Черные шляпы - Патрик Калхэйн

Снова смех и аплодисменты, снова Уайатт через силу слегка улыбнулся. Чтобы стать хорошей дичью, надо терпеть. Но вскоре луч белого прожектора вернулся на сцену, снова осветив Текс. Уайатт вышел из круга всеобщего внимания в буквальном смысле слова.

Наконец-то Текс выдала то, ради чего все это затевалось:

— И теперь у нас, у Холидэя, есть что-то новенькое. Для тех, кто хочет посидеть рядом с человеком-легендой, Уайатт устраивает дружеские партии в карты, всего через пятнадцать минут наверху, напротив столовой.

С этой первой ночи и в течение всей недели маленький бизнес Уайатта в арендованной им бывшей музыкальной комнате на первом этаже начал набирать обороты.

Основным элементом комнаты Уайатта для игры в покер, размером в половину кабинета Джонни, был покрытый зеленым сукном круглый стол, окруженный полудюжиной кресел. Его личное кресло было обито черной кожей. Из других элементов мебели была только обитая красно-черной парчой софа у правой стены, рядом со входом. Слева, позади спины раздающего, находился ряд закрытых ставнями окон. Камин, слева от раздающего, оставался незажженным, и тепло шло лишь от написанной маслом картины с обнаженной, прикрытой только распахнутой мантией девицей в золоченой раме, достойной того, чтобы свисать со стены позади бара «Лонг Брэнч» в Додж-сити. Куполообразный абажур над столом заливал комнату мягким желтым светом, вполне сочетавшимся с черными с золотом бархатистыми обоями, достойными борделя в Сан-Франциско.

Снаружи комнаты, двустворчатые двери которой были всегда открыты, стоял на вахте вышибала Гус, контролируя очередь на свободное место и выдавая номерки. Обычно два-три стула заранее занимали настоящие игроки, а туристам и дилетантам приходилось подолгу ждать своей очереди, чтобы удостоиться чести поиграть за одним столом с Уайаттом Эрпом (и заплатить за это право, проиграв пару сотен долларов).

Уайатт банковал и раздавал карты, и иногда играющие спрашивали сдающего, почему он не участвует в игре полноценно.

— Это не классическая игра в казино, — отвечал Уайатт. — Это моя игра, с постоянной моей раздачей. Моя только первая ставка, что обеспечивает множество возможностей для остальных. И никто не обязан играть.

Но большинство делали это.

Жетоны были белые — по пять долларов, красные по десять и синие по двадцать пять. Первой ставкой был красный. Предел повышения ставки был установлен в сто долларов, групповые ставки запрещены. Дружеская игра со ставками достаточно низкими для пьяных и достаточно высокими для настоящих игроков.

Игра шла в сдачу по одной. Уайатт знал, что многие его собратья считают стад в пять карт самой замороченной, научной игрой в покер, играл он и в стад в семь карт, намного более простой, но куда более интересный, наполненный возней с жетонами, вздымающимися столбиками от раздачи к раздаче.

Но Уайатт всегда предпочитал сдачу по одной, поскольку любил играть с людьми, а не с картами. В самом деле, в такой игре, ее ставках до сдачи и после, можно было догадываться о других картах, уже имеющихся у других игроков. Это были только намеки, но лица людей, их стиль игры обычно давали Уайатту всю необходимую информацию.

И если ему иногда приходилось сдавать себе карту сверху или снизу, чтобы спасти ставку, он это делал. Он предпочитал играть в соответствии с Хойлем, но иногда череда неудач требует пинка под зад.

Впрочем, такая тактика оказалась ненужной, по крайней мере в течение первой недели игры у Холидэя. Естественное преимущество человека, сидящего на сдаче, плюс дрянная игра большинства людей, садящихся с ним за стол, позволили Уайатту к пятнице разбогатеть на добрые пару тысяч долларов даже после выплаты Джонни его доли. С учетом его и Бэта пятнадцати процентов с выручки клуба, Уайатт должен был разбогатеть в считаные месяцы.

И это опять поставило вопрос, который они все время обсуждали с Бэтом: как долго сможет Холидэй незаконно загребать деньги?

В тот вечер они сидели у сцены, Джонни еще не пришел, и Бэт заговорил, качая головой:

— Этот мальчик считает, что сможет продержаться в этом клубе пять-шесть лет, Уайатт. Благие намерения, сам понимаешь.

Уайатт кивнул.

— Когда-нибудь законники все равно закроют его, например, если выберут нового мэра, склонного к реформам, — продолжал он. — Или какой-нибудь честный федерал постучится в дверь. Конечно, Джонни может сменить место, но учел ли он то, что, возможно, это придется делать один, а то и два раза в год?

Уайатт пожал плечами.

— Не буду спорить, я порадовался этим нашим поездкам с ружьями. Понятно, я говорю фигурально, поскольку ту штуку, которая у меня в руках, ты называешь «дамским револьвером», хотя он и может пробить в джентльмене хорошую дырку… О чем бишь я?

Уайатт удивленно поднял бровь.

— Ах да! Я с удовольствием катаюсь с тобой, так, будто мы возим груз серебра, да, это пробуждает воспоминания, и это лучше, чем просто сидеть и хлестать бурбон, уж точно. Но ты реально представляешь себе нас, проводящих в этих, так сказать, поездках за молоком раз в неделю следующие пять лет жизни?

Уайатт покачал головой.

— И, конечно, когда-нибудь Йель и этот толстозадый крутой Капоне устанут ждать и смотреть и что-нибудь сделают.

Уайатт вежливо поднял руку, словно извиняющийся перед водителями регулировщик.

— Бартоломью, у Йеля хватает своих проблем с ирландцами из «Белой Руки». Каждое утро они рискуют оказаться трупами, валяющимися в какой-нибудь канаве под забором.

Бэт кивнул.

— Более того, — продолжал Уайатт, — всего через год этот мальчик станет богат, как и мы, и тогда, возможно, мы сможем научить его уму-разуму. А сейчас он не готов услышать наши доводы.

— Будь я на его месте, — сказал Бэт, — я бы продал все эти батареи пойла кому-нибудь из конкурентов Йеля, может, этим ребятам из «Белой Руки», может, какому-нибудь манхэттенскому контрабандисту при посредничестве Арнольда Ротштайна. Плевое дело.

— Идея хорошая, но говорю тебе — он не готов.

Бэт покачал головой, но не в знак несогласия, а скорее, чтобы выразить разочарование.

— Взять бы ему в охапку эту девочку из хора, Дикси, отправиться куда-нибудь и настрогать маленьких Джонни и Дикси. Ведь у этого сукина сына диплом стоматолога, и…

Уайатт снова поднял руку, поскольку к ним уже шел Джонни и нынешнюю тему разговора продолжать было нельзя.

Мысли Бэта, как это часто случалось, шли параллельным курсом с размышлениями Уайатта. Частенько могло показаться, что он склонен спорить со своим старым другом, но на самом деле Уайатт был рад тому, что, когда настанет время выводить Джонни из этих дел с нелегальными кабаками и ориентировать его на выдергивание зубов, Бартоломью будет на стороне Уайатта.

Даже в комнате для игры в покер Бэт продолжал оставаться заместителем Уайатта большую часть времени. Он зависал у Холидэя практически до утра, выпивая, закусывая, беседуя, наслаждаясь своей известностью, но никогда не садился за покерный стол, это только для клиентов, разве что когда надо было подменить Уайатта, если тому требовалось посетить ванную, что-нибудь перекусить или выйти на свежий воздух и выкурить сигару.

Иногда за покрытым зеленой тканью столом оказывались и другие знаменитости, помимо Бэта. Его старый друг с Аляски, Уилсон Мизнер, теперь ставший крупным драматургом на Бродвее, тоже начал приходить сюда, примерно через день.

Худощавый рассеянный мужчина с редеющими темными волосами, печальными глазами, длинным носом и постоянно кривящимся от раздражения ртом, Мизнер всегда одевался в смокинг, сидел за столом, наклонив голову в одну сторону, как будто выпрямиться для него было немыслимым трудом. В своей жизни этот человек побывал старателем, мошенником, менеджером отеля, новым мужем богатой вдовы, автором песен и даже менеджером профессиональных боев. Когда его боксер Стэнли Кетчел был застрелен ревнивым мужем одной из поклонниц, менеджер Мизнер цинично произнес: «Кто-нибудь сосчитайте над ним до десяти, и он встанет».

Мизнер играл хорошо и часто выигрывал, но его сухие и мрачные умствования здорово отвлекали других игроков от игры, и Уайатт был рад видеть его за игровым столом.

— Я люблю игру, — сказал Мизнер после особо хорошей трепки от Уайатта. — Это единственный надежный способ не получить ничего, что-то отдав.

Спортивный журналист Эл Раньон (для читателей — «Дэймон») тоже иногда заходил поиграть, но ненадолго, на час-два. В отличие от Мизнера и большинства остальных игроков, тонкогубый бледный чудак в очках не заказывал выпивки у хорошенькой официантки в синем бархатном платье с красным бархатным поясом, которая регулярно обходила клиентов за игровым столом. Но он раз за разом посылал ее за чашкой кофе, и когда бы Раньон ни сидел за столом, пространство над ним было затянуто синим дымом от выкуриваемых одна за другой сигарет.