Изгнанная из рая - Даниэла Стил

– Стив жил в том же пансионе, что и я.

– Гм-м… – Питер задумчиво потер подбородок. – Не думал, что нью-йоркские пансионы могут быть опаснее улиц Гарлема глухой полночью. Наверное, теперь, когда ты выпишешься отсюда, ты предпочтешь собственную квартиру… – Тут он бросил взгляд на часы. – Кстати, о собственных квартирах… – добавил Питер. – Мне пора домой, иначе с двенадцатым ударом моя «Тойота» снова превратится в тыкву, и мне придется идти домой пешком. Постарайся не попасть в новую беду, пока меня не будет – мне полагается двое суток отдыха, и я намерен их проспать. С перерывом на обед, разумеется… – Тут он ласково похлопал ее по ноге. – Постарайся за то время как следует отдохнуть, Габриэла…

– Габи, – поправила она. Ей уже давно хотелось, чтобы он называл ее именно так, но она не решалась сказать об этом Питеру. Имя Габриэла казалось ей слишком формальным. Она уже считала Питера своим другом, и ей было жаль, что он уходит.

Когда через двое суток Питер снова заступил на дежурство, первым делом он отправился проведать Габриэлу. Ее успехи произвели на него потрясающее впечатление. Опухоль, уродовавшая ее лицо, спала, и она могла говорить совершенно свободно. Только смеяться ей все еще было больно из-за косметических швов, поэтому она старалась сдерживаться. Накануне вечером ее начали ненадолго сажать, а уже утром Габриэла сумела сесть сама, без посторонней помощи, и при этом – не потерять сознания. Врач, сменивший Питера, пообещал ей, что к концу недели она уже сможет ходить. Теперь Габриэла ждала этого дня, как дети ждут рождественских подарков.

Утром, за два часа до возвращения Питера, Габриэлу навестили мадам Босличкова и миссис Розенштейн. Они принесли ей открытки и подарки от всех соседей по пансиону, а от себя купили громадный букет роз, который теперь украшал собой ее тумбочку и благоухал на всю травматологию.

Но свидание получилось не самым веселым. Сегодня в «Нью-Йорк таймс» появилась большая статья, в которой перечислялись все преступления Стива. Мадам Босличкова переживала по этому поводу ужасно. Ей, правда, хватило ума оставить дома газету, в которой была фотография Стива из полицейского архива, но зато она почти дословно пересказала Габриэле содержание статьи.

– Подумать только, что такой человек жил рядом с нами! – то и дело восклицала мадам Босличкова, и миссис Розенштейн согласно кивала аккуратной седой головой. Обе почтенные дамы пребывали в расстроенных чувствах; несчастье с Габриэлой совершенно выбило их из колеи. А тут еще полиция занялась обстоятельствами смерти профессора, к которой Стив тоже мог быть причастен – расспросам нет конца. На следующий день обе ринулись в больницу в надежде, что Габриэла как-нибудь их утешит.

Но что Габриэла могла сказать им? Она только надеялась, что никогда больше не увидит Стива. При одной мысли о том, что она жила с ним в одной комнате, спала с ним и, в сущности, содержала его, внутри у нее все переворачивалось. Правда, рано или поздно ей все равно пришлось бы присутствовать в суде. Но Габриэла рассчитывала, что к тому времени она станет сильнее, увереннее в себе и спокойнее. Тогда, что бы Стив о ней ни говорил, его ложь не сможет причинить ей боли.

Когда мадам Босличкова и миссис Розенштейн ушли, позвонил Иан. Через дежурную сестру он передал, что собирается сохранить за ней место, и она сможет вернуться на работу, как только достаточно окрепнет. Это сообщение обрадовало Габриэлу – Иан ей нравился. Она хотела бы и дальше работать в магазине, хотя денег ей теперь вполне хватало. Переезжать из пансиона она также не собиралась – теперь, когда Стива больше не было, Габриэла чувствовала себя там в полной безопасности (уходя, хозяйка сгоряча пообещала ей, что не будет пускать новых жильцов без справки из полиции).

– Итак, чем ты занималась, пока меня не было? – спросил Питер, закончив осматривать ее. – Аэробикой? Танцами? Или как обычно?

– Как обычно. – Габриэла с трудом сдержала улыбку. – Вчера одна сиделка вымыла мне волосы. Но в ванную меня по-прежнему не пускают – сказали, что надо дождаться тебя. Зато я уже могу сама сидеть и есть!

Габриэла сказала это с гордостью – ее победы были еще очень скромными, но ей не терпелось похвастаться ими перед Питером, которого она была ужасно рада видеть.

– Что ж, с завтрашнего дня я, пожалуй, разрешу тебе вставать, – отозвался Питер, делая какие-то пометки в ее больничном листке. Габриэла действительно поправлялась на удивление быстро – ему еще не приходилось видеть ничего подобного. Впрочем, дело было скорее всего не в биологических особенностях организма Габриэлы, а в силе ее духа. Ее как будто в одну ночь исцелил ангел Господень.

Потом Питер вспомнил кое-что еще и задал Габриэле вопрос, который ему захотелось выяснить, как только он увидел ее первые рентгеновские снимки.

– Когда ты попала в автокатастрофу, Габи? – спросил он, продолжая что-то черкать в листке предписаний. – На снимке я заметил следы старых переломов. Твоя грудная клетка выглядит так, словно по ней прошлись кувалдой.

– Довольно давно. Еще в детстве, – отозвалась Габриэла, но ее тон показался Питеру странным. Она как будто закрылась от него, спряталась в свою раковину точно улитка.

– Гм-м… – Ничего иного Питеру просто не пришло в голову, и он решил поговорить об этом как-нибудь в другой раз. Габриэла явно не хотела откровенничать, а его ждали другие больные.

Ближе к вечеру Питер снова зашел к Габриэле и принес ей бутылочку имбирного пива.

– Решил проведать, как ты поживаешь, – жизнерадостно заявил он еще с порога. – Пока мне не стало плохо… Дело в том, – пояснил он, заметив удивленный взгляд Габриэлы, – что я только что поужинал в нашей столовой. Там так здорово кормят, что рядом с кассой приходится держать специальный аппарат для промывания желудка на случай, если кто-нибудь отравится. Ты не поверишь, но нам приходится использовать его не менее четырех раз в неделю.

Он шутил, но Габриэла сразу заметила, что Питер выглядит усталым. Только сейчас она начала понимать, какая тяжелая здесь работа и как выматываются врачи, откачивая разных жмуриков. (Когда она впервые услышала от Питера это слово, она сразу просила: «И я тоже – жмурик?» Питер замолчал и долго смотрел на нее, потом сказал: «Нет, ты – наша Спящая Красавица, хотя по тебе пока этого не скажешь».) И, несмотря на это, Питер как мог подбадривал ее, рассказывал разные смешные истории, просто болтал с ней на разные темы. Вот и сейчас, привычно усевшись на стул рядом с ее койкой, он принялся расспрашивать Габриэлу о том, как она решила стать писательницей и училась ли она где-нибудь этому.

Потом разговор перешел на него, и Габриэла узнала, что Питер родом с Юго-Запада. Это ее почти не удивило – она уже давно заметила, что ее лечащий врач чем-то похож на ковбоя. Он был в меру высоким, поджарым и ходил обманчиво медлительной, почти ленивой походкой, каким-то образом ухитряясь в два шага преодолеть расстояние от поста дежурной сестры до дверей ее палаты. Она также обратила внимание, что под белыми больничными брюками Питер носит ковбойские полусапожки с острыми мысами и скошенными каблуками, которые придавали ему какой-то залихватский вид.

А Питер с удовольствием разглядывал ее глубокие голубые глаза, светлые и мягкие волосы и тонкие черты лица. Как он и предполагал с самого начала, Габриэла была очень хороша собой. И еще она казалась ему одновременно и очень юной, и очень старой. Габриэла была полна тайн, загадок, контрастов, и это восхищало Питера, хотя уже много, много раз он замечал в ее глазах выражение какой-то печальной мудрости. Разумеется, такого урока, что преподал ей Стив, было бы больше чем достаточно, однако за ее печалью Питер угадывал что-то большее. Какова вообще была ее жизнь? Габриэла явно не хотела вспоминать.

Именно поэтому он был рад, когда она стала расспрашивать о нем, однако и эта тема, похоже, не слишком увлекала ее. Питер все же решился заговорить о ее прошлом.

– Так где же ты все-таки выросла? – спросил он ее.

– Здесь, в Нью-Йорке, – коротко ответила Габриэла, умолчав о своем пребывании в монастыре. Эта страница ее жизни была перевернута и – как она надеялась – прочно забыта. Возвращаться к ней, во всяком случае, ей не хотелось.

Питер не стал настаивать. Вместо этого он опять стал рассказывать о себе. Единственный ребенок в семье, он закончил медицинский факультет Колумбийского университета, где когда-то училась сама Габриэла. Но этим, пожалуй, и исчерпывалось все, что было между ними общего. Во всем остальном они были совершенно разными людьми. По характеру Питер был открытым. В своей врачебной практике ему часто приходилось сталкиваться с последствиями жестокости и страданиями, но на себе он их не испытывал никогда. В Габриэле же было что-то такое, что заставляло его предположить: в свои двадцать три года она перенесла слишком много страшного – такого, чего вполне хватило бы не на одну жизнь. Но что это было, Питер так и не узнал. Двери ее души были для него закрыты, и он не знал, как подобрать к ним правильный ключ. Впрочем, сейчас Габриэла казалась ему больше задумчивой, чем печальной, и Питер решил, что не станет докапываться до ее тайн.