Вся Робин Хобб в одном томе - Робин Хобб

мне показалось, что я остался один в терзаемой лихорадкой оболочке. Я отчаянно попытался снова захватить власть над собственной плотью, но тут же, словно подхваченный течением реки, был выдернут из тела. Это напоминало падение в глубокую шахту. Я ощущал себя бесформенным и изменчивым, но потом заметил ту часть себя, которая была мальчиком-солдатом, и ухватился за нее, точно за гриву скачущей лошади.

Он странствовал по снам. Я понял это сразу же, хотя мои путешествия по снам даже отдаленно не напоминали это — так стремительная река отличается от тихого пруда. Это было странствие по бреду, подстегнутое мучающим его тело жаром. Он метался от одного сознания к другому, без цели и остановок, точно пойманная рыба в ведре с водой. Мы слегка задели сны Оликеи, воспоминание о совместных утехах плоти, и тут же ринулись к Лисане. Он яростно бился вокруг нее, словно птица, пытающаяся прорваться сквозь стекло, но не чувствовал, как я, что и она в ответ потянулась к нему, пытаясь поймать и удержать связь между ними, а потом жалобно вскрикнула, когда он умчался прочь.

Меня ошеломило то, что следующим спящим, кого я увидел, оказался мой отец. Я недоумевал, почему мальчик-солдат нашел его, но потом сообразил — он ведь был и его отцом тоже. Спал он неглубоким сном пожилого человека. Чума спеков и удар состарили его прежде срока. Ему снилось, что он снова облачен в ладную зеленую форму и командует фланговой атакой, препятствуя отступлению врага. Во сне он сражался с жителями равнин, что размахивали боевыми топорами, сидя верхом на голенастых белых лошадках, но я увидел его больным и усталым, и его испещренные старческими пятнами руки чуть подергивались на одеяле. Мы ворвались в его сон, и я скакал рядом с ним, такой же отважный, как и он сам, вновь верхом на Гордеце. Отец оглянулся на меня, и единственный безумный миг он радовался и гордился собственным сыном. Я знал, что ворвался в нежно любимый им сон, в котором я ответил всем его ожиданиям. Но едва мое сердце потянулось к нему и смягчилось, я начал распухать так, что пуговицы на моей рубашке не выдержали и посыпались на землю, непристойно обнажая бледную трясущуюся плоть.

— Почему, Невар? Почему? Я ждал, что ты повторишь мой путь с начала и до конца! Почему ты не смог стать хорошим солдатом ради меня? Если мне суждено было оставить после себя единственного сына, почему ты не сумел выполнить свою задачу? Почему? Почему?

Его разбудили собственные приглушенные стоны, и он вырвался из нашего общего сна. На миг я увидел его комнату в Широкой Долине, заметил краем глаза камин, его постель и стоящий подле нее поднос со множеством бутылочек с лекарствами.

— Ярил? Ярил, где ты? Неужели и ты меня оставила? Ярил? — Он звал мою сестру, точно испуганный ребенок — няньку.

Мы оставили его там, сидящим на кровати и повторяющим имя Ярил. Сердце мое разрывалось, и это меня потрясло. Я мог злиться на отца, даже ненавидеть его — пока видел в нем равного мне мужчину. Теперь же, когда он превратился в жалкого испуганного старика, весь гнев испарился из моей души. Мне вдруг стало невыносимо стыдно, что я причинил ему столько боли и бросил одного. В тот миг не имело ровно никакого значения, что он сам от меня отрекся и выгнал из дома. Ребенком я всегда чувствовал себя под защитой его суровости. Сейчас же он жалобно призывал единственное дитя, оставленное ему судьбой, одинокий и заброшенный, лишившийся сына в мире, где ценились только сыновья.

Хотя сам я потянулся к нему, желая защитить от судьбы, которую он на себя навлек, мальчик-солдат рванулся дальше, увлекая меня прочь. Я мельком видел сны других людей, всплески цвета, нарушающие прихотливый узор его спящего сознания. Мне никак не удавалось сосредоточиться на одном ощущении, будто я пытался прочитать книгу, страницы которой листает ветер. Я выхватывал слово тут, абзац там. Собственных воспоминаний у него не было, притягивавшие его связи принадлежали мне. Тристу снилась девушка в желтом бархатном платье. Горд не спал.

— Невар? — пораженно спросил он, подняв голову от толстой книги.

Сержант Дюрил был погружен в тяжелое забытье уставшего до изнеможения человека, без сновидений. В его сознании не мелькало образов, лишь благодарность за то, что его измученное тело хоть ненадолго может остаться неподвижным, а ноющая спина — распрямиться в постели. Мое появление в его сознании напоминало каплю масла, падающую на поверхность неподвижного пруда.

— Береги спину, парень, — пробормотал он и тяжело вздохнул. Мальчик-солдат умчался прочь.

Вряд ли он следил за своим пылающим лихорадкой телом, но я его ощущал. Кто-то смочил ему губы прохладной водой. Он только вяло шевельнул ими. Его кожа казалась горячей и туго натянутой, а расстояние и жар искажали голос Оликеи. Он казался пронзительным, но слова я едва различал.

— Он в лихорадочном странствии, — вроде бы произнесла она, и высокий голосок Ликари задал ей вопрос, который, кажется, заканчивался словом «имя».

Ответ Оликеи я разобрал не вполне.

— Не младенец, — пренебрежительно проговорила она, но я не был уверен, что расслышал правильно.

Моим вниманием завладел поразительный пейзаж, я никогда прежде не видел столь ярких красок. В поле моего зрения возникли какие-то предметы, настолько гигантские, что я даже не мог их опознать, пока мы не промчались мимо. Тогда я задался вопросом, увидел ли я бабочку такой огромной из-за близкого расстояния, или она действительно заслоняла собой полнеба, а крохотной просто показалась мне, когда мы от нее удалились.

«Лихорадочный бред», — напомнил я самому себе, но было трудно поверить, что это всего лишь сон и я не перенесся в какой-то другой мир.

А потом, мучительнее всего, мы вломились в сон Эпини. Он был простым и милым — она сидела у камина в гостиной отчего дома в Старом Таресе. Рядом с ней стояла затейливо украшенная резьбой колыбель на подставке-качалке. Тонкое кружево с узором из розовых бутончиков занавешивало ее. Эпини читала книгу и бережно покачивала колыбель. Когда я ворвался в комнату, она подняла голову.

— Невар? Что ты с собой сделал?

Я посмотрел вниз. Я снова стал невероятно толстым, а мою кожу испещряли пятнышки. Одет я был в нечто напоминающее широкий пояс, с которого свисали кармашки. Мою шею и запястья украшали бусины из полированного камня, нанизанные на кожаные шнурки. Мальчик-солдат открыл было рот, собравшись заговорить. С отчаянной силой я боролся с ним за власть над собственной речью. Здесь, как