Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Известно чем. Браконьерничает.
– А! – Дядя Миша тонко усмехнулся. Говорил он до того тихо, что Анисье все время приходилось нагибать голову. Со стороны глянуть – не иначе как старик затеял интрижку с бывалой девчонкой.
– Ну а Потылицын как? Андрей Северьянович?
– Какой Потылицын?
– Пчеловод. Он же там заведует жулдетской пасекой.
Нет, Анисья не встречалась с Потылицыным.
– Мургашку-хакаса видела?
– Лесообъездчик? Он на пару с Филимоном работает.
– Понятно! Боровик любит загребать жар чужими руками.
Официантка – круглая, как бочонок, – собрала на стол. Дядя Миша наполнил одну рюмку мадерой, а другую – водкой.
– За твои успехи, Анисья. И за счастье.
У Анисьи сдавило под ложечкой: какие тут успехи! Какое может быть счастье!
– Санюха Вавилов медвежатничает?
– Он всегда в тайге. Как бирюк.
– Так сложилась у него жизнь. Был веселым парнем. Братья его доконали. Это же космачи!
Анисья попробовала бульон с гренками, но не осилила и десяти ложек.
– Выпьем для аппетита, – предложил дядя Миша. – Без аппетита жить нельзя на белом свете.
Пришлось выпить. Приятная золотистая и вкусная мадера обожгла Анисью до кончиков пальцев.
Дядя Миша что-то вспомнил и пристально глянул Анисье в глаза. До нутра прохватил:
– А ведь у Филимона Боровикова, как я помню, сын погиб в начале войны. Разве у него еще был сын?
– Нет, тот самый. В леспромхозе до войны работал. Вернулся из плена.
– Ах вот как!
И, секунду помолчав:
– Как же он раскрыл материнскую заначку?
– Не знаю. – Анисья не хотела говорить про Демида.
В одиннадцатом часу вечера поднялись из-за стола.
Из ресторана по улице Перенсона вышли на Дубровинскую, где Анисья остановилась на квартире у знакомых. Дядя Миша что-то говорил ей, чтобы она держалась молодцом и что не вечно же они будут последними могиканами, но Анисья ничего не понимала. Единственно, что ее жгло, как каленым железом, – сознание того, что она запуталась, запуталась навсегда и ей лучше бы умереть, чем жить с такой тяжестью на сердце.
Вспомнила Демида. Что сказал бы он, Демид, если бы знал всю подноготную про Анисью?
Долго и безутешно плакала в постели, накрывшись с головою одеялом. Есть же счастливые люди! Живут, никакого горя не знают. А она должна нести такой крест. За что?
В полночь тронулся лед на Енисее. Домик стоял невдалеке от берега, и Анисья сразу проснулась, как только раздался гулкий треск льда. Из затона доносились протяжные гудки: где-то невдалеке образовался затор.
На Анисью напала тоска. Она не знала, куда себя деть. Сторонилась товарищей. Вечерами допоздна торчала на берегу Енисея и все смотрела и смотрела на кубовые горизонты далекой тайги, будто хотела постигнуть их тайну.
II
Подтаежные колхозы начали посевную; на лесопункте образовался прорыв. Не хватало рабочих, а лесосплав не за горами.
В труде забываются невзгоды и огорчения. И Анисья с головой окунулась в нахлынувшие заботы. Она никому не жаловалась на трудности. Ее видели то в седле, то на лесосеках, то на трелевочном тракторе. Случалось, ее ругали на планерках. Но не нашлось бы такого, кто не уважал бы Анисью. Рабочие прозвали ее Горячкиной. За темперамент.
Ее газетная статья про опыт мастерских участков лесопункта расшевелила райком.
Приехал секретарь райкома Селиверстов, похожий на монгола, подполковник запаса. Он встретился с Анисьей.
– Читал статью, читал, – сразу начал Селиверстов и крепко пожал руку Анисье. – Хороший горчичник приложила Завалишину. И мы еще приложим. Сейчас задача: подтянуть фланги. Такие мастерские участки надо организовать на всех лесопунктах. Особенно на Тюмиле.
Завалишин – бестолково-суетливый управляющий участком, с которым Анисья не раз схватывалась, держался на этот раз тихо: воды не замутит.
Шумел лес – пихтовый, пахучий.
Шум леса для нее стал печальным и грустным.
– Что ты невеселая, технорук? – заметил Селиверстов и, взяв за плечи Анисью, провел ее в свой «газик»-вездеход.
В машине Селиверстов спросил у Завалишина:
– Так что же ты надумал? Как организуете передачу опыта мастера Таврогина?
– Созовем совещание.
– Думаю, совещание ничего вам не даст. Надо организовать школу передового опыта. И тебе придется, технорук, взяться за эту школу. Обязательно. Ты комсомолка?
– Я? Н-нет. – Анисья облизнула сохнущие губы. – Давно не комсомолка. С сорок седьмого.
– Вот как! А райком комсомола числит тебя в своем активе. Как же это произошло?
– Из возраста вышла. Мне же двадцать шесть лет.
– Подумать, какая старуха! Я вот пожизненно считаю себя комсомольцем. А ты записалась в старухи. Совсем нехорошо.
Селиверстов говорил долго и убедительно, но не тронул этим Анисью. У нее свои соображения и тайны. Не могла же она вот так, вдруг сразу, при Завалишине и шофере, распахнуть душу и сказать, что она сейчас живет как зафлаженная волчица.
Вечером на лесопункте созвали мастеров и передовиков-рабочих. Секретарь райкома торжественно вручил президиуму собрания переходящее Красное знамя и сказал коротенькую напутственную речь.
– А теперь давайте поговорим, что вам мешает работать еще лучше.
Анисья не хотела выступать, но ее заставил мастер Таврогин:
– Давай, Горячкина, скажи, как Завалишин устроил нам «скатертью дорога» из балансов.
– Крой, Горячкина! У тебя это накипело!
Ничего не поделаешь – пришлось выйти к столу президиума.
Завалишин покосился на Анисью, как на гремучую змею, и, втянув округлую косматую голову в плечи, сидел ссутулившись, точно ждал удара в затылок.
Анисья говорила про мастера Таврогина и про другие бригады, которые работали рядом с передовыми, а плелись в хвосте.
– А теперь я хочу сказать про мои взаимоотношения с управляющим участка…
– Подбить личные счеты. Самое подходящее место, – подкинул Завалишин.
– Личных счетов с Иваном Павловичем не имею. Есть у меня счета по актам.
Анисья открыла толстую папку и положила на стол президиума несколько актов.
– Вот мои счета, Иван Павлович. – И, обращаясь ко всем, продолжала: – Товарищу Завалишину не нравится, что я технорук. Ему не по душе вообще техноруки. Ему бы хотелось работать по-семейному: ни я его, ни он меня. Взаимоприкрытие от всяких неприятностей. А так работать нельзя. Позавчера на нашем лесопункте товарищ Завалишин дал указание проложить дорогу по заболоченному месту из балансов для горной промышленности. Я не подчинилась приказу. Лес растет не для того, чтобы его срубить и сгноить на месте. Вот еще один акт. Под носом директора поржавели электропилы. Их привезли на участок непригодными к работе. Директор дал указание списать их…
– Не было такого указания!
– Было, Иван Павлович. Только не в письменной форме, – сдержанно заметила Анисья и, приглядевшись к задним рядам, к двери, осеклась. Возле дверей стоял… Демид Боровиков!
«Не может быть! – испугалась Анисья, совершенно забыв про все свои акты. – Я с ума сошла!.. Нет, нет!» И еще пристальнее поглядела на человека в кожаной тужурке. Его белая голова резко выделялась на фоне темной двери. Это, конечно, Демид! И рядом с ним Матвей Вавилов и Аркашка Воробьев. Геологи! Какими ветрами занесло их на собрание лесорубов?
– Продолжай, Анисья Мамонтовна, – напомнил Селиверстов.
Что она еще должна сказать? Никак не могла собрать в папку злополучные акты. Она видела, как Матвей Вавилов повернулся к двери и потянул Демида за рукав тужурки. Он не должен уйти, Демид. Не должен. Демид – вот кто ей поможет выпутаться из трудных обстоятельств. Демид – единственный, кто поймет ее… Анисья хотела крикнуть, чтобы Демид не уходил. Что она должна с ним встретиться и все сказать. Пусть он ее судит, Демид. Он один имеет право судить Анисью.
Так и не закончив выступления, Анисья кинулась от стола президиума. И сторонкою, возле стены, пробралась к двери.
– Горячкина! Ты куда? Завалишина испугалась, что ли? – кто-то крикнул ей вслед. III
Пригнув голову, ничего не видя и ни на кого не обращая внимания, Анисья выскочила на крыльцо, увлекая за собой Демида. Ей было все равно, что подумают о ней люди, что скажут, лишь бы он не ушел вот так сейчас, сию минуту.
Запыхавшаяся, взволнованная, шла она по обочине дороги. Волосы ее были растрепаны и пряди топорщились красноватыми кольцами, падая на лоб и виски. На верхней губе пристыло пятнышко от мазута.
Теперь они были вдвоем. Только черемухи по обочине дороги да пыльный смородяжник источали пряное дыхание. И сразу же Анисья испугалась. Что она наделала? Зачем на людях схватила Демида за руку? Что подумает
