12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Поутру — ванна. Молодой визг, резвые шутки, хохот, шалости… Ванна у Полины Кондратьевны была устроена на диво, последнее слово гигиены, даже с приспособлениями в комнате для домашней гимнастики.

— Сударыни, — предлагает Жозя. — Давайте представлять статуи…

— Живые картины!

— Нет, — хохочет Адель. — Лучше, как в цирке, составим пирамиду. Люлю, Жозя, становитесь, а Люська — к вам на плечи…

Шалили опять-таки потихоньку: Боже сохрани, чтобы не услыхала Полина Кондратьевна!.. А Адель, бывало, смотрит-смотрит на разыгравшихся подруг…

— Фу, — скажет, — какие вы, негодные, все красивые!.. Загляденье!.. Подождите… Стойте так, останьтесь: я вас сниму… уж очень хорошо!..

Она усердно занималась фотографией и имела превосходный аппарат, с цейссовым объективом. Чуть не по целым дням щелкала машинкой. С Маши, как новенькой в доме, нащелкала особенно много негативов, — в том числе немалое количество «живых картин» в ванной комнате.

Однажды с Машей приключилось у Рюлиной довольно странное происшествие. Села она в ванну, и вдруг закружилась у нее голова, и она сразу потеряла сознание. Слышала, как сквозь сон, что ее как будто куда-то несут. Очнулась — в ванной же, на диванчике. Жозя, Адель, Люция хохочут около, дают ей нюхать спирт.

— Она, как ты нас напугала! Мы думали, ты умерла…

— Долго я была без чувств?

— С четверть часа.

— А зачем вы меня куда-то носили?

— Что вы бредите, Люлю! — удивилась Адель, — только и было, что перенесли вас из ванны на диван…

— Никуда вас не носили, барышня, — подтверждает и Люция. — Это вам показалось в обмороке…

Но глаза у всех трех были лживые… Посмотрела Маша на часы: половина двенадцатого. А она хорошо помнила, что села в ванну в пять минут одиннадцатого. Стало быть, обморок ее продолжался не четверть часа, а час с лишком.

— Зачем вы меня обманываете? — рассердилась Маша.

Жозя покраснела и говорит:

— Мы боялись, чтобы ты не испугалась, что у тебя был такой долгий обморок.

— Знаете, Люлю, — поддакивает Адель, — это не хорошо, вы обратите внимание, вам лечиться надо…

Тем дело и кончилось. У Маши поболела дня два голова, и затем все прошло и забылось.

Когда Лусьева рассказала про свой обморок Ольге Брусаковой, та ужасно взволновалась.

— Обморок, в ванне? Отчего?

— Сама не знаю, раньше никогда не бывало.

— Ты перед тем ела что-нибудь? пила?

— Чай с вареньем пила, в постели…

— Ага! — с каким-то злорадным отчаянием промычала Ольга.

И принялась уговаривать Машу:

— Слушай, Марья Ивановна, такими внезапными обмороками не шутят. Так начинается острое малокровие, это опасно… Я по себе знаю. Я в твои же годы от обмороков этих чуть на тот свет не отправилась. Искренний мой тебе совет: посоветуйся с женщиной-врачом…

Маша была жизнелюбива, за здоровье боялась, — струсила.

— Да я с радостью бы, но у меня нет знакомой.

— Я тебя отвезу, у меня есть… Анна Евграфовна, старая приятельница…

— Отлично, поедем.

Женщина-врач, после долгой и внимательной консультации, признала Машу совершенно здоровой и в порядке. Ольга после приема переговорила с ней еще раз наедине. Та повторила свой прежний диагноз. Ольга осталась в большом удивлении: «Странно… — размышляла она, трясясь рядом с Машей на плохом извозчике. — Зачем же они в таком случае опоили ее? Какую подлость еще мастерят? Очень странно…»

Быстро летело время. Маша все глубже и глубже входила в рюлинский дом и его быт. Рюлинские нравы все крепче и крепче впивались в Машу, все острее и острее ее заражали. Перерождение девушки из скромной, мелкобуржуазной куколки в бойкую и вертлявую бабочку, — она думала, что большого света, в действительности — демимонда, совершалось последовательно и неуклонно. Почти каждое гостевание у Полины Кондратьевны приносило Маше новые знакомства — все больше мужские и с такими громкими именами, что старик Лусьев, слыша их от дочери, уже и не знал, восторгаться ему или трепетать: привел же Бог Маше вращаться в этаком избранном кругу! И благословлял благодетельницу Полину Кондратьевну, которой он, конечно, был представлен и очень ей обласкан, но ограничился единственным к ней визитом: куда, мол, мне, маленькому человеку, садиться в такие большие сани — с посконным рылом да в суконный ряд! Препирательства с дочерью о женихе-столоначальнике прекратились: у старика теперь тоже не те мечты зашумели в голове. В обществе генеральши Рюлиной — чем черт не шутит? Полина Кондратьевна в Машу — ну просто влюблена! Захочет ее превосходительство сделать счастье девушки, — то и высватает ее за какого-нибудь этакого с золотым эксельбантом… Вон ведь там князья да графы, как шмели, толкутся… Маша говорит: даже великие князья бывают… шутка ли! великие князья!..

Упованиями своими старый Лусьев усердно делился, по близкому соседству, с матерью Ольги Брусаковой, дамой молчаливой и слушательницей охотной, но несколько странной. Внимая старику, она не разуверяла его в надеждах, не поощряла их, а только в конце непременно советовала — не распространяться много о Машином фаворе у Рюлиной при посторонних, особенно при сослуживцах. А то, мол, по зависти, подстроят какую-нибудь пакость, так что все ваши планы-прожекты разлетятся прахом… Пессимистические предостережения эти старик находил разумными и принимал их к сведению и исполнению, — молчал.

Великих князей Маша видела, покуда только в посулах Адели, но раза два или три Полина Кондратьевна допустила Машу на свои интимные вечерки для друзей, на которых бывали только мужчины, — всегда понемногу, трое-четверо, все старички, притом истые тузы. Вечерки эти проходили опять-таки очень благопристойно, только тон старческой французской болтовни держался невозможно скабрезный. К удивлению Маши, Полина Кондратьевна, вопреки своему обычному показному пуризму, выслушивала сквернословие дряхлых гаменов с весьма благосклонной готовностью и зачастую даже сама давала им толчок к «милым мерзостям», как выражался один из ее именитых гостей, крупный биржевик и предприниматель на все руки, Илья Николаевич Сморчевский. Еще казалось Маше странным, что в свои вечерки Рюлина ни за что не позволяла ей заночевывать и довольно рано отправляла ее домой, словно скрывая от нее какие-то домашние таинства, которые должны начаться после ее ухода. Маша спросила Ольгу Брусакову.

— Очень натурально, — возразила та, брезгливо пожимая плечами. — Конечно, мы, молодые, не к месту и только мешаем старичью. Ведь у них там уклад чуть не восемнадцатого века…. Отставные Ловеласы в подагре и среди них крестная в роли седой Клариссы.