс был уверен, как он предупредил Идена, что Шуленбург «очень скоро» появится обратно из Берлина «с новыми широкомасштабными предложениями для Советского Союза в обмен на далеко идущее экономическое сотрудничество с Германией; альтернативой могут послужить замаскированные угрозы того, что случится в случае отказа Советского Союза»88.

В присущем ему стиле проповедника Криппс втолковывал Вышинскому, какую политику, по его мнению, Россия должна проводить. Все составные элементы этой политики несли на себе печать провокации. Криппс не ограничивался теперь предупреждениями русским об опасности, которая, как он считал, вышла из разряда гипотез, обретя достаточно конкретные очертания в немецких планах на весну 1941 г. Он прибегал, как он и сам понимал, к довольно «деликатному» средству привлечения русских на сторону Англии, играя на их страхе перед заключением сепаратного мира. Последовавшие вскоре события лишь продемонстрировали правоту Форин оффис, возражавшего против использования этого «обоюдоострого оружия». Оно «могло привести Сталина к тому, что он лишь укрепится в проведении своей политики умиротворения»89.

Намеки Криппса на возможное заключение сепаратного мира в случае, если Россия не изменит свою политику, оказали длительное воздействие, чуть не ставшее роковым: «…не исключено в случае растяжения войны на продолжительный период, что Великобритании (особенно определенным кругам в Великобритании) могла бы улыбнуться идея о заключении сделки на предмет окончания войны на той основе, вновь предложенной в некоторых германских кругах, при которой в Западной Европе было бы воссоздано прежнее положение, Германии же не чинилось бы препятствий в расширении ее «жизненного пространства» в восточном направлении. Такого рода идея могла бы найти последователей и в Соединенных Штатах Америки. В связи с этим следует помнить, что сохранение неприкосновенности Советского Союза не представляет собой прямого интереса для Правительства Великобритании, как, например, сохранение неприкосновенности Франции и некоторых других западноевропейских стран».

Криппс, однако, постарался перестраховаться и приписал — хотя до русских это совершенно и не дошло бы, — что «в данное время совершенно исключена возможность такого соглашения о мире в том, что касается правительства Великобритании». Вышинский не посчитал нужным проконсультироваться с правительством, сразу же отвергнув меморандум Криппса, состоявший из смертоносного набора — «сепаратного мира» и попытки втянуть Россию в войну. Он открыто отверг его на том основании, что «отсутствуют необходимые условия для обсуждения широких политических проблем». Вышинский, кроме того, подготовил составленный в том же духе ответ на развернутое личное письмо Криппса от 11 апреля. Ответ состоял всего лишь из четырех строчек90.

На следующий день, однако, Криппсу, наконец, пришлось передать послание Черчилля. В связи со своим письмом Вышинскому от 11 апреля и беседой с ним 18 апреля он не счел нужным передавать дополнительную информацию, которая бы выглядела теперь как простое повторение91. Москва не могла спокойно выслушивать эти угрозы. Криппс уже делал намеки после своей встречи в Анкаре с Иденом, — о чем русские имели полную информацию, — что он не мог бы исключить такую возможность: «если Гитлер убедится, что он сумеет победить Англию до того, как Америка сможет оказать ей помощь, он попытается заключить мир с Англией на следующих условиях: восстановление Франции, Бельгии и Голландии и захват СССР»92.

Криппс действительно заявлял послу США в Москве Штейнгардту, что он вполне может представить молчаливое согласие его правительства с вторжением Германии в Россию в обмен на мир93. Его искренняя вера в сепаратный мир была в значительной мере вызвана его изолированностью в России и тем, что его не было в Лондоне во время массированных бомбежек, когда утвердился непререкаемый авторитет Черчилля как национального лидера. Майский же был свидетелем «часа славы» Черчилля, и он сомневался в возможности сепаратного мира — вопреки мнению в Кремле94. Майский постоянно колебался между собственными убеждениями и теми оценками, которых, как он предполагал, ждал от него Сталин. В конечном итоге, как будет показано ниже, его колебания также способствовали ошибочному анализу руководством страны надвигающейся опасности.

Русских, встревоженных неудачным поворотом событий в связи с соглашением с Югославией, преследовала теперь навязчивая мысль о том, что Черчилль стремился вбить клин между ними и Германией. Чтобы исключить какой-либо тайный сговор с Англией, они быстро сообщили немцам существо меморандума Криппса95. Выражением официальной реакции стали помещенные в «Правде» прямолинейные обвинения в адрес США и Англии, составленные в том же духе96. Страх перед тем, что Англия может помешать достижению политического решения с Германией, также объяснялся ощущением беспомощности, которое, как замечал Майский в беседах с представителями английского руководства, охватило их97. Появились версии, которые, как казалось, подтверждали многие имевшие хождение слухи и версии советской разведки о том, что Англия, возможно, даже на станет оказывать помощь России в случае германского нападения, и что «она или немедленно заключит с Германией мир или приостановит военные действия против Германии»98. К тому времени как предупреждение Черчилля дошло до Сталина, оно, очевидно, могло оказать воздействие, прямо противоположное своему замыслу. Подозрительность советского руководства только усилилась. «Вот видите», — сказал Сталин Жукову, — «нас пугают немцами, а немцев пугают Советским Союзом и натравливают нас друг на друга. Это тонкая политическая игра»99.