Солнечный свет - Робин Маккинли

Пауза. Я ничего не сказала. Он добавил:

– Чарли, кажется, думает, что Джесс действительно оказал тебе услугу. Что ООД сможет защитить тебя лучше, чем мы.

Ага. С перспективой дальнейшего разрушения личного мировоззрения. Мэл вздохнул.

– Вот, и мы сидели возле телефона в кофейне, ждали – Чарли и я. Всех остальных отослали домой – в том числе Кенни, которого под страхом скормить ему его собственную печень заставили поклясться ничего не говорить твоей матери. Телефон все не звонил. В конце концов мы сами позвонили в ООД и были отшиты какой-то дурой на коммутаторе. И вот тогда я приехал…

– Прости, – сказала я.

Кофейня была темна, сквер – тих и пустынен, хотя откуда-то слышался гомон. Нетрудно было догадаться, что это в квартале или двух отсюда, на свежеоскверненной улочке. Мы обошли кофейню сбоку, и я увидела свет в кабинетике: Чарли пил кофе и расхаживал из угла в угол. Не успела я войти, как он обнял меня так крепко, что я не могла как следует вдохнуть. Чарли такой добрый – почти всегда…

– Я в порядке, – заверила я. Чарли испустил глубокий, трепещущий вздох, и я вспомнила, как он поддержал меня против мистера Ответственная Пресса. А еще вспомнила, сколько он помогал мне в прошлом. Поддерживал мою, странную для непосвященных, идею создания майонеза, который не расслаивался бы, мое стремление узнать, каково единственно правильное количество чеснока, добавляемое в знаменитую «Солянку Чарли», мои ранние эксперименты с тем, что стало предшественниками «Горькой Шоколадной Смерти» и т. д. У Чарли магии нет. Как и у большинства рестораторов, раз уж речь зашла об этом. Клиенты-люди, как правило, немного шарахаются от всего хоть немного более магического, чем официантка, у которой кофе не остывает. Интересно, какими мотивами руководствовалась мать, когда устраивалась на работу официанткой уйму лет назад: я делала печенья с арахисовым маслом и шоколадной крошкой еще тогда, когда мы жили вместе с отцом (если находился взрослый, который включил бы мне печь), и если она искала тихой гавани…

– Сегодня – это… Это связано с тем, что случилось – когда я исчезла на два дня.

– Этого я и боялся, – вздохнул Чарли.

– Джесс хочет, чтобы я попыталась найти место, где все произошло. Возле озера. Они отвезут меня туда завтра.

– Кровь и черти! – выругался Мэл. – Это дело ждало два месяца. Необязательно ехать туда завтра.

Я пожала плечами:

– Почему бы и нет? Днем я выходная.

– Озеро, – задумчиво проговорил Чарли.

Я всем сказала, что ездила к озеру. Но не говорила, что все прочее также произошло на озере. До сегодняшнего вечера моя память официально заканчивалась сидением на пороге старого домика.

– Да. Меня – э-э-э – держали в доме на озере. Они хотят, чтобы я попыталась найти этот дом.

И Мэл, и Чарли могли спросить: «Когда ты это вспомнила? Что еще ты помнишь? Почему ты рассказала ООД и не рассказала нам?» Но не спросили.

Мэл обнял меня одной рукой.

– О боги и проклятые ангелы, – только и сказал он.

– Будь осторожна, – попросил Чарли.

Одно из преимуществ (немногих) подъема на работу в четыре тридцать утра состоит в том, что можно с уверенностью рассчитывать на место для парковки. Когда я приезжаю позже, мне не всегда так везет. В тот день «Развалюху» пришлось парковать в гараже, а он закрывался в одиннадцать.

Домой меня отвез Мэл. Когда мы приехали и он заглушил мотор, навалилась тишина. После рева мотоциклетного мотора тишина оглушает почти всегда, но сейчас было иначе. Мэл больше ни слова не сказал по поводу ночных событий. Ни слова об оодовцах и завтрашней поездке с ними на озеро. Я видела, что он хочет… но, как я уже говорила, одна из причин, почему мы с Мэлом уже четыре года вместе – то, что мы умеем не говорить иногда на некоторые темы. То есть, оба знаем, когда заткнуться.

Какое блаженство — проводить время с человеком, который может оставить тебя в покое. Я любила Мэла за это. И была рада ответить ему тем же.

Мне никогда не приходило в голову, что умение не лезть любимому человеку в душу может стать привычкой, а привычка – барьером между нами. Мне никогда не приходило это в голову – до сих пор.

Пришлось подавить желание немедленно покончить с этим молчанием. Пришлось подавить желание спросить, могу ли я поговорить с ним.

Но что я могла сказать?

Мы так и стояли в темноте минуту или две. Мэл потирал одну из своих татуировок – мельничное колесо – на тыльной стороне левой ладони. Затем он пошел со мной убедиться, что велосипед Кенни все еще на месте и шины не спустили. Затем поцеловал меня и ушел. «До завтра», – и ни слова больше.

По пути в дом я поднялась на цыпочки, чтобы коснуться оберегов, развешанных по периметру крыши над крыльцом. Эти все принадлежали Иоланде. Обереги моей хозяйки были особенно хороши, и я частенько думала спросить, где она их берет – но у Иоланды так просто ничего не спросишь. Я заметила: ее племянница, когда приезжает в гости, тоже вроде бы не спрашивает ничего, кроме: «Я везу девочек в центр, может, тебе что-нибудь привезти?» Ответом, как правило, служило: «Нет, спасибо, дорогая».

Я провела пальцами по цветочным горшкам на ступенях – убедиться, что закопанные мной обереги никуда не делись. Гудение в пальцах уверило, что они действуют. Я поправила медальон на двери на лестницу и подняла «отваживающий» коврик перед дверьми на верхней площадке – проверить, что обереги, встроенные в паркет, не вырваны каким-нибудь неведомым существом или существами. Помахала заговорным свитком, который был обернут вокруг балконных перил, чтобы убедиться, что он еще жив, подула на оконные рамы и почувствовала слабый отклик. Я не люблю заговоры, но не настолько наивна, чтобы пренебрегать добротными основными оберегами, а последние два месяца стала следить за ними еще более тщательно.

Потом я заварила чашку ромашкового чая – запить виски и сыр. Сняла детскую пижаму и надела собственную ночную рубашку. Туалетная бумага выдержала – на оодовских вещах не осталось ни капли крови. Я выложила все еще мокрые вещи в таз, залила водой, добавила мыла. Завтра нужно обработать их в стиральной машине. Впрочем, можно и выбросить их – или сжечь.

Клубнично-красное платье я до сих пор не сожгла. Оно поселилось в глубине чулана. Похоже, я осознала, что не сожгу его, после той ночи, когда оно приснилось мне сделанным из крови, а не из ткани – я вытащила его в темноте, и гладила, и гладила сухую, шелковистую, блестящую материю, ничуть не похожую на кровь. Совершенно не похожую.

Кроссовки можно было помиловать. Реши я что-нибудь сжечь – футболок и джинсов у меня множество, но не стоит жертвовать парой хороших кроссовок, если можно обойтись без этого.