Разорванный август - Чингиз Абдуллаев

Вошедший полковник был среднего роста, в очках, лысоватый, где-то около сорока пяти. Одет в серый костюм и темную рубашку с темным галстуком.

– Входите, – подбодрил его Крючков, вставая. Он научился этому у Андропова. Тот не позволял себе сидеть в присутствии входивших офицеров и всегда приветствовал их рукопожатием.

Пожав руку Пальчикову, Крючков показал ему на стул, усаживаясь на свое место, и спросил:

– Что у вас за дело? Почему такая срочность? Учтите, что у вас только пять минут.

– Мы закончили работу в архивах согласно вашим указаниям, – сообщил Пальчиков.

Крючков обладал неплохой памятью, но он не помнил ни этого полковника, ни задания, которое он им давал. Это ему не понравилось.

– О какой работе вы говорите? – помрачнел он.

– Нам поручили проверить все архивы по осужденным и арестованным с тридцать пятого по пятьдесят третий год, – напомнил Пальчиков.

– Правильно, – вспомнил Крючков, – я приказал начальнику вашего отдела составить группу для проверки всех фактов.

Это было еще в конце прошлого года. Когда снова появилась целая серия статей о десятках миллионов осужденных и почти сорока миллионах погибших, было принято решение проверить архивы и выдать точную информацию. Крючков помнил, что генерал армии Гареев с возмущением рассказывал ему, что все потери советских вооруженных сил в годы войны были либо подтасованы, либо искажены. Причем не столько в годы сталинизма, сколько в годы перестройки. На Зееловских высотах погибли триста с лишним тысяч советских солдат и офицеров, и это была страшная цифра, но некоторые «исследователи» упрямо доказывали, что во время взятия Берлина на Зееловских высотах погибли больше миллиона человек, что было очевидной ложью.

Новые исследователи пытались доказать, что Советский Союз победил во Второй мировой войне, завалив телами своих солдат немецкие позиции и победив за счет большого превосходства в живой силе. Это было абсолютной неправдой, так как контрудары под Москвой, окружение шестой армии Паулюса в Сталинграде, битва на Курской дуге, освобождение Киева, Будапешта, Минска, Вены, Праги, битва за Берлин требовали умения и мастерства советских солдат и полководцев.

Военные публиковали цифры действительных потерь, но им никто не верил. Ведь цифра в двадцать миллионов оказалась недостоверной, и двадцать семь миллионов казалась более точной, хотя всем независимым исследователям было с самого начала ясно, что речь идет не столько о потерях во время боев, сколько об общем числе замученных, умерших в концлагерях, расстрелянных в гетто, умерщвленных во время погромов.

Теперь Пальчиков пришел доложить, что их группа завершила работу в архивах КГБ. Крючков еще раз подумал, что сейчас подобные исследования его мало интересуют, и решил быстро завершить разговор.

– Сделайте справку, обобщите материалы и передайте в мой секретариат, – предложил он.

– Мы так и сделали, – сообщил Пальчиков, – но дело не в этом. Мы сравнили данные и получили статистические таблицы.

– Какие данные? – все еще не понимал Крючков. – О чем вы говорите?

– Вы разрешите? – спросил Пальчиков. И когда Крючков кивнул, раскрыл папку, которую принес с собой, и стал читать:

– Мы проверили количество заключенных в колониях и лагерях. И выяснили, что в тридцать седьмом году в колониях сидело только триста семьдесят пять тысяч четыреста восемьдесят восемь человек, тогда как в лагерях было восемьсот двадцать тысяч восемьсот восемьдесят один человек. Мы берем тридцать седьмой год как точку отсчета начала сталинских репрессий. И получаем невероятную цифру. Если сравнить любые пять лет сталинского периода с пятью последними годами, то сейчас число заключенных и осужденных в лагерях и колониях почти в полтора раза превышает такое же число в сталинские времена.

Крючков удивленно замер. Взглянул на сидевшего перед ним полковника. Это было абсолютно сенсационное открытие.

– Вы говорите об осужденных за контрреволюционные преступления или это общее число всех преступников? – уточнил он.

– Конечно, общее. У меня есть отдельная таблица по людям, осужденным за контрреволюционные преступления. В тридцать седьмом году за контрреволюционные преступления в лагерях сидело только сто четыре тысячи триста двадцать четыре человека. Это абсолютно точные данные из наших архивов.

– Не может быть, – растерянно прошептал Крючков. – Вы проверяли эти цифры?

Даже он, председатель КГБ, не мог в это поверить.

– Несколько раз, – ответил Пальчиков. – Самое большое число заключенных, находившихся в лагерях за контрреволюционные преступления, было в тысяча девятьсот пятидесятом году, когда оно равнялось цифре в пятьсот семьдесят восемь тысяч девятьсот двенадцать человек. Во все остальные годы число осужденных, находившихся в лагерях за контрреволюционные преступления, было значительно меньше этой цифры. Мы сделали таблицы по всем годам. – Полковник закрыл папку и посмотрел на Крючкова.

– Вы понимаете, что может случиться, если мы опубликуем эти данные? – спросил председатель КГБ. – Нас обвинят в чем угодно. В намеренной подтасовке фактов, в искажении, в обмане. В головах людей остались цифры в миллионы осужденных и десятки миллионов, сидевших в лагерях. Ни один человек нам не поверит, что в тридцать седьмом году за контрреволюционные преступления в Советском Союзе в лагерях сидело чуть больше ста тысяч человек.

– Мы можем доказать это по каждой цифре, по каждому году, – упрямо повторил полковник Пальчиков. – К тридцать девятому году в лагерях за контрреволюционные преступления находилось уже четыреста пятьдесят четыре тысячи четыреста тридцать два человека. Достаточно большая цифра, но она не совпадает с теми данными, которые обычно публиковали в прессе. Солженицын написал о десятках миллионов заключенных, но этого просто не может быть. Тогда получается, что все взрослое население страны находилось в лагерях. Американский политолог Стивен Коэн назвал цифру более скромную – девять миллионов сидевших в лагерях в тридцать девятом году. Мы провели очень тщательную проверку. К тридцать девятому году в лагерях, колониях и колониях-поселениях находилось в заключении один миллион шестьсот семьдесят две тысячи четыреста тридцать два человека. Здесь учтены все: убийцы, воры, бандиты, осужденные по всем видам преступлений. Даже дезертиры и мошенники. Эти данные позволяют сделать абсолютно точный вывод, что все сведения о десятках миллионов осужденных и сидевших в лагерях – неправда.

Крючков отвернулся. Конечно, они проиграли идеологическую войну. Не пытались возражать с цифрами и фактами в руках. Эта глупая закрытость советского общества, эта никому не нужная секретность привели к тому, что все подобные цифры основывались на домыслах писателей и умышленных искажениях западных политологов. Словно услышав его, Пальчиков продолжал:

– Масштабы сталинских репрессий были невероятными – за двадцать лет через лагеря и тюрьмы прошли, по нашим данным, от трех до четырех миллионов, осужденных только по политическим мотивам. Но за двадцать лет. И это не десятки миллионов о которых писали в исследованиях об этой эпохе. Для сравнения: сейчас в лагерях находится почти полтора миллиона человек.

– Мы пока не сможем опубликовать ваши данные, – мрачно сказал Крючков, – нам просто не поверят, решат, что это наша попытка исказить исторические факты.

– Мы можем пустить их в наши архивы, – предложил Пальчиков.

– Нет, не можем, – возразил Крючков. – Оставьте мне ваши данные, я сам все просмотрю.

– Я уже передал их в ваш секретариат, – ответил Пальчиков. Он вышел из кабинета, а Крючков еще раз подумал о силе пропаганды. Нужно будет, когда все успокоится, опубликовать эти цифры. Люди так привыкли верить писателям и публицистам о десятках миллионов осужденных, что, узнав эти цифры, они просто не поверят. Если сообщить правду, что за годы перестройки и при демократическом правлении Горбачева в лагерях и колониях сидело гораздо больше людей, чем в любой год правления Сталина, будет просто скандал. Но все равно рано или поздно надо опубликовать эти данные. Он не мог даже предположить, что ничего не успеет сделать. Уже через несколько дней Крючков будет арестован, а бумаги из его секретариата исчезнут, и копии доклада полковника Пальчикова всплывут только через двадцать лет.

В пресс-центре МИДа в это время шла пресс-конференция членов ГКЧП. Все сидевшие за столом чувствовали себя неуютно и неуверенно, особенно Янаев. Он выглядел настолько отвратительно, что его было даже жалко, а это для политика, возглавившего переворот, почти верная политическая гибель. Он говорил запинаясь, перекладывая бумаги, у него тряслись руки, и камеры крупным планом показывали его помятое лицо и дрожавшие губы. Он сбивался, неуверенно отвечал на вопросы, не находил подходящих слов. Сидевший рядом Бакланов несколько раз недовольно поморщился, но выглядел он гораздо солиднее, чем исполняющий обязанности президента страны.