Столыпин. На пути к великой России - Дмитрий Струков

Заметим, что по существовавшему порядку губернатор свой годовой всеподданнейший отчет о состоянии губернии или области представлял непосредственно государю, а копию посылал министру внутренних дел. Так что П.А. Столыпин своевременно располагал необходимой информацией не только чтобы принять необходимые меры по собственному ведомству, но и поддержать советом царя в проводимой им региональной политике. Далее этот режим работы с губерниями осуществлялся следующим образом: подлинный отчет губернаторов с высочайшими резолюциями, вопросами и отметками поступал в Совет министров, и оттуда канцелярия рассылала выписки из отчета с пометками государя министрам для дальнейших действий[424].

Важным фактором, объединявшим усилия царя и премьера, являлось государственное творчество. По выражению Л.Н. Гумилева, «старое никогда не борется с новым, борются две формы нового, а старое уходит само». По мнению современного отечественного мыслителя Владимира Махнача, «новым был не только Ленин и прочие…революционеры, новым был не только разрушавший Россию… лево-либеральный мир… Новым был также и П.А. Столыпин, и тот, кто его нашел, – Император Николай II»[425].

Эта устремленность царя и его премьера в будущее особенно ярко воплотилась в научно-техническом прогрессе страны. Вложение капиталов в современное машиностроение и новые технологии всегда требовало от государства как главного инвестора не только аналитического расчета предстоящей модернизации, но и доверия к изобретателю и производителю, веры в будущую эффективность русского ноу-хау. Ввиду личной сопричастности государя и премьер-министра к передовой технократической культуре изобретательство и рационализаторство стало ведущим направлением в модернизации страны. Чтобы воодушевить и вдохновить это творческое движение, Николай II и Столыпин шли куда дальше сменивших их большевистских руководителей страны. Так, например, Столыпин стал одним из первых в мире политических лидеров, решившихся отправиться в рискованный полет на самолете. Позднее на подобный шаг отважится и сам государь: вместе с группой депутатов Государственной думы он совершил полет на самолете Сикорского «Илья Муромец»[426].

Творчество всегда есть движение в неизвестность, движение с надеждой, пусть даже неосознанной, на восполнение собственных ограниченных сил из сверхъестественного истока. В этой области у русских летчиков и инженеров были и свои падения, и свои победы. Через два дня после полета со Столыпиным летчик Мациевич и его самолет разбились. «Говорят и о гибели капитана Мациевича, – писал тогда Петр Аркадьевич государю. – Наши офицеры действительно достигли в области воздухоплавания замечательных результатов. Но мертвые необходимы! Жаль смелого летуна, а все же общество наше чересчур истерично»[427].

В верноподданейшем докладе от 30 декабря 1908 г. премьер сообщал императору о просьбе Совета Всероссийского аэро-клуба открыть всероссийский сбор пожертвований для образования особого капитала, предназначаемого на создание воздушного флота. «Большинство государств Западной Европы, – писал он царю, – покрыты сетью воздухоплавательных обществ и союзов, преследующих задачи науки и спорта. …Признавая со своей стороны приведенные суждения Клуба заслуживающими полного внимания… я полагаю изложенное ходатайство подлежащим удовлетворению». Государь оставил на полях доклада собственную пометку: «Соглашаюсь с удовольствием и желаю успеха отечественному воздухоплаванию»[428]..

Сам Николай II не раз приезжал на завод к авиаконструктору Сикорскому для подробного знакомства с устройством его самолета. За заслуги в авиастроении государь наградил И.И. Сикорского орденом Святого Владимира, а из личного императорского фонда изобретатель получил 100 тысяч рублей на дальнейшее усовершенствование своей модели.

Забота государя и премьера о русской науке уже при их жизни принесла свои первые всходы: у России появились не только новые виды вооружений – подводный флот и авиация, – но и сама русская наука вышла на передовые мировые позиции. В стране началась первая научно-техническая революция. Именно тогда государством, а значит, и русским самодержавием была задана высокая траектория интеллектуального развития страны, которой она следовала весь ХХ в.

Доверив Столыпину огромный объем власти, Николай II создал в его лице фактически второй центр управления. Царь и премьер стали своего рода мельничными жерновами, от слаженного вращения которых зависела эффективность осуществляемых преобразований. При этом у каждого из них был свой круг дел и забот. Если Столыпин взял на себя титанический объем законо-проектировочной и распорядительно-циркулярной работы, изматывающий диалог с Государственной думой, преодоление застоя в государственном аппарате, то император, выполняя не менее титаническую контрольно-проверочную работу разработанных проектов и предложений, продолжал активно заниматься внешней политикой, военными и церковными вопросами. В то же время государь по-прежнему продолжал проводить реформаторскую линию, где премьеру отводилась роль главного советника и исполнителя совместно задуманных государственных планов и идей. Это не было разделение властей и компетенций внутри вертикали самодержавной власти, а скорее взаимная подстраховка и дополнение друг друга. Работали вместе, на доверии, на взаимном совете, понимая и принимая общность поставленных целей и задач, поэтому порой не всегда легко определить, кто стоит первым за тем или иным решением: государь или его премьер. В разной ситуации, в зависимости от полноты понимания поставленной проблемы, ведущими выступали то Николай, то Столыпин, то оба одновременно. Так, в 1910 г. государь самостоятельно, без совета премьера, находит свой вариант разрешения финского вопроса, впоследствии поддержанный Столыпиным[429]. Но в любом случае, даже если государственная инициатива принадлежала Столыпину, последнее слово оставалось за государем.

Петр Аркадьевич Столыпин, как носитель огромного творческого потенциала, по мысли царя должен был стать ускорителем в проводимых им преобразованиях, оживить, привести в движение застоявшиеся элементы имперского управления. Последнее было бы невозможно без пробуждения личной инициативы и творческой энергии в русской бюрократии. Именно поэтому Столыпина никак нельзя назвать подмастерьем государя[430]. Еще накануне роспуска II Государственной думы Столыпин продемонстрировал свою политическую самостоятельность. «Я могу играть только на своем инструменте, – заявил он в правительстве, – если меня до этого не допустят, то пусть Государь выбирает другого». Министры Коковцов и Шванебах были возмущены такой речью. «Вы возобновляете то же давление на государя, – негодовал Шванебах, – какое на него произвел гр. Витте перед 17 октября?»[431] Николай тогда достаточно спокойно отнесся к позиции премьера, понимая, что без проявления самости невозможно добиться полноценного государственного результата. С одобрения царя Столыпин устанавливает в частном порядке диалог с оппозиционными общественными деятелями, предлагает им министерские портфели, выступает в качестве главного адвоката правительственного курса в Государственной думе, дает независимые интервью иностранным корреспондентам, создавая на Западе либеральный образ России.