Мне 40 лет - Мария Арбатова

Жили мы в чужих домах, стесняли хозяев, и столько безобразий было со стороны солдат и офицеров по отношению к девушкам и молодым женщинам, что просто стыд. А я всегда думал, что если б к моей Наташе отквартировали такого. И всегда ругал своих солдат, замеченных в таком. Наташа писала нежные письма, хоть и трудно ей жилось без меня, Ивану уж было 6 лет, Евдокии, дочке нашей, 2 года, и готовилась моя супруга родить дочь Александру.

Полк был уже на первом фланге частей, участвующих в брусиловском прорыве. Я не верю в чудеса, но однажды стояли мы в резерве в небольшом лесочке. Мой денщик Козлов, а жили мы с ним душа в душу, должен был разбудить меня в 11 и принести обед. Но он замешкался и разбудил позже. Я рассердился, что придется обедать неумытому, а он говорит, мол, скорей ешьте, всё остынет. Съел я обед, хочу умыться, а он мне, мол, скорей пейте чай, остынет. Выпил я чаю, вышли мы из блиндажа, пошли к умывальнику. Я говорю, мол, что мы, Козлов, как нерусские, сначала обедаем, потом умываемся. Тут страшный грохот, оборачиваемся, а на месте блиндажа чёрная воронка в земле, и вокруг несколько убитых наших солдат.

А второй случай был, шли мы по вершине горного хребта. Я никогда не падал при горном хождении, потому что всегда имел палку, и вдруг я падаю да качусь вниз, и тут же на месте, с которого я упал, дважды разрывается снаряд из трехдюймовки. И главное, я шёл впереди, а ребята все сзади, значит, он для меня предназначался.

Еще был случай. Мы шли в наступление по приказу батальонного командира полковника Чернявского, пошлого дурака. Если бы не война, то он так бы и кончил жизнь капитаном, а на передовой их быстро повышали, считая от времени прибытия. Дал он команду в наступление идти, и сам скрылся, так часто бывало. Подошли мы к проволочным заграждениям, а противник открыл по нам пулемётный огонь. Люди ринулись назад по хребту вниз слева, забыв, что там ждут ещё два пулемета. Я начал кричать, чтоб уходили по хребту справа, но в панике солдаты не слушали меня, не понимали, где лево, где право, их косило пулеметом. Собрал я остатки своей роты, спустил их и приказал рыть окопы. Тут появился полковник Чернявский, который всё время до этого сидел в укрытии, и стал требовать, чтоб я роту выровнял и переместил на левый спуск. Я отказался, нарушив устав. Он требовал категорически, но я стоял на своём. Тут ему донесли, что почти все спускавшиеся слева убиты. Тогда он стал себя винить, что плохо расположил роты, и велел оставшимся в живых переходить на позицию, на которой стояла моя рота. И солдаты начали кричать ему в глаза, мол, зачем таких дураков ставят командовать боевыми операциями. А он стоял весь красный как свекла и молчал.

А я почему-то был уверен, что меня не поразит ни одна пуля, потому что я за всю войну не выстрелил в человека сам. Не мог я этого делать, хоть и положено было.

На фронте всё ухудшалось, мы ходили в наступление, но всё время безрезультатно. Людей теряли, но не заняли ни метра земли противника за всю зиму. Всю зиму 1915 и 1916 года провели на горах в шалашах, даже землянки не строили, а только перебегали с одного места на другое. Довольствие солдат становилось хуже и хуже, а офицерам, наоборот, делали всё время надбавки. За эти две зимы получил я георгиевские кресты 4, 3 и 2 степеней за то, что ставил свою дурную голову под пули.

Люди приезжали на фронт из отпусков и говорили, что в городе всё труднее и труднее. Рассказывали о беспорядках в заводах Москвы и Петрограда, а мы собирались и обсуждали, когда же кончится война. Порка в армии всё усиливалась, в соседнем полку солдаты убили командира за то, что он забил в строю больного солдата до смерти. И никто не выдал убийц.

17 марта начальник дивизии объявил, что батюшка царь отрёкся от престола в пользу своего сына Алексея, а потом передумал и отрекся в пользу брата Михаила. Что Госдума организовала правительство, ответственное перед народом под председательством князя Львова, и рабочие с крестьянами этим довольны, а мы должны вести себя спокойно, быть верными союзниками и всеми силами победить врага. Это было так ошеломляюще, что мы и не знали, что и думать. Не то, что солдаты, офицеры ничего не понимали. А на следующий день немцы сообщили нам, что в России революция, власть у временного правительства, а весь царствующий дом арестован.

Тут появились газеты, которые всё подробно объясняли, и мы, хоть ничего не поняли, присягнули временному правительству. Подошла мне очередь ехать в отпуск домой.

Утром в России увидел совсем новую обстановку. Везде вывешены красные флаги, публика ходит весёлая, разодетая по-праздничному. Всем весело, стало и мне веселей. Дело было на благовещенье, весна и песни в поезде лились рекой. Домой я пришел в восемь утра на второй день пасхи, все обрадовались, что я жив, а дети — гостинцам.

Пошел я навестить родителей, нашёл папашу в плохом виде, он лежал без языка и движения, паралич разбил его. Папаша проводил на войну четырёх сыновей и двух зятьёв, получил похоронки на двух зятьёв и ждал похоронки на сыновей. Не выдержал его богатырский организм.

Гуляли на пасху изрядно, будто я вернулся с того света. Дом у нас с Наташей был новый, на новом месте, здесь детям было где побегать да поиграть. Ивану уж было семь, Евдокии три, а Александре год.

В городах начались демонстрации за мир без аннексий и контрибуций. Конечно, я радовался, потому что устал воевать. Потом везде расклеили объявления, мол, бойтесь Ленина, он немецкий шпион. Мне всё равно было, немецкий или турецкий, мне не хотелось воевать, но присяга есть присяга, собрался я да поехал обратно.

Часть наша стояла в том же месте, откуда я уехал. Сразу выбрали меня председателем ротного комитета и членом полкового комитета, а в полковом комитете назначили разбирать конфликты во всех полках дивизии.

Работа оказалась не из лёгких: настроение у солдат было бросить войну, и некоторые полки оставляли позиции или не хотели идти сменять товарищей. Мне приходилось ходить уговаривать людей. Корнилова временное правительство назначило командующим петроградским военным округом, и он решил снять нас с позиции и забрать под своё распоряжение в Петроград. Все командиры дивизии были его воспитанниками, да и в Петрограде на первый взгляд было поспокойней, чем на фронте, но мы-то, офицеры, понимали: одно — стрелять в немцев, другое — в своих рабочих.

Правительство Керенского не унималось, оно собралось послать армию в наступление. Передовой фронт на это согласия не давал, начали организовываться армейские съезды. С нашего полка было послано на съезд шесть человек, в том числе и я, раб божий. После съезда дисциплина стала покрепче, но конфликты стали чаще, солдаты хотели кто царизм, кто Ленина, лишь бы войну кончить, а офицеры сами толком не понимали, чего хотят.