Приходи в воскресенье - Вильям Козлов

— Я ждала тебя, — просто ответила она, совершенно естественно перейдя на «ты».

Я поднялся со стула и шагнул к ней. Она тоже встала и закинула теплые гладкие, как шелк, руки мне на шею. От прикосновения к ней мне стало жарко, голова пошла кругом. Я оперся о стол, чтобы не пошатнуться. Что-то непонятное происходило со мной, будто я из одного измерения вступил в другое, незнакомое, неведомое… Все, что я испытывал когда-то к Рыси, возросло во сто крат, подхватило меня мощным шквалом чувств, понесло…

А в следующее мгновение произошло вот что: Юлька отступила на шаг, глаза ее расширились, в них появилось какое-то странное выражение. Будто злясь на себя, она обожгла меня разгневанным взглядом и жестким, насмешливым тоном произнесла:

— Пан директор, вы теряете голову…

Меня будто в холодную воду окунули. Тяжело опускаясь на стул — я его не сразу нащупал, — я матерился про себя, кляня свою хваленую интуицию, родство душ и прочую психологическую чепуху… Молодец девчонка! Одной фразой сразу посадила старого дурака на место! «Пан директор…» Я готов был сквозь землю провалиться. И не знал, что меня больше угнетает: стыд, разочарование или злость?..

Я, наверное, машинально взглянул на часы, потому что она заметила:

— Я вас не гоню. И не смотрите на меня так, будто я уже уволена с завода!

Я понимал, что она эту ересь несет, чтобы прийти в себя, так сказать, скрыть за пустыми словами то, что происходит с ней самой. А в том, что она и сама растеряна и не знает, как ей сейчас держаться со мной, я не сомневался, но был слишком зол, чтобы помочь ей.

Я налил вина, залпом выпил. Поколебавшись, налил и ей.

— Пей, — сказал я.

Она послушно протянула руку, а глаза настороженно следили за мной. Зеленый ободок в ее расширившихся глазах постепенно становился тоньше.

— Мы оба потеряли голову, — примирительно сказала она. — А мне это делать, пан директор, совсем ни к чему…

— Не называй меня так, — пробурчал я.

— Я буду звать тебя Максимом…

Я где-то читал, что человек может любить женщину, народить с ней детей и спокойно жить долгие годы, а потом вдруг встретить другую и сразу понять, что вот она единственная, которая для него предназначена, а все, что было раньше, — это иллюзии, самообман.

Нечто подобное и я испытывал сегодня. Если, направляясь сюда, я лишь смутно догадывался, что значит для меня Юлька, то сейчас я твердо знал, что эта девушка и есть моя судьба. Причем судьба трудная — я в этом трезво отдавал себе отчет, — но другой судьбы мне и не надо. Мое неразделенное чувство к Рыси — я не забывал Динку никогда — сыграло немалую роль в моем отношении к Юльке. Ведь они многим были похожи друг на друга. Чтобы это понять, нужно пережить все то, что пережил я… И теперь все, что когда-то предназначалось Рыси, я готов был отдать Юлии. Потеряв безвозвратно Рысь, теперь, еще не обретя, уже страшился потерять и Юльку. Немного зная ее характер, я осторожно старался вызвать девушку на откровенный разговор, чтобы лучше понять ее и не совершить какой-нибудь непростительной ошибки и не оттолкнуть навсегда ее от себя.

Мы сидели друг против друга и разговаривали. Мне до сладкой боли в сердце хотелось протянуть руки и погладить ее атласное колено. И я знаю, сейчас бы она меня не оттолкнула, но я приказываю своим рукам не дотрагиваться до нее. И один бог знает, как мне было трудно это.

— Ты такой молодой, — говорила она. — Наверное, спортом занимался?

— В армии я был разрядником по нескольким видам спорта. А потом увлекся мотогонками, теннисом. Даже был чемпионом района по теннису, когда учился в институте.

— У меня тоже первым разряд но легкой атлетике, — сказала Юлька. — Теперь я не занимаюсь спортом, разве когда в волейбол… Маша Кривина говорит, что спорт убивает женственность.

— Тебе это не грозит, — улыбнулся я.

— Я и так длинная… Бывало, придешь на танцплощадку, и никто не приглашает. Почти все парни ростом ниже меня. Почему в нашем городе так много низкорослых ребят?

— Влияние войны, — сказал я. — Голод, лишения, разруха. Несколько поколений это на себе почувствуют.

— А высокие — это те, кто после войны родился?

— Тут, по-видимому, много разных причин.

— Ты тоже высокий.

— Я родился до войны, — сказал я. — И гораздо старше тебя.

— Я не люблю парней-одногодок, — сказала Юлька.

Я молчал, чувствуя, что она мне сейчас поведает свою историю. Прикрыв темными ресницами глаза, она негромко стала рассказывать:

— Я тогда училась в девятом классе. Мне было шестнадцать, и я уже все понимала. Напрасно наши родители думают, что мы, девчонки-школьницы, ничего не соображаем… Я уже в седьмом классе была влюблена в старшеклассника, правда, он не знал об этом… Я целовалась с мальчишками. Мне нравилось забираться с ними на чердак и обниматься там. Все это было так незнакомо, тревожно и заставляло сердце то замирать, то бешено колотиться. Я уже чувствовала себя женщиной и ждала, когда наконец появится мой принц. Наверное, потому, что я так нетерпеливо ждала его, я ошиблась и обыкновенное ничтожество приняла за принца из своей сказки… Я училась в девятом классе, а он был на втором курсе пединститута. На физмате. Познакомились мы на институтском вечере. Я участвовала в школьной самодеятельности: пела, танцевала. Мы там давали концерт. Ну, а потом остались на танцы… Он проводил меня домой, а потом стал караулить у школы. Впрочем, я от него и не бегала. Мы гуляли вечерами, целовались в подъездах, ходили в кино, кафе. Никто и подумать не мог, что я еще школьница. Я и ростом-то была почти с него. Когда мы целовались, он бледнел и лоб почему-то у него становился липкий. Потом он привел меня в общежитие, мы там были одни. Он достал из тумбочки бутылку красного вина и все время поглядывал на часы. Оказалось, он договорился с ребятами, которые жили вместе с ним, чтобы не приходили до семи вечера. Он так, бедный потел и волновался, что мне стало жалко его…

Некоторые мои подружки всегда очень переживали после этого — я ни капли. Может быть, потому, что много читала и все знала из книг, но я считала, что раз природа так устроила, что мужчина и женщина должны быть вместе, значит, так и надо, за что же тут казнить себя? Мы стали встречаться и дальше, а через полгода я забеременела. И мой принц страшно перепугался. Когда он стал прятаться от меня, что-то врать и изворачиваться, у него даже глаза стали косить, я поняла, что это не мужчина, а тряпка и трус! Он поехал в Витебск на каникулы и все рассказал родителям. К началу занятий они приехали в Великие Луки вместе с ним и оформили его перевод в свой родной город — там тоже открылся институт. С ним я больше не встречалась, да и не хотела встречаться. Ко мне домой пришла его мать и уговорила меня сделать аборт. Она сама все устроила… С тех самых пор я больше не видела моего принца… Немного позже я поняла, что никогда его не любила… Я возненавидела всех мужчин на свете, потом-то я поняла, что это чепуха. Я боялась снова разочароваться. Потому что если такое еще раз случится, я никогда не выйду замуж, хотя и очень люблю детей… Может быть, я эгоистка, но я хочу сама выбрать себе мужчину. И быть равной с ним во всем. Почему-то большинство мужчин считают, что жена должна сидеть дома, на кухне, и поджидать его… А он в это время может позволить себе развлечься с другой…

— Не все жены сидят на кухне и греют ужин для загулявших мужей, — усмехнулся я.

— Твоя не ждала?

— Нет, — ответил я.

— И правильно делала!

— Видишь ли, когда я был женат, я не развлекался с другими женщинами, а если и задерживался, то совсем по другой причине.

— Все мужчины одинаковы.

— Ты повторяешь чужие слова. И слова неумных женщин.

— Наверное, зря я тебе все это рассказала…

— Понимаешь, как-то все очень буднично и просто получилось у тебя в первый раз. Целовалась, ходили в кафе, потом пришли в общежитие, тебе стало его жалко… А о себе ты не подумала? Ведь тебе больше пришлось перенести, чем ему… Вот ты много книг прочитала, была, наверное, пионеркой, потом комсомолкой. Тебя не волновали такие понятия, как собственное достоинство, девичья гордость, честь?

— Ого, ты мне уже мораль начинаешь читать? — Юлька блеснула на меня глазами…

— Упаси бог! — сказал я. — Я хочу тебя понять…

— Зачем тебе это?

— Не все же так легко относятся к жизни, как ты.

— Ты совсем не знаешь, как я отношусь к жизни… И могу тебя уверить, что моя жизнь не такая уж легкая.

— Тогда ты…

Но Юлька уже закусила удила. Глаза ее широко раскрылись, и два ярких блика от электрической лампочки вспыхнули в них. Она отбросила с груди за спину прядь волос. Обнажившееся маленькое ухо горело как уголек.

— Я на жизнь свою не жалуюсь! Кто-то очень верно сказал: «Жизнь не может быть настолько тяжела, чтобы ее нельзя было облегчить своим отношением к ней». Так вот — у меня свое отношение к жизни. Все удары судьбы, ошибки я воспринимаю как опыт. Говорят ведь: юность совершает ошибки, зрелый возраст борется с ними, а старость сожалеет о них… Так вот, я пока не сожалею о своих ошибках. Я была всегда для учителей загадкой. Они меня боялись. Понимаешь, с детства меня приучили мыслить самостоятельно. И мне до сих пор очень трудно навязать чье-либо мнение. В этом я очень похожа на твою Рысь… Не раз об этом от бабки слышала… В отношениях мужчины и женщины меня до глубины души возмущает то обстоятельство, что женщина должна принадлежать мужчине. Что она, вещь? Ее можно в карман положить, а завтра выбросить… Кто дал такое право одному человеку чувствовать превосходство над другим? Это же несправедливо! Почему-то женщины сквозь пальцы смотрят на измены своих мужей. Мужья же не прощают измены… А по-моему, нужно жить так: встретились два человека, и если им хорошо, им никто другой и не нужен. Ни ей, ни ему. А если уж они не нужны друг другу, то не нужно им и жить друг с другом. Тогда не будет и измен. Изменить можно принципам, но не мужчине или женщине. Если он ушел к другой, значит, ты ему не нужна. Чего же тогда возмущаться, переживать, обвинять этого человека? Разве насильно можно заставить жить одного человека с другим?