Саламандра - Полевка

кожи. Им потребуется всего лишь полоска, он показал, какой ширины и длины. Наверняка осталось что-то после детских сандалий.

А сам сел на матрас возле Броззи. Тот выглядел неважно, это было странно, у него не было ничего страшного, а ушибы должны были давно зажить, но, к удивлению, рыжий здоровяк выглядел несчастным и каким-то «пожеванным». Ламиль вывернулся из рук и побежал играть с Аши, который опять нападал на деревянную качалку, пытаясь доказать ей, что он — самый грозный ящер на этой кухне.

— Броззи, как ты себя чувствуешь? — Лекс положил руку на лоб вздрогнувшему ученику, — температуры вроде нет, но выглядишь ты совсем неважно. Может, вызвать лекаря? Я тебя не беспокоил, давал тебе время прийти в себя, но выглядишь ты с каждым днем все хуже. Где болит?

— Нигде, — Броззи виновато отвел глаза, — спасибо, что не выгнали во время сезона и дали возможность отлежаться. Я понимаю, что виноват и не заслуживаю доверия, — в глазах Броззи появились слезы, — но я не предавал вас, учитель! Я бы умер, но ничего не рассказал! Но все уже случилось, и я не знаю, как я могу искупить свою вину…

Броззи сжался, ожидая окрика или удара. Он уже привык к презрению, с которым на него все посматривали, и к мелким тычкам. И теперь, похоже, ожидал, что Лекс пришел назначить наказание или выставить его из дома.

— Броззи, посмотри на меня, — Лекс приподнял лицо парня за подбородок и недовольно поджал губы, увидев, насколько обреченным он выглядел, — я был немного занят, выдавая Козлика замуж, и не беспокоил тебя, давая время, чтобы твои ушибы и синяки сошли, но я не сержусь на тебя и ни в чем не обвиняю. В жизни может разное случиться, и обвинения могут быть ложными, не стоит так мучить себя прошлым. Вон меня однажды обвинили в гибели кладки и выпороли кнутом. Это было несправедливо и ужасно больно. Ну, было и было, надо двигаться дальше.

Но Броззи, похоже, накрутил себя и напридумывал ужасов, уговорив сам себя, что не заслуживает доброго отношения и прощения. Лекс внутренне отругал себя, что не поговорил с ним раньше, но что сделано, то сделано, и надо попытаться найти выход из этой ситуации. Похоже, добрые слова и уговоры не дойдут до Броззи. Он сам себя обвинил и теперь сам себя наказывает. И, главное, он теперь в глазах других людей пария *, и кроме тумаков и щипков, не заслуживает другого обращения. Еще немного, и Аши начнет кусать его за ноги, а все будут смеяться.

Лекс задумался. В этом мире, где детей за несговорчивый характер и неловкость отправляли на растерзание ящерам, где стариков выставляли на арену в дар богам, милосердие и прощение были непонятным чудачеством, а за добрыми поступками всегда искали подвох и тайный умысел. В этом мире, похоже, нежеланием наказывать своего ученика он только делает ему хуже. Броззи не мог найти успокоения, поскольку Лекс отказался с ним поступать, как все учителя поступают со своими учениками, а значит, он отказывается от него. А все остальные, похоже, посчитали, что Лекс, не наказав ученика, предоставил остальным возможность доказать свою лояльность к учителю, и занялись травлей отступника.

Несмотря на все свое желание спустить ситуацию на тормозах, придется показательно наказать Броззи, для начала, чтобы парень успокоился и перестал сжирать сам себя, и для того, чтобы остальные наконец оставили его в покое и угомонились. Лекс вздохнул, если наказания не избежать, то надо сделать его максимально показательным, чтобы больше ни в чьей голове не возникало мысли, что Броззи остался один и беззащитен. Лекс размахнулся и со всей силы влепил рыжему верзиле оплеуху. У того голова безвольно мотнулась, а из губы потекла кровь, похоже, у него был приоткрыт рот и он прикусил сам себя. Лекс понял, что отбил себе руку, но останавливаться было нельзя, и потом, с кровью даже зрелищней получится.

— Ах ты, ленивое дерьмо ящера! — Лекс схватил Броззи за шиворот и тряхнул, как кутенка, — я тебя оставил выздоравливать и набираться сил, а ты решил валяться вместе с ранеными воинами и думаешь, что тебе сойдет с рук?! Скоро закончится сезон, а у тебя сил меньше, чем у ребенка! Ты есть прекратил, чтобы улизнуть от работы? — Лекс залепил Броззи еще одну оплеуху, — у меня для тебя полно работы, а ты не будешь в силах молот в руках удержать! Негодяй! Жалкая закуска для ящера! Решил улизнуть от работы? Разлегся здесь, весь такой несчастный! Видите ли, мастер занялся своими делами и не обращает на него внимания! Да ты ведешь себя, как избалованный ребенок! Думаешь, я буду кормить тебя за просто так? Лентяй! Да ты молот не удержишь! Ленивый кусок говна, я научу тебя, как отлынивать от работы!

Лекс все время своей показательной ругани тряс амбала за тунику и тянул за собой из угла, где Броззи прятался от всех, на середину кухни. Дотащив не сопротивляющегося парня до ближайшей лавки, он толкнул его так, чтобы тот шмякнулся на пол, и гаркнул:

— Тиро, где у нас розги, которыми детей наказывают? — Лекс оглянулся и грозно нахмурился. Убедившись, что на него все внимательно смотрят, он пнул замершего Броззи, который тем не менее смотрел на него с надеждой и легкой паникой, — а ну, быстро снял штаны и лег на скамью! Я тебе покажу, как отлынивать от работы!

— Милый? — Сканд появился рядом и настороженно посмотрел на мужа, — давай, я его плетью научу? Поверь, он это сильнее запомнит…

— Нет, — Лекс представил, что Сканд сделает с парнем в желании помочь, и передернул плечами от ужаса, — нет! Он ведет себя, как ребенок, и получит наказание, как ребенок! И пусть до конца сезона штормов спит с детьми. Он не заслужил спать со взрослыми!

Тиро вынес откуда-то из-за угла пучок тонких розог и передал грозному Лексу. Тот стал их рассматривать и перебирать с видом знатока, пока не остановился на самой тонкой и гибкой. Вот ведь! Его пороли пару раз, но вот какой будет лучше? Ну, в смысле, не так больно? Может, наоборот, взять потолще? Хотя тонкая скорее сломается и можно будет прекратить все это… Лекс взмахнул в воздухе тонкой розгой и внутренне содрогнулся. Он до сих пор помнил, как это больно, а еще обидно, когда стегают по голой заднице….

Но Броззи уже лежал на скамье, стянув штаны и задрав тунику и, похоже, улыбался. Он что, больной? Или мазохист? Как можно радоваться, что тебя