Кто ищет... - Аграновский Валерий Абрамович

Ну ладно: без волдырей. И не второй степени. И, судя по всему, не ожог. Я не зря предупреждал вас, что очень уж хочется иногда рассказывать об экстрасенсах с преувеличением, раскрашивая надеждой и собственную жизнь, и жизнь слушателей. Истина, если ее восстанавливать в чистом виде, выглядит так: на моей груди были отчетливо видны отпечатки пяти Дининых ногтей, которыми она впилась в мою кожу, в эпидермис, когда я позволил себе чуть затянуть паузу, отвечая на вопрос, горячо мне от ее ладоней или не горячо. Впилась ногтями — и стало, чего уж там говорить, «теплее». Однако ногти у Дины были, по-видимому, слегка инфицированы, не вполне стерильны, потому и появилось на груди покраснение, создающее вид «отпечатка».

И тем не менее я только сейчас мирюсь с этой «истиной», уж лучше бы она была иной! Как бы всем нам желалось, чтобы огромный ожоговый волдырь величиной с Динину ладонь надолго запечатлелся на моей груди как доказательство того, что Дина действительно что-то может, и тогда бы и у вас, и у меня не иссякала надежда на исцеление!

Я выдержал три сеанса из назначенных мне семи. Я твердо решил больше не приходить, но откровенно сказать Дине об этом не посмел, малодушно наврав что-то про редакционное задание и срочную командировку. Во время последнего визита она, как нарочно, швырнула меня, словно в турецкой бане, из холодно в горячо и обратно.

Помню, сначала на табуретку села перед нею молодая женщина, которую Дина, как всегда мягко, спросила: «Что с вами?» Женщина ответила что-то шепотом, одними губами, покраснев. Дина выслушала, подумала и сказала так, что все мы, конечно, услышали: «А выделения есть?» Бедняжка залилась бордовым цветом и снова что-то пошептала, на что Дина философически заметила: «Не надо было жить, дорогая. Когда последний раз жила? Сегодня утром?»

Полный конец! Ну, подумал я, с меня хватит!

И, как на грех, вслед за несчастной Дина «взяла» меня. Когда же все осталось позади, и мы прощались, и я лепетал что-то про командировку, жена, которая куда с большим, чем я, скепсисом относилась к экстрасенсам, вдруг спросила: «Дина, если вам не трудно, проверьте, пожалуйста, у него простату!» Почему простату? Что ей взбрендило говорить о моей простате?! Позже мы, конечно, нашли причину этой нелепой просьбы. Один знакомый писатель попал к Джанелидзе именно из-за аденомы простаты, надеясь избежать грозящей операции, и много раз на неделе звонил мне домой по телефону, бесконечно варьируя одно и то же: как чувствовала себя его больная простата до диагностики, потом после нее, потом до сеанса лечения и во время, короче говоря — простата, простата, простата. Жене и село в голову, а так как она знала, что мы у Дины последний раз, то хоть и не верила в нее, а все же решила: пусть проверит простату, жалко, что ли?

Я обомлел, потому что никак не мог вспомнить: тот писатель снимал штаны или не снимал, когда Дина его лечила? А если она и мне предложит сейчас оголиться посередине комнаты — что делать? Так ведь оголюсь! Деваться-то некуда, «однова живем», как говорил мой приятель, отдавая себя в руки молоденькой медсестры, которая готовила ему клистир.

Но обошлось.

Сразу уйти у нас с женой почему-то не получилось, мы замешкались, а потом уж и поздно было: на табуретку посадили молодого мужчину лет тридцати. Сам он не двигался. У него было серое, землистого цвета лицо, он был худ и немощен. Взгляд отрешенный. Несчастного, как я узнал, крали из больницы его товарищи, чтобы возить к Дине тайком от врачей, поставивших на нем крест: облитерирующий эндартериит с гангреной конечностей и образованием трофических язв.

Мы увидели эти язвы, как только Дина собственными руками, очень бережно и осторожно, сняла с его ног носки. По щиколотку все было в сочащихся мокрых ранах, смотреть на которые было сверх наших сил. И вот Дина начала делать пассы рукой — буквально в миллиметрах над язвами, не брезгуя, не боясь, что-то при этом пришептывая, какие-то добрые и ласковые слова, и в глазах у нее было столько искреннего сострадания к больному, что мы зачарованно смотрели на Дину, все более и более проникаясь уважением к ней и ее вдохновенному труду. И вот в какой-то момент она вдруг замерла, потом обвела всех нас остановившимся взором и завопила не своим голосом: «Затягивается! Смотрите! Смотрите!» Мы даже не сразу поняли, что она имеет в виду. Но из кухни уже выбегала, толкаясь, Динина свита. Тогда все мы сделали по шагу к центру комнаты и вытянули шеи.

Что лично увидел я? Я увидел на месте одной крупной язвы тонкую пленочку, очень похожую на ту, которой закрываются глаза у курицы, причем, если вы заметили, снизу вверх. Пленочка как бы высушила рану, язва уже не сочилась и порозовела, и зрелище это было, конечно, потрясающим, у самой Дины был обалдевший вид. На маске Амира Бабаева застыло новое выражение: восторга. Гия подставлял больным громадную ладонь, и больные по очереди, как в бубен, били в нее своими ладонями. Еще чуть-чуть, и началось бы общее ликование, но Дина, первой придя в себя, сдержала его, подняв руку вверх и воскликнув: «Тихо! Прошу! Не мешайте работать!»

Читатель тем временем ждет второго варианта правды? Он думает, что я снивелирую эффект, только что описанный?

А вот и не снивелирую!

Внесу, быть может, одну ничтожную поправку, заботясь все о той же кристальной чистоте факта, хотя в данный торжественный момент заботиться об этом, казалось бы, кощунственно. И тем не менее: да, я безусловно видел закрывающуюся трофическую язву, но не видел процесса, того, как это происходило, и не зафиксировал именно этой язвы до излечения. Вот и вся поправка, если она что-то даст щепетильным ревнителям истины.

Главное другое: я никогда не забуду глаза больного, сидящего перед Диной на табуретке. Уж это я зафиксировал.

В них было безумие.

И надежда.

Подведем итоги. Хотя какие, собственно говоря, здесь возможны итоги? Самое большее, на что я способен, это задать сам себе несколько жгучих вопросов, ответы на которые, заранее вам скажу, будут столь обтекаемы, осторожны и приблизительны, что вряд ли продвинут нас далеко по пути к истине. Однако кое-какие точки над «i» все же необходимы. А потому — вопрос первый:

Экстрасенсы, когда их таким вот беспардонным образом ставят к стенке, или обижаются, или отшучиваются, или уходят за чье-нибудь авторитетное суждение. Например, академика Ю. Б. Кобзарева, сказавшего: «Можно считать установленным, что в пространстве вокруг живого организма человека имеется поле, природа которого еще не изучена наукой». Ваше дело удовлетворяться или не удовлетворяться этим суждением, тем более что на каждое авторитетное «за», услышанное в научной среде, вы без особого труда найдете с десяток не менее авторитетных «против», как, например: «К сожалению для экстрасенсов, — говорит академик Е. И. Чазов, — ни один современный метод, улавливающий даже мельчайшие колебания энергии Вселенной, не мог уловить ни у одного из них каких-нибудь необычных токов». И далее: «Мне, вероятно, как и каждому ученому, бывает особенно тяжело, когда, используя «белые пятна» медицинской науки, иные «врачеватели» пытаются подвести научную базу под предлагаемые ими так называемые нетрадиционные методы лечения».

Лично я позицию Ю. Б. Кобзарева разделяю — скажу почему: потому что она как минимум не закрывает тему. Какое-то поле есть, говорит он? — прекрасно. А вот «био» оно или не «био», нужно еще выяснять; у желающих сохраняется возможность научного поиска, а у нас с вами, читатель, дальнейшего разговора. Стало быть, возникает вопрос второй:

Десятки гипотез! По фронту они расположились достаточно широко, что объясняется, по-видимому, многообразием подходов к решению задачи. А многообразие подходов, в свою очередь, объясняется неоднородностью авторов: мы видим среди них и педагогов, и журналистов, и даже зоотехников; физиков и биологов, к сожалению, маловато. По этой причине у большинства гипотез глубина и научная обоснованность явно уступают внешней оригинальности: верный признак любительского, а не профессионального подхода к делу. Правда, Гегель в свое время сказал, что для того, чтобы делать открытия, нужно быть немножко невеждой; так ведь он сказал: немножко!