Вся Робин Хобб в одном томе - Робин Хобб

выяснилось, мы с ним стали почти равными соперниками. Я не мог выговорить ни слова, но и он тоже. Мы стояли перед Эпини, два сражающихся духа в общем теле, шевеля губами, но издавая лишь нечленораздельные звуки.

Образ Эпини неожиданно стал ярче и отчетливее, словно она, не стронувшись с места, подошла ко мне.

— Невар, ты здесь, так ведь? Это «странствие по снам», о котором ты писал в дневнике! Зачем ты пришел ко мне? Я должна узнать что-то важное? Ты в опасности? Ранен? Где ты, Невар? Что мне нужно сделать?

Эпини наяву могла подавлять. Эпини во сне превзошла саму себя. Сосредоточиваясь на мне, она словно бы росла. Комната исчезла, рядом с ней осталась лишь колыбель, и, несмотря на взволнованные расспросы, она продолжала ее успокаивающе покачивать. Кажется, я наконец понял, что такое «аура», о которой она мне говорила. Эпини излучала собственное «я», как пламя излучает тепло. Здесь, в этом месте, ничего не утаивалось. Ее сила, ее любопытство, ее обжигающее чувство справедливости и столь же жаркое возмущение несправедливостью — все это струилось из нее ослепительным ореолом. Я чувствовал себя ничтожным, стоя перед ней и ощущая, как меня захлестывают волны ее любви.

Мне отчаянно хотелось остаться и поговорить с ней, но не менее сильным было и стремление мальчика-солдата молчать и бежать. Захваченные этой борьбой, мы лишь безмолвно и напряженно присутствовали.

— Если ты не можешь говорить со мной здесь, хотя бы выслушай мои новости. Думаю, тебя обрадует известие, что и Спинк, и Эмзил поверили мне, когда я сказала им, что ты жив. Это стало для них таким облегчением. Ни один не хотел признаться другому, что их воспоминания о той ночи были противоречивыми и неполными. Однако трудности все равно остались. Спинк, зная, что он тебя не подвел, смог вернуться к своим обязанностям, но заметно переменился к тем людям, с которыми ездил той ночью. Он и смотреть на них не может теперь, когда узнал, на какое зло они способны. Капитана Тайера, мужа Карсины, он избегает, но тот все равно понял, что Спинк его презирает, и, боюсь, затаил обиду.

Мне так страшно за него, Невар. Он не может скрыть того, что знает об этих людях, это отражается у него на лице и в глазах всякий раз, когда мы встречаем кого-то из них. А они — думаю, они считают, что должны от него избавиться. Возможно, для них это единственный способ забыть о той ночи. Они верят, что забили тебя до смерти или, по крайней мере, видели, как это сделали их товарищи. Но четких воспоминаний о том, как именно все произошло, у них не осталось. Так что, когда Спинк смотрит на них с отвращением, они, как мне кажется, сами не знают, что про себя подумать.

И Эмзил не облегчает нашу жизнь. Не знаю, что ты ей сказал той ночью, но это сделало ее бесстрашной. А когда я передала ей, что ты ее любишь, но вынужден оставить, в ней словно что-то ожесточилось. Теперь она даже хуже, чем просто бесстрашная. Всякий раз, как она встречает кого-нибудь из тех людей, она мучает их. Увидев одного из них на улице или в лавке, она не отводит глаз и не избегает встречи. Нет, она преследует его, точно кошка, ловит взгляд, подходит и вглядывается в лицо. Они шарахаются от нее, Невар. Они отворачиваются, пытаются ее избегать, но она заставляет их себя ненавидеть. Один попытался ей противостоять — да кто бы не сбежал из лавки, когда она на него уставилась? Он ответил ей презрительным взглядом, но она не отвела глаз и сказала громко, так, что ее услышали остальные посетители: «Наверное, он забыл, что случилось в ту ночь, когда толпа растерзала могильщика. А я помню. Думаешь, ты знаешь, кто я такая — я слышала, как ты называл меня шлюхой из мертвого города. Но я-то знаю, кто такой ты. Я помню все, каждую подробность. И я лучше буду шлюхой, чем хнычущим трусом». Он бежал от нее, убежденный, что остальные помнят о нем то же самое.

Скоро нагрянет зима, Невар, а зима здесь, в Геттисе, не лучшее время года. Зимой гноятся раны, а холод и тьма обещают скрыть любой мерзкий поступок. Я боюсь. На ночь я задвигаю засов, а Спинк спит с заряженным пистолетом на прикроватном столике. Он поговаривает об отставке, потому что больше не хочет служить вместе с этими людьми. Думаю, если бы не приближающаяся зима, он бы так и поступил, и мы сбежали бы отсюда ради ребенка. Подобная трусость навсегда оставит в его душе шрам. Но если весна придет, а здесь ничего не переменится к лучшему, что еще он сможет сделать? Лучше уж ему увезти нас отсюда, чем погибнуть от выстрела в спину и бросить меня на милость этих волков. Так он сам сказал.

Ее слова полосовали мое сердце, словно бритвы. Я считал, что спасаю их, когда вырывал себя из их жизни. А вместо этого я не только подверг их опасности и мучениям, но и бросил наедине с трудностями. Я не обманывал себя, полагая, что мог бы им чем-то помочь, но не быть с ними рядом казалось трусостью. Больше всего меня беспокоил гнев Эмзил и вызванное им поведение. Я не мог ее винить. Каково ей смотреть, как по улицам разгуливают мужчины, которые собирались ее изнасиловать, возможно, до смерти? Я хотел бы, чтобы она могла уехать в более безопасное место, если только при этом ей не придется оставить беременную Эпини одну. Думать об этом было слишком страшно. Я попытался протянуть к Эпини руки, но власть над ними не принадлежала мне даже во сне. Я сосредоточил всю свою волю, пытаясь сказать ей хотя бы одно слово.

Это оказалось ошибкой. Пока я собирался с силами, мальчик-солдат вырвал нас из сна Эпини и умчался вместе со мной прочь. Я оглянулся и увидел, что Эпини смотрит нам вслед. Я еще некоторое время смотрел на нее, пока она не растаяла вдали.

— Они просто должны уйти. — Мальчик-солдат обращался ко мне, но слова его отдавались гулким эхом.

Я понял, что там, в другом мире, он бредит в лихорадке. Сосредоточиваясь, я мог ощутить наше тело, пылающее изнутри и все же дрожащее от холода в промозглой пещере. Я услышал чей-то шепот. Возможно, Оликеи и Ликари. Их голоса казались колеблющимися и пугающими.

— Смерть. Или жизнь. Что ты должен мне, Невар? Что