Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии - Элизабет Шимпфёссль

В 1860-х годах радикально настроенные интеллектуалы, зачастую выходцы из среды духовенства, начали создавать так называемые кооперативы. Многие из этих людей находились под влиянием романа Николая Чернышевского «Что делать?», изданного в 1863 году. В нем Чернышевский опирался на три источника: во-первых, на французский утопический социализм с его идеей коллективного труда ради помощи бедным; во-вторых, на кооперативное движение самопомощи в викторианской Англии, зачинателем которого был Роберт Оуэн; в-третьих, на американскую практику добровольных объединений как учебной платформы демократического самоуправления[266]. Однако в царской России к любым общественным и неправительственным организациям власти относились с большим подозрением – не в последнюю очередь потому, что те питали оппозиционное движение народничества.

Власти поддерживали расширение филантропии со стороны промышленников, финансистов и купечества, которые накопили достаточно богатства, чтобы часть направить на благотворительные нужды. Многие дореволюционные филантропы были движимы религиозными мотивами или принадлежали к религиозным меньшинствам – таким как евреи или старообрядцы, – которые играли важную роль в промышленном развитии России. Их благотворительная деятельность охватывала широкий спектр областей – от культуры и искусства до социального попечительства и помощи малоимущим. Филантропия была каналом для восходящей социальной мобильности и обязательным условием для получения дворянского титула[267].

В современной России дореволюционным меценатам вернули былую славу. Вероника Зонабенд, предприниматель и жена предпринимателя, считает, что новая российская буржуазия должна брать пример с предшественников, «которые понимали, что их долг – заботиться о судьбе своей страны»[268]. Ирина Седых, супруга металлургического магната, считает, что стремление помогать ближним, а не закрывать глаза на их страдания, у русских в крови: «Это наша историческая, культурная и генетическая черта». Она гордится российской филантропической традицией: «В царской России благотворители обеспечивали 80 % социального сектора». И сожалеет, что «советская власть положила всему этому конец».

После 1917 года филантропия была официально запрещена, поскольку советская идеология считала ее унизительной капиталистической практикой. Тем не менее благотворительность в СССР все же существовала, хотя и под другим именем. Илья Сегалович, один из создателей «Яндекса», объяснил мне, что в советскую эпоху профсоюзы, комсомол и другие коммунистические организации имели отделы, которые занимались «именно тем, что сегодня называется филантропией». Его первая жена отвечала за шефскую работу в комитете комсомола на факультете, где учился Сегалович. Их институт взял шефство над детским домом под Москвой. «Мы были шокированы состоянием этого учреждения, царившей там атмосферой, – вспоминал Сегалович. – Оно напоминало тюрьму, там было жутко и страшно. Причем это было отнюдь не после войны; в то время общество жило достаточно хорошо… В основном там содержались дети алкоголиков. Это было очень мрачное место».

В ранний постсоветский период новые богатые русские использовали благотворительность как форму рекламы и способ улучшить свой негативный имидж: спонсировали громкие проекты и премии в области литературы и искусства, выделяли деньги на реставрацию церквей, – и это обеспечивало им упоминание в СМИ и позволяло заручиться поддержкой важных людей. В основном это были разовые проекты, которые в большинстве никак не помогали филантропам улучшить личную репутацию. Опросы неизменно показывали, что широкая общественность ассоциировала благотворительные фонды и организации с отмыванием грязных денег[269].

Такое негативное восприятие постепенно уходит в прошлое, хотя и не потому, что российская филантропия стала более этичной по своей природе. Сегодня многие государственные компании, число которых увеличилось после экономического кризиса 2008 года, используют финансирование социальных проектов как способ продемонстрировать корпоративную социальную ответственность и улучшить имидж в глазах общественности – точно так же, как это делалось в 1990-х годах. Член правления «Альфа-Банка» Олег Сысуев резко критиковал такой подход:

Возьмите «Российские железные дороги», «Роснефть» или «Сбербанк», которые называют это филантропией. Власти говорят им: «Профинансируйте российскую олимпийскую сборную». Они выделяют якобы корпоративные деньги, называют это социальной ответственностью и включают в свой социальный отчет. Но ведь по факту они тратят деньги налогоплательщиков. Много денег! Когда «РЖД» спонсируют футбольный клуб «Локомотив», эти средства тоже берутся из государственного кармана, то есть из собранных налогов.

Сысуев считает, что деньги налогоплательщиков должны распределяться в соответствии с демократическими механизмами, а не по прихоти руководителей госкомпаний или бюрократов. «Если вы хотите называть это филантропией, это должны быть ваши собственные деньги», – говорит он. Сысуев подозревает, что некоторые акционеры «Альфа-Банка» могут выделять деньги на благотворительность под давлением со стороны Кремля: «Но как бы то ни было, это их личные деньги, а не деньги налогоплательщиков».

Неформальные сети

Во многих западных странах, особенно в Соединенных Штатах, благотворительность элит институционализирована и тесно связана с уважаемыми и престижными филантропическими организациями. Такие неправительственные организации (НПО) на Западе действуют как своеобразные социальные катализаторы. Именно они определяют, кого можно считать «достойным» богачом, а кого нет, и таким образом контролируют классовые границы. Многие влиятельные организации-реципиенты чрезвычайно разборчивы в том, с какими представителями элит они хотели бы ассоциироваться в качестве ключевых доноров. Чтобы стать таким донором, человек должен оказывать организации долгосрочную финансовую и иную поддержку – но подобные усилия, как правило, того стоят. Членство в попечительском совете или правлении престижной НПО позволяет создать обширную сеть полезных контактов и значительно повысить общественный статус[270].

В отличие от американской практики, в России каналами для реализации благотворительных начинаний чаще выступают государственные органы, а не НПО. Это происходит отчасти из-за доминирующей роли государства, отчасти потому, что богатые русские предпочитают сами контролировать весь процесс, а отчасти из-за негативной репутации НПО, сложившейся в прошлом по причине высокой коррумпированности и склонности к мошенничеству некоторых из них[271]. Подобная репутация также способствовала тому, что после «оранжевой революции» 2004 года в Украине Путин обвинил иностранные НПО, действующие в стране, в том, что те являются инструментами внешнего влияния, направленного на подрыв суверенитета России. В результате деятельность многих подобных структур была тем или иным образом ограничена или вовсе прекращена. Им на смену пришли новые, лояльные Кремлю корпоративные филантропические фонды и организации. Соответственно, ранее существовавшие структуры, избежавшие гонений, укрепили свои позиции[272].

Помимо близости к государству, постсоветской филантропии присущи еще две характерные черты, а именно: доминирование нескольких очень крупных фондов, созданных наиболее могущественными олигархами, и повышенная степень конфиденциальности. Последняя особенность частично связана с отношением к благотворительности в русском православии, которое требует, чтобы пожертвования не делались публично.