Миф «Ледокола»: Накануне войны - Габриэль Городецкий

От Деканозова вряд ли можно было ожидать превышения полномочий, — он, очевидно, должен был получать санкцию Сталина на свои действия. Поэтому условились о проведении в ближайшее время третьей, решающей, встречи.52

Шуленбург не знал, что тем временем события в Берлине шли совершенно в другом направлении. В тот момент, когда он еще ехал с аэродрома в свою московскую резиденцию, специальный поезд Риббентропа въезжал под своды вокзала Фридрихштрассе в Берлине. Вечером 29 апреля к нему в Вену прилетел курьер с докладом Шуленбурга о беседе с фюрером53. Тон этой беседы звучал зловеще, но Риббентроп все еще сохранял надежду на то, что он сумеет убедить Гитлера — как это ему удалось после визита Молотова — в бесплодности замышлявшегося курса. Риббентропа очень обеспокоило, когда он понял, что Гитлер твердо решил оборвать переговоры и не позволит, чтобы они помешали приготовлениям в соответствии с планом «Барбаросса». Гитлер потребовал от Риббентропа «безоговорочной поддержки» и предупредил его: «больше никаких демаршей; он запретил мне говорить об этом с кем-либо; никакая дипломатия, сказал он, не заставит его изменить свое мнение о позиции России, которая была для него совершенно ясна, дипломатия вполне могла бы лишить его такого оружия, как тактическая внезапность нападения»54.

Столкнувшись с непримиримостью Гитлера, Риббентроп уступил и занял типично угодническую позицию. Свое разочарование Риббентроп выместил на Вайцзеккере, возложив на него вину за то, что на критических поворотах истории он проявляет «негативное отношение». Тем не менее Вайцзеккер продолжал верить, даже после того, как Гитлер отверг меморандум, что Риббентроп по-прежнему «в принципе настроен против войны»55. На деле же, когда в канун войны Чиано встретился с Риббентропом, он нашел его примирившимся с мыслью о войне. Хотя он и был «менее жизнерадостен, чем обычно, и у него хватило наглости вспоминать о своем полном энтузиазма восхвалении московского соглашения и коммунистических лидеров, которых он сравнивал с лидерами старой нацистской партии»56.

У Вайцзеккера не оставалось сомнений в решимости Гитлера и примиренчестве Риббентропа. 1 мая источник (возможно, это был генерал Гальдер) из окружения Гитлера сообщил Вайцзеккеру: Гитлер решил, «что Россию можно разгромить легко и это не отразится на войне против Англии. Будет война против России или не будет, но Англия будет разбита в этом году. После того придется поддерживать Британскую империю, но Россию нужно будет обезвредить»57.

Шуленбурга, уезжавшего из Берлина в спешке, не успели проинформировать о последствиях его встречи с Гитлером58. Его инициатива быстро набирала темп. 7 мая он начал прощупывать почву, направив личную телеграмму Вайцзеккеру. Желая придать своим тайным зондажам полуофициальный статус, он намекнул на возможность передать Сталину поздравления германского правительства. Более того, решив сыграть на озабоченности Гитлера состоянием отношений с вишистской Францией59 он даже оказал нажим, передав суть своих разговоров с Бержери, новым и поэтому надежным французским послом. Бержери выступал за Континентальный блок, «в который должен быть включен великий Советский Союз с его изобилием сырья». Проявив недюжинное коварство, Шуленбург прибегнул также к угрозе. Находясь в Берлине, он узнал о существовании мнения, что кампания в России будет молниеносной и приведет к мгновенному взятию Москвы и свержению коммунистического режима. Тем не менее от Вайцзеккера он узнал о том, что есть и другое мнение. В армии считали, что, хотя захватить Москву будет относительно легко, любые действия в направлении Урала столкнутся с серьезными трудностями60. Поэтому он приписал— в постскриптуме, как бы между прочим, — что в Москве не проводятся никакие учебные воздушные тревоги, и это подтверждает что «Советское правительство уже! некоторое время тому назад закончило работу по строительству «где-то» запасной столицы на время войны, оснащенной всем необходимым (средства связи и т. п.), в которую правительство сможет очень быстро перебраться. В любом случае оно не останется в Москве». Это был явный намек на катастрофу, постигшую Наполеона, столкнувшегося с тактикой выжженной земли, которую Александр I применил в 1812 г. И, наконец, пытаясь узнать у Берлина окольным путем, продолжаются ли безостановочные приготовления к войне, Шуленбург написал о принятии необходимых мер, чтобы в случае начала военных действий обеспечить безопасность сотрудников посольства61.

12 мая в резиденции Шуленбурга состоялась его третья за неделю встреча с Деканозовым. На этот раз с самого начала инициативу захватил Деканозов. Он подтвердил согласие Сталина и Молотова послать Гитлеру личное письмо. Нетерпение Сталина доказывается его предложением, что ввиду отъезда Деканозова в Берлин в тот же день, Шуленбургу и Молотову следует, не тратя времени даром, совместно договориться о содержании и тексте письма62.

Однако события этого дня начались еще до приезда Деканозова к Шуленбургу. Буквально за час до начала своей беседы с Деканозовым германский посол получил с курьером, прибывшим из Берлина, два неожиданных для него сообщения63. Они и положили конец его усилиям. Короткое письмо от Вайцзеккера совершенно ясно указывало, куда дует ветер. Из всех предложений Шуленбурга к действию было принято только одно: обеспечить безопасную эвакуацию сотрудников посольства в случае начала войны; «в надлежащее время», было сказано ему, эту часть его рекомендаций «задействуют». Затем посла информировали, в выражениях кратких, но предельно выразительных, что остальные его предложения Риббентропу не докладывались, «потому что это было бы достаточно неблагодарным предприятием». Из второго письма от директора политического департамента министерства Эрнста Вурманна стало ясно, что за Шуленбургом после его столкновения с Гитлером установлено тщательное наблюдение. Ему делался выговор за то, что он раскрыл в Москве характер своих переговоров в Берлине и за то, что он совершенно открыто впал в уныние, поскольку «упаковал (свои) личные вещи в сундуки»64.

Все еще потрясенный этими письмами, Шуленбург «довольно бесстрастно», по словам Деканозова, охладил его энтузиазм. Посол признался, писал Деканозов, что «он, собственно, разговаривал со мной в частном порядке и сделал свои предложения, не имея на то никаких полномочий». Он начал эти переговоры со своим коллегой — послом с целью улучшить отношения между двумя странами. Он не был уполномочен вести переговоры с Молотовым и теперь «сомневается даже, получит ли он такое поручение». Хотя он заверил Деканозова, что запросит о полномочиях, он был «не уверен, что их получит».

Вся атмосфера беседы являла собой странную смесь делавшихся намеков на вероятность войны со столь же убедительными попытками Шуленбурга действовать по инерции и продолжать дезинформацию. В конечном итоге все это только усиливало существовавшую в Кремле неясность относительно Германии. В ходе завтрака Шуленбург и Хильгер рассказывали много циничных и шутливых историй, из чего у Деканозова сложилось впечатление, что это были намеки «на уход Шуленбурга из политической деятельности». Но в ходе беседы Шуленбург был преисполнен желания спасти свою инициативу, выдвинув ряд альтернативных ходов:

«Было бы хорошо, чтобы Сталин сам от себя спонтанно, обратился с письмом к Гитлеру. Он, Шуленбург, будет в ближайшее время у Молотова (по вопросу обмена нотами о распространении действия конвенции об урегулировании пограничных конфликтов на новый участок границы от Игорки до Балтийского моря), но не имея полномочий, он не имеет права затронуть эти вопросы в своей беседе. Хорошо бы, если Молотов сам начал бы беседовать с ним, Шуленбургом, на эту тему или может быть я, Деканозов, получив санкцию здесь, в Москве, сделаю соответствующие предложения в Берлине Вайцзеккеру или Риббентропу».

Проявленная в ходе этой беседы сдержанность резко контрастировала с предложениями, делавшимися всего лишь за два дня до этого. Сталин был несомненно поставлен в тупик. С одной стороны, Шуленбург, который только что вернулся после приема у Гитлера, мог, на самом деле выражая отношение Германии, при этом просто пытаться оказывать давление, чтобы добиться более выгодных условий. В то же время, и с такой же степенью вероятности можно было предположить, что вопрос еще не был урегулирован внутри немецкого руководства, и проведением осторожной политики Россия могла бы добиться соглашения. С другой стороны, весь этот эпизод мог оказаться ловушкой, приготовленной для России, и преждевременным приближением России к ней немцы могли бы воспользоваться как козырем на будущих переговорах с Англией. И действительно, в ходе беседы Шуленбург сделал совершенно умозрительное заявление, что «по его мнению, недалеко то время, когда они (воюющие стороны), должны прийти к соглашению и тогда прекратятся бедствия и разрушения, причиняемые городам обеих стран»65. Наверняка это заявление подверглось тщательному обдумыванию — ведь вечером того же дня радио Берлина сообщило о полете Гесса в Англию с взятой им на себя миссией мира.