Черепашья луна - Элис Хоффман

Позвонив в звонок во второй раз, Люси ждет появления горничной, но открывает дверь тетя Наоми. В первое мгновение Наоми, похоже, не узнает Люси; у нее тот же самый взгляд, каким она встречала племянницу, когда та опаздывала к обеду.

— Нужно было позвонить, — говорит Наоми. Она обнимает Люси быстрым движением и тянет ее за собой в холл. — Я отменила бы все встречи на сегодня.

Наоми всегда умудрялась дать Люси почувствовать себя виноватой; за обедом она поднимала на нее глаза именно в ту минуту, когда Люси задевала бокал с водой или роняла на пол нож для масла.

— Мы вчера виделись с Андреа, — говорит Люси. — Разве она не сказала?

— Да уж сказала, — говорит Наоми.

Наоми под шестьдесят, но она мало изменилась с тех пор, как Люси впервые вошла в этот дом. Волосы стали немного светлее, украшения незаметнее и дороже.

— Но я же знаю, что ты к нам не ходишь, — говорит Наоми. — Как же, как же, боже упаси.

Они входят в столовую, полную света, где арочные окна смотрят на сад и бассейн, и Наоми наливает кофе себе и Люси. Люси берет чашку и немедленно проливает кофе на белую полотняную скатерть.

— Все в порядке, — говорит Наоми спокойно, но брови хмурит.

Люси смотрит в сад. Рядом с бассейном тот самый павильон, который она так хорошо помнит, и мощенная камнем дорожка, вдоль которой растут лилии и рододендроны. В бассейне кто-то плавает. Дядя Джек.

— У него сердце, — говорит Наоми. — Нет, ничего страшного, — быстро добавляет она. — Просто сердце надо тренировать.

Она отхлебывает кофе и добавляет немного обезжиренного молока.

— Что ты думаешь об Андреа? — спрашивает она без перехода.

— Она добилась успеха, — говорит Люси.

— Да, и вполне заслужила его, — говорит Наоми. — Это мы виноваты в том, что она так на тебя реагировала. — Наоми явно хотела сказать это давно. — Особенно Джек.

За окном в саду дядя Джек выбирается из бассейна и хватает толстое полотенце.

— Он чувствовал такую огромную вину перед твоим отцом, что ты у него сразу стала любимицей, а для Андреа это было тяжело.

— Я не была его любимицей, — возражает Люси.

— Была, хотя ничего хорошего он от этого не видел. Ты разве не знала, что ему месяц назад стукнуло шестьдесят? Ты хоть открытку ему прислала?

Люси ставит чашку на стол. Она помнит, как мать часто до полудня ходила в махровом халате и подпевала всем песням, которые передавали по радио. Люси слышала ее нежный, глубокий голос, даже когда не хотела, когда убегала к себе, громко захлопывая за собой дверь. Слышала, как отец, отодвинувшись вместе с табуреткой, аплодировал в конце каждой песни.

— Прости за откровенность, — говорит Наоми. — Он боготворил твоего отца. Ты этого не знала? Но он сделал то, что велели родители, и отказался от Скаута, а потом мучился.

Люси смотрит на белую скатерть. В центре стола стоит ваза с розовыми розами. Наоми всегда предпочитала розовые, красные она считает вульгарными.

— Ты не знала бабушку с дедушкой, так вот их всегда все слушались. Разумеется, кроме Скаута, он никого не слушал.

— Чего ты добиваешься, Наоми? Мой отец мертв. Тебе хочется покарать его еще больше?

Они смотрят друг на друга поверх роз. Люси вспоминает, что однажды отец купил маме шифоновый шарфик точно такого же оттенка, в прохладные вечера мама накидывала его на голову, а Люси иногда надевала его с бордовым свитером.

— Нет, — задумчиво говорит Наоми. — Мне бы хотелось, чтобы его вообще никогда не было.

Открывается стеклянная дверь, и входит дядя Джек в длинном махровом халате.

— Глазам не верю, — восклицает он. — Люси?

Люси встает и подходит, целуя его в щеку. От щеки пахнет хлоркой и лосьоном для загара.

— Я вчера видела Андреа, — говорит она.

— Да, — гордо говорит Джек. — Она мой адвокат.

И тогда Люси понимает, что тетя Наоми ошибается. Никогда она не была у него любимицей, хотя, возможно, когда-то он пытался убедить себя в этом.

— Она тебе сказала, что беременна? — спрашивает Джек. — Я уж думал, у них никогда не получится.

— Джек! — возмущается Наоми.

— Это хорошая новость, — говорит Джек. — Хорошие новости нужно рассказывать. Пока, правда, ничего не заметно.

Джек садится за стол и берет кофе, который Наоми налила ему из другого кофейника.

— Без кофеина, — объясняет она Люси.

Люси думает, что Скаут, будь он жив сейчас, не стал бы пить кофе без кофеина, хотя как знать. Скауту не было сорока, когда он погиб. Ему не нужно было думать о бескофеиновом кофе и медицинской страховке и о том, как будешь выглядеть после бессонной ночи, не говоря уже о том, что значит лишиться своего маленького плота, когда ты вступишь в средний возраст.

— Где наш мальчик? — спрашивает Джек, разламывая пополам луковый рогалик. — Где Кейт?

— Никаких жиров, — говорит Наоми, когда он тянется за маслом.

— Во Флориде, — говорит Люси. Это чистая правда; на этот раз не нужно чувствовать себя виноватой.

— Все такой же смышленый? — спрашивает Джек. — Ты прекратишь это наконец? — говорит он Наоми, когда та пододвигает к нему коробку с заменителем масла. — Эта женщина вдруг стала у нас министром здравоохранения, — снова обращается он к Люси. — Ты, случайно, не получила степень доктора медицины, пока я отлучался? — Это уже Наоми.

Джек и Наоми улыбаются друг к другу, но Наоми продолжает упрямо подсовывать ему заменитель.

— Мне нужно было вам позвонить из Флориды, когда я уехала, — говорит Люси. — Но после развода все стало так сложно.

— Развод — это всегда сложно, — соглашается Джек.

Люси трогает пальцами кофейное пятно на скатерти. Теперь она знает, как просто быть жестоким, даже не нужно прикладывать никаких усилий; дети практикуются в этом каждый день.

— Прости, — говорит она дяде.

— Ничего страшного, — говорит дядя Джек. — Скатерть можно отдать в химчистку.

Но она никогда уже не будет прежней, Люси об этом знает. Желтоватое пятно останется навсегда, и даже если скатерть не выбросят, то под хороший фарфор уже не постелют. Они пьют свой кофе с булочками из лукового теста, обсуждают интенсивность движения на скоростной автостраде на Лонг-Айленде и досиживают до того момента, когда Люси пора откланяться.

— Скаут, — неожиданно говорит возле двери Джек, который пошел ее проводить.

Слово вырвалось случайно. Раньше он никогда не произносил имени своего брата в присутствии Люси, и когда она тут поселилась, то была почти благодарна за это. Она ничего не взяла из родительского дома, только свои вещи, а теперь жалеет, что оставила там мамин розовый шарфик и потрепанный портфель Скаута, в котором он носил ноты. Люси поднимает глаза на Джека, и тот оправдывается: