Преступники. Факел сатаны - Анатолий Алексеевич Безуглов

жизнь итальянца Людвиго Корнаро. Его зрелые годы, до 40 лет, прошли под знаком роскоши, неумеренности в еде и питье, что сделало Корнаро инвалидом из–за бесчисленных недугов. Вокруг несчастного толпились лекари и сиделки, пичкая его многочисленными лекарствами. Но ничего не помогало, и дни вельможи были сочтены. Но нашелся один врач, прописавший ему строгое воздержание и естественный образ жизни. Свершилось чудо — умирающий буквально возродился. Более того, до конца жизни он отличался завидным здоровьем. Уже будучи глубоким старцем, Людвиго Корнаро писал: «Бедная, несчастная Италия! Разве не видишь ты, что смертность от обжорства ежегодно уносит у тебя более жителей, чем могла бы унести страшная моровая язва или опустошительная война? Эти истинно позорные пиршества, которые теперь в такой моде и отличаются такой непозволительной расточительностью, что не находится достаточно широких столов для всякого количества яств. Эти пиршества, повторяю, равняются по своим последствиям потерям во многих битвах…“

«Неумеренность есть дитя обжорства, — поучал Корнаро. — А умеренная жизнь — дитя воздержанности“. Он прожил сто лет. И было это в пятнадцатом–шестнадцатом веках…»

В дверь постучали. Дагурова опустила ноги на пол, откликнулась. В номер вошел Чикуров.

— Как успехи? — спросил он.

Игорь Андреевич был не то уставший, не то недовольный — Ольга Арчиловна не поняла.

— Читаю Баулина, — показала она рукопись. — Весьма любопытно…

Видя, что Чикуров занят своими мыслями, Ольга Арчиловна замолчала. А он спросил:

— С машиной Ростовцева разобрались? Кто приезжал вчера утром к профессорскому дому?

— Что–то непонятное, — ответила Дагурова. — Шофер генерального директора твердит, что не ездил… Сам Ростовцев — тоже…

— Как это? — нахмурился Чикуров.

— Почитайте их показания. — Ольга Арчиловна дала ему протоколы допросов.

Чикуров начал читать стоя, потом машинально присел к столу. На его лице все явственнее проступало недоумение.

— Странное дело… Чтобы Ростовцев не знал, куда и кто брал его машину…

— А шофер?

— Действительно непонятно, — пожал плечами Чикуров. — Где изъятые у Ростовцева туфли?

— Попросила Хрусталева срочно отвезти на экспертизу. Поехал в область. Обещал сегодня же доставить в лабораторию и уговорить исследовать в кратчайшие сроки.

— Это хорошо, — побарабанил пальцами по столу Чикуров. — А Ростовцев, значит, отправился домой босиком?.. По–моему, вам следовало бы сначала подумать…

Дагурова вспыхнула, но сдержалась. Она рассказала, как было произведено изъятие. Не забыла и то, что понятыми Манукянц привел двух приезжих, не знавших Ростовцева, дабы избежать лишних разговоров в поселке.

«Что ж, действовала она грамотно и достаточно деликатно, — подумал Игорь Андреевич. — Хорошо, что Ольга Арчиловна не попала мне под горячую руку, сразу после разговора с Вербиковым».

— А я уже получил выговор за ваши действия, — сказал он, невесело усмехнувшись.

— От кого? — удивилась Дагурова.

— От моего непосредственного руководства. — Чикуров не решился полностью передать реакцию начальника следственной части прокуратуры республики; он понимал: информация ушла в столицу весьма искаженной.

— Разве я что–то сделала неправильно? — обиделась Ольга Арчиловна. — Все по закону!.. Это же надо — босиком!.. И вы поверили?

— Успокойтесь, Ольга Арчиловна, — примирительно сказал Чикуров. — Понимаю, что процессуальные рамки, в которых мы действуем, не могут предусмотреть всех обстоятельств, с какими приходится сталкиваться следователю. Конечно, зачастую это экспромт… Словом, творчество… Вы, насколько я знаю, увлекаетесь историей, в частности Анатолием Федоровичем Кони? А он в свое время мудро подметил, что, как всякое творчество, следствие соединено с авторским самолюбием. К этому еще присоединяется власть… Вот это соединение творчества с властью в некоторых случаях довольно опасно, несмотря на добросовестность творящего… Слова Кони, по–моему, вполне актуальны и в наше время. — Игорь Андреевич помолчал, затем продолжил, давая понять, что инцидент исчерпан: — Ладно, перейдем к нашим делам…

Он рассказал о допросе Баулиной. Спросил, что еще успела сделать Дагурова, помимо допросов в дирекции «Интеграла».

— Звонила в клинику, узнавала насчет Кленовой, которую видели вечером накануне покушения.

И Дагурова поведала трагическую историю этой женщины.

— Я отлично знаю это громкое дело, — оживился Чикуров. — О нем в свое время очень много говорили у нас в прокуратуре… Следствие вел мой приятель.

— Так вот, эта самая Кленова влюбилась в профессора, преследовала его… Якобы у нее имелся пистолет…

— Это уже серьезно, — заметил Чикуров.

— Но главное, Игорь Андреевич, она исчезла.

— Как, куда? — вырвалось у Чикурова.

— Со дня покушения не появлялась в клинике. В Березках ее никто не видел.

— Я считаю, — после некоторого раздумья сказал Игорь Андреевич, — нужно поручить Латынису выяснить, где она находится. Причем срочно. Пусть сейчас занимается только Кленовой… Еще что?

— Пыталась купить «Баурос», — ответила Дагурова. — Оказывается, это совершенно невозможно.

— Неужели? — удивился Чикуров.

— Дефицит страшнейший. Не хватает.

— А где его обычно продают?

— Здесь недалеко есть деревня Попово, а в ней — что–то вроде торговой палатки… Народу — тьма–тьмущая. Занимают очередь за несколько дней…

— А для кого вы хотите достать «Баурос»? — полюбопытствовал Чикуров.

— Сынишке. Почки у него больные.

— Сколько же ему лет?

— Двенадцать, тринадцатый.

Чикуров удивился. Самой Ольге Арчиловне было двадцать восемь — год рождения он видел в ее паспорте, когда оформлялись у дежурного администратора гостиницы.

Дагурова заметила его удивление.

— Антошка у меня приемный сын… Мама его умерла, когда он был совсем маленький.

— А как у вас с ним?

— Вы знаете, теперь мне кажется, что Антон мне роднее родного…

На лице Ольги Арчиловны заиграла счастливая улыбка. Игорь Андреевич позавидовал. Ему так и не удалось завоевать любовь сына Нади, Кешки. Из–за этого Надя все еще не решается перебраться в его холостяцкую квартиру. Откладывает. Мол, станет Кешка взрослым, поймет…

«Может, дело в том, что мы встретились с Надей, когда ему было уже четырнадцать лет? Маленькие, они как–то легче привязываются, — думал Игорь Андреевич. — Да, Кеша, — непреодолимо. Как это ни грустно».

— И давно у Антона неладно с почками? — спросил Чикуров, отгоняя от себя невеселые мысли.

— Давно, — вздохнула Ольга Арчиловна. — Так жалко его. Сплошные ограничения. В еде, поведении. В пионерлагерь и то боимся посылать. Чтобы не застудился, не поднял что–нибудь тяжелое… Но мы с мужем стараемся вести себя так, словно он здоровый. А то, чего доброго, разовьется комплекс ущербности, неполноценности…

— Лечите?

— Конечно. Два раза возили в Трускавец. Вы себе не представляете, как трудно достать туда путевку! Правда, сейчас выпускают соль знаменитой «Нафтуси» — целебной воды из трускавецких источников. Но, конечно, не то…

— С кем сейчас Антон? С отцом?

— Виталий в поле…

— В каком поле? — не понял Чикуров.

— А–а, — улыбнулась Дагурова, — подумали, что агроном… Мой муж геолог, начальник партии. Сейчас в экспедиции, как они говорят, в поле… Антошка с моей тещей.

— Вы хотите сказать, со свекровью? — поправил Чикуров.

— Анастасия Родионовна — теща мужа, то есть мать