Учебник рисования - Максим Кантор

— Если вы хотите знать мое личное мнение, — сказал собравшимся Ефим, — мы все должны брать с него пример.

Ефим переехал в Баварию, поселился в замке барона фон Майзель и со временем (много времени не потребовалось) стал подлинным немцем. Сегодня Ефим охотно рассказывает всем гостям о преимуществах Германии над Францией, нахваливает мозельское вино, любит свиную грудинку. Если хотите знать мое личное мнение, обыкновенно говорит Ефим фон Майзель гостям, то Германию абсолютно невозможно сравнить с Францией. Аккуратно, чисто, любая деталь — с любовью к порядку. Одним словом, цивилизация. Я, разумеется, не расист, но негров в Баварии меньше, чем в Париже. Париж буквально загажен алжирцами. Ефим фон Майзель пишет эссе либерального толка, остается верен себе в генеральных направлениях мысли. Разве что некоторые взгляды пришлось пересмотреть. Когда Ефим встречается с Питером Клауке, то уже выдает себя за немца и решительно отказывается от еврейства. Он, впрочем, не возражает признать за плечами опыт жизни в России. Я жил в этой стране, говорит горько Ефим фон Майзель. Если хотите знать мое личное мнение, эта земля не предназначена для жизни людей. Если вы хотите спросить, что я думаю об этом, я скажу вам, что это внеисторическое пространство. Вы Ефим, сказал ему однажды Клауке, потому так легко вошли в германскую культуру, что, по всей видимости, являетесь генетическим наследником ее. Вы, случайно, не из обрусевших немцев? Да, согласился Шухман, путь назад к цивилизации несколько затянулся.

— Почему у вас такое имя странное: Ефим? — спросил его Клауке.

— Родословная тянется от остзейских баронов. Генезис имени Ефим прост — это русификация северного имени Эйвинд.

— Так почему бы вам, г-н фон Майзель, не вернуть себе исконное имя?

— Для чего стесняться своей истории? — произнес Ефим Шухман. — Да, я жил в России, и следы пребывания в славянской стране остались.

Тем не менее он заказал (просто на всякий случай) набор визитных карточек с именем Эйвинд. В конце концов, объяснял он свои мотивы Барбаре и другу дома Борису Кузину, не всякому же я могу рассказать обстоятельства своей биографии. Да и зачем? Есть некоторая назойливость в том, чтобы претендовать на уникальную судьбу, некрасиво привлекать к себе внимание. Визитная карточка, как деловой костюм, должна быть четкой, информативной. Не правда ли, Mein Schatz? Эйвинд фон Майзель, культуролог. Точка.

Замужества увенчали изломанные биографии многих героев этой хроники.

Клара Гузкина вышла замуж за культурного советника Фергнюгена и уехала с ним в скучный город Аурих, в Нижнюю Саксонию. Отвратительный климат, плоский ландшафт, безмерно банальные соседи сыграли роковую роль в отношениях четы. Клара сбежала в Берлин. Там она открыла массажный салон на Уландштрассе, а стилистом пригласила специалиста из Москвы, известного эстетика Петра Труффальдино. Объединенный Берлин сперва немного напугал осторожного Труффальдино: слишком много поляков и русских, говорят про мафию, одного галериста даже застрелили. Однако он прижился, девушки в салоне его любят, оказывают ему незначительные услуги, а некоторые разрешают проделывать над собой то, что некогда он творил с Анжеликой. В благодарность за это Труффальдино долгими слякотными вечерами, когда клиентов нет, рассказывает девушкам про дискурс и парадигму, про светозарного мыслителя Жака Дерриду, и девушкам нравится. Они давно уже относятся к Труффальдино как к члену своей маленькой семьи, не стесняются его совершенно, посылают в аптеку за презервативами и прокладками и, хватая культуролога за штаны, говорят: Петюнчик, покажи дискурс. Сумеешь залезть в мою парадигму, или как? Труффальдино не обижается, не плачет, как бывало от унижений Свистоплясовой, но тихо смеется. Однажды их массажный салон навестил Владислав Тушинский, профессор Стенфорда, ездящий по миру с лекциями «Как нам переделать Китай в 900 дней». Профессор, всегда отличавшийся неумеренным сексуальным аппетитом, провел бурную ночь в салоне вызывал девушек одну за другой, и наутро многие жаловались, что парадигма побаливает. Хозяйка салона Клара Гузкина обращается с Труффальдино строго, но не слишком, так что можно сказать, что судьба культуролога устроилась.

Своеобразно сложилась судьба у художника Снустикова-Гарбо. Художник провел ряд ошеломляющих акций в крупнейших музеях мира: мастер перевоплощений, во время шоу в Бабуре он оделся мадам Рекамье, а в галерее Тейт предстал публике в обличье леди Дианы. Последний перформанс решил его судьбу. Присутствовавший в зале Ричард Рейли был настолько пленен образом, что немедленно предложил художнику уединиться в его особняке. Роман имел продолжение: Рейли расстался с семьей, соединил свою судьбу со Снустиковым. Либеральные изменения британской конституции разрешали однополые браки, и влюбленные оформили отношения в тихом приходе в Дорсете. Нечего удивляться тому, что Снустиков сделал операцию и окончательно вернул себе пол, предписанный проведением. Миссис Рейли (о девичьей фамилии не вспоминали) сохранила сценический псевдоним, и лишь в некоторых — неофициальных — случаях именовалась Теодора Рейли-Гарбо.

Все складывалось неплохо, но судьба заготовила еще одно испытание для художника, и очередной удар оказался роковым. Спустя некоторое время после замужества Теодора Рейли захотела подарить наследника своему супругу. Растроганный Рейли пошел на все — была проведена немыслимой сложности операция, и в тело его супруги была вживлена женская матка с плодом, который следовало выносить и произвести на свет. Сам Ричард Рейли не уставал повторять, что ничто не невозможно. Однако судьба сочла иначе: дама умерла родами. В частной клинике Дорсета миссис Рейли (в девичестве — авангардист Федор Снустиков-Гарбо) испустила дух. Рейли остался безутешен. Он вышел на пенсию и ежедневно посещает бар, где great guy Барни потчует его дрянным пивом и вымогает чаевые.

Бар этот нисколько не изменился, и если вы окажитесь в Лондоне, то легко его отыщете: спросите, как найти великого Барни — и вам покажут. Спрашивать, разумеется, надо у людей светских, понимающих толк в настоящей кухне. А если вы бываете в Париже, то наведайтесь в гостиницу «Лютеция», загляните в тамошний бар — бросьте взгляд по сторонам, и обязательно в углу увидите неразлучную троицу.

Эжен Махно, Кристиан Власов и Жиль Бердяефф — сидят, как привыкли сидеть вечерами, в баре гостиницы «Лютеция», и спорят о проблемах цивилизации. Мнения их редко совпадают, но это не мешает дружбе. Махно по- прежнему груб, Власов — тверд в убеждениях, Бердяефф — погружен в размышления. Меланхолический характер Бердяеффа эволюционировал в сторону мистики, что, однако, не мешает его негоциям. Самые успешные продажи он осуществляет, имея дело с клиентами возвышенной ориентации. Его друзья стали замечать, что он часто прохаживается в районе улицы Греннель, и однажды поинтересовались, не к графине ли Тулузской он наведывается? Что, спросил невежливый Махно, думаешь Портебалям еще пару фальшаков впарить? А Власов предположил иное. Не сменил ли Бердяефф Гришу Гузкина на посту любовника знатной дамы? Бердяефф с печальной улыбкой отклонил эти предположения. Торговля для меня не все, сказал он. Да, спекулирую. Да, бывает, что ворованным. Но главное — духовность. Хожу вокруг ее дома, смотрю на окна, иногда вижу ее силуэт. Разве запрещено человеку иметь идеал? Обладать не обязательно — важно верить. И друзья (даже грубый Махно) смеяться над ним не стали.

— Пусть, — сказал грубый Махно, — каждый сходит с ума по-своему. Кот, если делать нечего, себе жопу лижет, а этот дурень в окна подглядывает. Что мне, жалко?

Окна особняка на рю де Греннель, действительно, что ни вечер горели ярко — ритм жизни де Портебалей не изменился нисколько. Клавдия Тулузская давала балы, окружив себя молодыми поклонниками из стран Восточной Европы, многообещающими талантами, и многим оказала протекцию. Так, ее протеже последовательно побывали — хорватский космонавт, болгарский композитор, белорусский альпинист. Какие именно вершины покорял этот резвый человек в Белоруссии, сказать затруднительно, но какие-то наверняка покорил, если графиня приблизила его к себе. Клавдия Тулузская по-прежнему царственно хороша. Сомнений в ее родословной не возникает ни у кого, а если ее папа, Отто фон Абец, и был немецким фашистом, то как, скажите, это может воспрепятствовать его дочери быть французской графиней?

Правда, на одном из последних приемов у нее образовалась соперница: новая дама вошла в парижский свет, украсила себя алмазами, отрекомендовалась княгиней Монсерратской. Что это за княжество такое, возбудились гости, их любопытство немедленно было удовлетворено — есть, оказывается, далеко в горах, такое княжество, богатое и прекрасное, и по знатности князи Монсерратские не уступают Валуа. Парижан не смутило, что в княгине была опознана московская красавица — Тахта Аминьхасанова: превратности княжеских биографий ведомы всем. Надо отдать должное двум дамам, они не поссорились, но договорились и разделили сферы влияния: Клавдия Тулузская опекает славянских авангардистов, а Тахта Монсерратская — исламских модельеров. Впрочем, княгиня Монсерратская половину своего времени проводит в Москве, городе, с которым связана юность. Тем более, что очередной супруг ее, финансист Фиксов, имеет в славянском городе некоторые интересы.