Приходи в воскресенье - Вильям Козлов

— Я на жизнь свою не жалуюсь! Кто-то очень верно сказал: «Жизнь не может быть настолько тяжела, чтобы ее нельзя было облегчить своим отношением к ней». Так вот — у меня свое отношение к жизни. Все удары судьбы, ошибки я воспринимаю как опыт. Говорят ведь: юность совершает ошибки, зрелый возраст борется с ними, а старость сожалеет о них… Так вот, я пока не сожалею о своих ошибках. Я была всегда для учителей загадкой. Они меня боялись. Понимаешь, с детства меня приучили мыслить самостоятельно. И мне до сих пор очень трудно навязать чье-либо мнение. В этом я очень похожа на твою Рысь… Не раз об этом от бабки слышала… В отношениях мужчины и женщины меня до глубины души возмущает то обстоятельство, что женщина должна принадлежать мужчине. Что она, вещь? Ее можно в карман положить, а завтра выбросить… Кто дал такое право одному человеку чувствовать превосходство над другим? Это же несправедливо! Почему-то женщины сквозь пальцы смотрят на измены своих мужей. Мужья же не прощают измены… А по-моему, нужно жить так: встретились два человека, и если им хорошо, им никто другой и не нужен. Ни ей, ни ему. А если уж они не нужны друг другу, то не нужно им и жить друг с другом. Тогда не будет и измен. Изменить можно принципам, но не мужчине или женщине. Если он ушел к другой, значит, ты ему не нужна. Чего же тогда возмущаться, переживать, обвинять этого человека? Разве насильно можно заставить жить одного человека с другим?

— Юля, ты любила когда-нибудь? — задал я самый банальный вопрос.

— Любовь — лишь одна из многих страстей. Она оказывает не столь уж большое влияние на жизнь в целом… Красивую любовь придумали писатели и поэты. И еще в кино увидишь. Не знаю, как другим, но мне стыдно смотреть людям в глаза после такого фильма… Такое ощущение, что людей надули, а они радуются этому…

— Циник — это человек, который, вдыхая аромат цветов, озирается вокруг, ища гроб с мертвецом, — усмехнулся я. — Тебе не идет быть циником.

— Благодарю, — усмехнулась Юлия.

Я понял, что если наш разговор будет и дальше продолжаться в том же духе, то мы зайдем в тупик. Действительно, ее трудно переубедить в чем-либо, тем более за один вечер. И так уже она совсем отвернулась от меня, а в глазах скука и разочарование. Мне вспомнилось четверостишье, которое я и продекламировал заскучавшей Юлии:

Любовь способна низкое прощать,И в доблести пороки превращать,И не глазами — сердцем выбирать:За то ее слепой изображают.

— По стилю — это Шекспир, — заметила она.

— А по смыслу?

— Наверное, шекспировские страсти мне несвойственны, — задумчиво сказала она.

— Юлия, ты еще так молода!

— А мне иногда кажется, что я старуха.

— Бедная Юлька, ты никогда не любила, — сказал я.

— Это хорошо или плохо?

— Не знаю, — ответил я, а про себя подумал, что это просто замечательно!

Она смотрела своими светлыми глазищами на меня и чуть заметно улыбалась. И это была не насмешливая улыбка, а, скорее, задумчивая, грустная. А глаза удивительно чистые и добрые. Такое выражение не часто появляется на ее лице.

И мне приятно было услышать от резкой и своенравной Юльки такие слова:

— А вдруг я влюблюсь в тебя, Максим?

— Я был бы тогда самый счастливый человек на свете, — серьезно сказал я.

Мы проговорили всю ночь. Дворники шаркали метлами по тротуарам, сметая в кучи мусор, когда я возвращался домой. Большие цинковые совки, прислоненные к уличным фонарям, тускло блестели. Небо было затянуто дымчатой пеленой. Влажно блестел асфальт. То ли ночью моросил дождь, то ли выпала роса. В окнах домов, как на электронном табло, то тут, то там вспыхивали огни.

В моих ушах все еще звучали слова:

«Или ты очень хитрый, Максим, или… я совсем не знаю мужчин… Ты сейчас уйдешь и вместе с тем останешься здесь…» И неожиданно вскинула руки, так что широкие рукава халата соскользнули к самым плечам, тесно прижалась ко мне и крепко поцеловала в губы, так что я чуть не задохнулся. Затем не очень резко, но настойчиво подтолкнула меня к порогу и, в последний раз обдав растерянным волнующим взглядом, закрыла дверь.

Я тяжело поднялся на свой этаж и ключом открыл дверь. Когда я включил свет, то на тумбочке в прихожей увидел Мефистофеля. Склонив набок голову с белой отметиной, он с откровенной насмешкой смотрел мне в глаза.

Я дотронулся до его вмиг выгнувшейся спины и со вздохом сказал:

— Тебе, брат, гораздо проще живется…

2

Начались заморозки, я пересел с «газика» на «Волгу». Утром в мою машину чуть не врезался тяжело нагруженный отесанными бревнами ЗИЛ. Только благодаря великолепной реакции Пети Васнецова удалось избежать аварии: мой шофер, увидев, как из-за поворота под красный сигнал светофора выскочил грузовик, мгновенно нажал на тормоза, и «Волга», свирепо завизжав, встала как вкопанная. Я ткнулся лбом в стекло, едва не выдавив его. А грузовик спокойно покатил дальше.

— Пьяный! — коротко констатировал Петя и круто повернул вслед за грузовиком. Отчаянно сигналя и включив фары, Петя попытался остановить машину, но шофер никак на это не отреагировал. Тогда Петя решил обогнать ЗИЛ, но тот нахально загородил нам дорогу.

— И вдобавок еще хулиган, — прибавил Петя, продолжая сигналить. Васнецов заочно учился в автодорожном техникуме и, кроме того, был общественным автоинспектором, поэтому пройти мимо такого вопиющего факта нарушения правил уличного движения он, естественно, не мог. И хотя я спешил на завод, решил посмотреть, чем все это кончится. Нахал-шофер меня тоже разозлил: мало того что я из-за него наварил шишку на лбу, он мог еще и не то натворить, если действительно в нетрезвом виде сидит за рулем.

Хотя ЗИЛ развивает такую же скорость, как и «Волга», уйти ему от Васнецова все равно не удалось бы. Петя мог бы выжать из своей машины сто сорок километров. Грузовик он обогнал сразу за Сеньковским переездом и, приоткрыв дверцу, стал сигналить полосатой палочкой, которую достал из-под сиденья. ЗИЛ, подъехав вплотную, нехотя остановился. Петя выскочил на шоссе и, постукивая жезлом по ладони — этот жест он явно перенял у какого-нибудь автоинспектора, зашагал к машине. В заднее стекло я видел, как он пререкался с шофером, не пожелавшим даже вылезти из кабины. Петя показал свое удостоверение общественного автоинспектора, размахивал жезлом, но шофер, по-видимому, не собирался предъявлять ему свои права. Видя, что дискуссия может затянуться — общественный инспектор — это все-таки не официальное лицо, — я тоже вылез из кабины и подошел к ним.

— Он говорит, что на перекрестке был желтый свет! — с возмущением обернулся ко мне Петя и снова ринулся в бой: — Ты же, скотина, чуть в меня не врезался! И почему не остановился?! Я же сигналил тебе?!

Мордастый шофер в засаленном ватнике и шапке-ушанке угрюмо цедил:

— А чего это я должен останавливаться? Я говорю, желтый был сигнал… Вон спроси начальника, — кивнул он в глубь кабины. — Он все видел.

С другой стороны распахнулась голубая дверца, и на обочину тяжело спрыгнул… Аршинов. Широко улыбаясь, он подошел ко мне и пожал руку. Он был в синем плаще и выгоревшей железнодорожной фуражке. Жирный подбородок спрятался в клетчатом шарфе.

— Ну и настырный у тебя шофер! — сказал он. — Прицепился, как репей.

— Выходит, это ты меня хотел протаранить? — усмехнулся я.

— Максим Константинович, он выпивши, — сообщил Петя.

— Это ты, парень, врешь! — с возмущением посмотрел в его сторону Аршинов. — Ишь чего придумал! Я с ним с самого утра — и капли в рот не брал, — он снова повернулся ко мне. — Утихомирь ты его, Максим! Размахался тут своей палкой… Мне тары-бары недосуг разводить: лес теще в Поречье заброшу да сразу же обратно. У меня сегодня отчетно-выборное собрание. Я ведь председатель месткома дистанции пути.

— Ну и как? — полюбопытствовал я. — Снова изберут?

— Куда денутся, — хмыкнул Аршинов. — Я ведь добрый, никого не обижаю.

Петя, увидев, что я мирно разговариваю с Аршиновым, выразительно поглядывал на меня, собираясь с достоинством отступить. Без поддержки представителя власти в милицейской форме общественнику трудно разговаривать с шофером, тем более в двух километрах от ближайшего поста.

Я постучал пальцем по своим часам, и Петя, с сердцем сплюнув через плечо, направился к нам. Оглянувшись, он пристально посмотрел на передний номерной знак. Это не укрылось от Аршинова.

— Нечего тебе делать, парень! — с неодобрением посмотрел он на Петю. — Ну, обмишулился малость человек, с кем не бывает?

— От него разит, как от бочки, — сказал Петя. — Жаль, что нет инспектора: на экспертизу бы направил!

— Это ты зря, — сказал Аршинов. — Не пил он.

Петя с усмешкой взглянул на него, хотел было снова сплюнуть, но раздумал и пошел к своей машине.