Дети Мафусаила - Роберт Хайнлайн

Пространство и время, единые и нераздельные. После того как все разошлись, Либби долго еще размышлял над решением проблемы. Во всяком случае, пространство — а значит, и время — внутри корабля полностью находились в его распоряжении. Часы на борту тикали или жужжали, то есть шли, а люди периодически испытывали голод и утоляли его; уставали и отдыхали. Радиоактивные элементы распадались, физико-химические процессы стремились к состоянию большей энтропии, и, наконец, собственное его сознание вело отсчет субъективного времени.

Однако люди, если верить глазам и приборам, — потеряли возможность ориентироваться по звездам, а значит потеряли и связь с остальной вселенной. Но какой вселенной? Никакой вселенной не было. Она исчезла. Движутся ли они? И что означает «движение» там, где нет объектов, мимо которых следует двигаться? Впрочем, эффект псевдопритяжения, вызванный вращением корабля, существовал.

Относительно чего мы вращаемся? — размышлял Либби. Что, если пространство обладает собственной структурой, этакой чистой, абсолютной, безотносительной структурой, наподобие давным-давно разоблаченного и благополучно забытого эфира, который так и не был обнаружен в ходе классических опытов Майкельсона-Морли, на основании чего была отвергнута сама мысль о возможности его существования, а следовательно, и существования скоростей, превышающих скорость света. А что, если корабль действительно превысил скорость света? А может, он, скорее, стал подобием гроба с призраками на борту, несущегося в никуда сквозь безвременье?

Под лопаткой Либби зачесалось. Он почесался и почувствовал, что левая нога его затекла, а сам он проголодался. Если я и умер, решил он, то смерть ничем не отличается от жизни.

Несколько успокоившись, он вышел из рубки и направился в столовую, обдумывая по дороге проблемы построения новой математики, которая бы позволила объяснить все эти диковинные явления. Над тем, как же гипотетическим богам удалось перебросить Семьи на корабль, Либби не задумывался. Вряд ли стоит надеяться когда-нибудь заполучить точные данные; самое большее, добросовестный, стремящийся к истине исследователь мог лишь констатировать факт и отметить, что он пока необъясним. Факт, безусловно, имел место: ведь сам он совсем недавно находился на поверхности планеты, а Шульц с помощниками до сих пор пичкают успокаивающим тех, кто был слишком уж потрясен этим вознесением на небеса.

Объяснить происшедшее Либби не мог и, за отсутствием исходных данных, не хотел даже пробовать. Чего ему действительно хотелось, так это разобраться со всей совокупностью мировых линий, с основной задачей физики поля.

Не считая пристрастия к математике, Либби был вполне обычным человеком и любил шумную атмосферу столовой № 9, хотя и по иным, нежели Лазарь, причинам: в компании тех, кто моложе, он чувствовал себя свободнее. Из всех же старших ему легче всего было общаться с Лазарем.

В «клубе» он узнал, что еда из-за предотлетной суматохи еще не готова, однако здесь был Лазарь и множество других знакомых. Либби решил посидеть с ними. Нэнси Уэзерэл, подвинувшись, освободила для него место:

— Вот кого я хотела бы видеть! От Лазаря, похоже, толку не добьешься. Куда же мы все-таки летим? И когда будем на месте?

Либби, как мог, разъяснил обстановку. Нэнси сморщила носик:

— Интересные дела! Похоже, бедной маленькой Нэнси опять придется крутиться, как белке в колесе!

— Почему же?

— Вам когда-нибудь приходилось ухаживать за спящими? Наверняка нет! Надоедает жутко! Постоянно их поворачивай, сгибай руки, разгибай ноги, разминай шеи, закрывай резервуар — и так без конца! Чтоб мне принять обет безбрачия — вот так уже осточертели все эти тела!

— От сумы да от тюрьмы… — вставил Лазарь.

— Не ваше дело, старый вы мошенник!

Элеонора Джонсон прервала их пикировку:

— А вот я рада снова быть на корабле! Эти джокайра — такие склизкие, бр-р-р!

— Предрассудки, Элеонора, — пожала плечами Нэнси. — Вообще-то они на свой манер ничего. Конечно, на нас не похожи, так ведь и собаки на нас не похожи. Не будешь же ты из-за этого плохо относиться к собакам.

— Да, именно, — печально сказал Лазарь. — Именно собаки.

— Что?

— То есть не в прямом, конечно, смысле собаки: и внешне не похожи, да, кроме того, развиты не слабее нас, кое в чем даже превосходят. Но все равно, они совсем как собаки. А те, кого они называют богами, — хозяева. Нас они приручить не смогли — вот и выгнали ко всем чертям.

Либби вспомнил о необъяснимом телекинезе, сеанс которого провели джокайра или их хозяева.

— Интересно, — сказал он, — что было бы, если б им удалось нас приручить? Наверное, нас научили бы многим интересным вещам.

— Выкинь из головы, — отрезал Лазарь. — Не пристало человеку быть чьей-либо собственностью.

— А что же ему пристало?

— Человек должен всегда и всюду оставаться человеком и быть на высоте! — Лазарь встал. — Ладно, мне пора.

Либби тоже хотел уйти, но его задержала Нэнси.

— Подожди. Я хочу тебя кое о чем спросить. Сейчас какой год, если по-земному?

Либби задумался. Наконец выдавил:

— Даже не знаю, что ответить. Это все равно, что вопрос: на какой высоте верх?

— Наверное, я не так спросила, — согласилась Нэнси. — Я в физике слабо разбираюсь, но помню: время — понятие относительное, а одновременность — термин, имеющий смысл только по отношению к точкам, расположенным достаточно близко друг к другу и в одной системе отсчета. Но все равно — я хотела бы кое-что узнать. Мы летели гораздо быстрее и улетели гораздо дальше, чем когда бы то ни было, так? А наши часы? Может, они замедлили ход или еще что-нибудь такое?

Либби был огорошен, как любой представитель точных наук, когда непосвященный пытается говорить о его профессии не на языке математики.

— Ты имеешь в виду сокращение Лоренца-Фицджеральда?[20] Уж извини, но всякий, кто говорит о нем словами, говорит чепуху.

— Но почему? — спросила Нэнси.

— Потому… Да потому, что словами его не объяснить. Формулы, использованные для описания явления, в данном случае условно именуемого «сокращением», заведомо учитывают, что наблюдатель сам становится частью явления, тогда как обычный язык содержит в себе предпосылку, что мы в состоянии наблюдать это явление со стороны, а такую возможность математика отвергает. Любой наблюдатель является частью целого — как бы ему ни хотелось обратного.

— И все же? Допустим, нам прямо сейчас удалось бы увидеть Землю?

— Ну вот, — огорчился Либби, — я попробовал объяснить тебе хоть что-то словами и этим все еще больше запутал. Измерить время в прямом смысле этого слова невозможно, если два события разобщены в континууме. Измерить можно лишь интервал.