Сто шесть ступенек в никуда - Барбара Вайн

— А где тогда был Марк? Чем он занимался?

Белл вскочила и выбежала из комнаты, хлопнув дверью.

Марк пришел на вечеринку, устроенную Козеттой в честь дня рождения Белл. По какой-то причине вечеринка получилась гораздо более пристойной, чем та, которую прервал Эсмонд, забравший Фелисити домой. Разумеется, народ напился, как же без этого, а Риммон снова отправился в психоделическое путешествие, ставшее для него уже привычным еженедельным развлечением. Насколько я помню, ни одна пара не укрылась в спальне, как в предыдущий раз Фелисити и Харви. Порой мне казалось, что эта вечеринка меньше напоминала сатурналии исключительно из-за присутствия Марка. Я ни в коем случае не намекаю, что он был ханжой, или в его поведении проскальзывало осуждение или неодобрение. Ничего подобного. Скорее в его присутствии у людей появлялось ощущение, что можно прекрасно провести время, не напиваясь, не дурманя себя наркотиками и никого не лапая, и что беседа и вежливость с другими гостями — это вполне разумная, хотя и устаревшая альтернатива. Конечно, я понимаю, что такая оценка Марка звучит высокопарно, и я могу ошибаться, и вечеринка оказалась такой из-за отсутствия Адмета, Фелисити, Фей и Гэри.

Козетта упрашивала Белл пригласить своих друзей. Настаивала на необходимости позвать мать Белл и Марка и, более того, хотела предупредить ее заранее, чтобы та могла участвовать в подготовке праздника. Белл никого не пригласила. Сейчас я понимаю, почему, но тогда это казалось мне странным. Если не считать Марка, все гости были из старой компании Козетты: неизменные жители Велграта, Оливер и Адель, балетные танцоры, а также Перпетуа с многочисленным семейством, включая Доминика, Мервин с Мими и несколько соседей из переулков в окрестностях Аркэнджел-плейс.

На той вечеринке Козетта подарила Белл перстень с гелиотропом. Сказала, что на руке Белл он смотрится лучше, чем на ее, — и была права. Белл поблагодарила, посмотрела на кольцо на пальце, потом на Козетту, но не улыбнулась и никак не выказала своей радости. Почти все на ее месте поцеловали бы Козетту — обняли и поцеловали. Я не удивилась, что Белл этого не сделала, но все же расстроилась. Меня также огорчало, что она никогда не носила перстень, по крайней мере при мне. Когда я увидела ее в следующий раз — и всякий раз потом, — на ее пальце ничего не было.

Марк не остался до утра. Ушел домой сразу после полуночи. Козетта настаивала, чтобы он приходил завтра вечером на ужин, где мы обсудим, как прошел день рождения Белл.

— Завтра вряд ли получится, — ответил он.

Его слова не были похожи на прямой отказ, и Козетта ухватилась за это:

— Если вы думаете, что не должны приходить, поскольку уже были тут дважды, это ерунда. Так и знайте. Все остальные являются, когда хотят. У нас без церемоний — приходите, пожалуйста.

Он улыбнулся:

— Завтра все равно не могу.

Я на него рассердилась. Казалось, он набивает себе цену. Зачем соблюдать эти дурацкие правила с богатой женщиной, которая ему в матери годится? Это жестоко. Или Марк сознательно старался выглядеть уклончивым и недоступным, а значит, еще более желанным? Больше он ничего не сказал. Козетта смотрела, как он идет по улице, — на его длинную худую тень.

— Я бы все отдала, чтобы вернуть молодость, — сказала она яростным, возбужденным шепотом. — Пожертвовала будущим и согласилась бы умереть, ради того, чтобы на один год снова стать тридцатилетней.

Увиделись они почти через неделю. Какой была Козетта всю эту неделю? Думаю, печальной, просто печальной. Она не упоминала о нем, ничего не говорила вслух, но догадаться о ее мыслях было нетрудно. «Если бы я была на несколько лет моложе, а он чуть-чуть старше, если бы нас разделяло лишь пять или шесть лет, тогда… И я тут бессильна, я не могу позвонить ему, как Уолтеру или Морису Бейли или любому другому мужчине, не могу этого сделать, поскольку точно знаю, что не переживу унижения, услышав отказ». Так она, наверное, думала. Иногда я ловила ее взгляд, брошенный на Белл, словно та оставалась ее единственной надеждой. Белл была ключом к Марку. На какие вопросы она могла бы ответить, что рассказать, как объяснить его поступки? Но я не спрашивала, и Козетта тоже. Мне казалось — теперь я знаю, что абсолютно необоснованно, — что у нас с Белл не было тайн друг от друга, а появление Марка все испортило. Я боялась спросить, а она не горела желанием рассказывать, и между нами возник барьер — или так мне казалось. На самом деле барьер действительно существовал, и именно из-за Марка мы стали отдаляться друг от друга, хотя совсем не так, как я предполагала.

14

Генри Джеймс писал о границе безнаказанности, до которой можно играть с правдой.

Я в этом сомневаюсь. Он не знал Белл, искуснейшего жонглера в цирке жизни. Странно, что выводы мы делаем не по впечатлению, которое на нас хотят произвести, а в соответствии с собственными представлениями. Я считала само собой разумеющимся, что Белл прекрасно осведомлена, опытна и искусна во всех проявлениях любви, знает жизнь. Однако она сама мне этого никогда не говорила. Может, дело в ее поведении, или я все сама придумала? Белл рассказывала, что училась в художественной школе, что у нее были любовники задолго до поступления туда, что она выросла без отца, с эксцентричной матерью, концертной певицей. Девичья фамилия у нее, разумеется, как у Марка — Хенрисон.

Я пришла к выводу: брак с Сайласом сформировал у нее отвращение к мужчинам. Она жила с ним, была за ним замужем, но в любовники выбирала женщин, возможно, многочисленных. А после его смерти стала свободна и могла насладиться однополой любовью. Мне казалось, что именно в этом, а не в необходимости помогать матери заключалась причина ее отлучек, а также исчезновения после нашей встречи в доме Адмета. У нее есть любовница, женщина, к которой она была очень привязана, но с которой рассталась ради меня. Оглядываясь на нашу совместную жизнь и вспоминая множество предметов наших бесед, я не припоминаю ни одного мужчины, за исключением Сайласа; она вообще не говорила о мужчинах, разве что о своем брате Марке, да и то с явной неохотой.

Я думала, что мы его больше не увидим, и удивилась, когда услышала в телефонной трубке его голос. Он меня сразу узнал. Марк не принадлежал к той категории людей, которые вас знают, но в разговоре по телефону обращаются к вам как к секретарю или экономке: «Пригласите, пожалуйста, такого-то». Марк назвал меня по имени, спросил, как дела, и, похоже, смутился, когда я сказала ему, что Белл нет дома.

— Мне нужна вовсе не Белл. Я надеялся, что могу поговорить с Козеттой.

Он позвонил, чтобы пригласить ее на ужин. Нет, это не вечеринка, они будут вдвоем, только она и он, потому что Марк считает, что теперь его очередь, поскольку он уже два раза был ее гостем. Реакция Козетты меня удивила. И Белл — тоже. Не скажу, что в то время я знала Белл. С учетом того, как меня обманывали, было бы глупо так утверждать, но кое в чем я разбиралась; например, понимала, что значит ее холодный, заинтересованный взгляд. Она мысленно отмечала глупости, которые совершают люди, и оценивала, как далеко они могут зайти. Наблюдая за Козеттой и — позвольте мне быть откровенной — видя ее глупую улыбку, восхищенный взгляд, видя, как она жадно ловит каждое слово Марка, прислушивается к его мнению, Белл ждала очередной глупости. Как это ни странно, я начала догадываться, что Белл недолюбливает Козетту. Понимаете, никто не испытывал неприязни к Козетте, это было практически невозможно, и поэтому я не обращала внимания на признаки, которые уже замечала раньше, помня лишь о доброте и вежливости Белл при первой встрече с Козеттой. Теперь во взгляде Белл я видела легкое презрение и разочарование: услышав приглашение Марка на ужин, Козетта не запаниковала, не зная, что надеть, как причесаться и что делать с лицом, не стала восклицать, как ей хочется быть хоть капельку моложе.

Думаю, Козетта отказалась от борьбы. Вероятно, она долго и внимательно разглядывала свое отражение в зеркале и решила, что все бесполезно. Этот мужчина слишком важен, и подобные средства тут не годятся. Одно дело — Айвор Ситуэлл, для которого можно сделать подтяжку лица, сидеть на диете, покупать новую одежду, несмотря на то, что он все равно сбежит. Риммон… Как выражалась Белл, он годился лишь на то, чтобы «перепихнуться» — в качестве суррогата. Был еще один мужчина, кажется, какой-то приятель Адмета, но на одну ночь. Но Марк — это серьезно, и именно поэтому все ухищрения бесполезны. Лучше дружить с ним, завоевать его уважение, наслаждаться его обществом, чем выставлять себя на посмешище, чрезмерно надушенную и накрашенную, что вызовет у него лишь презрение.

— Я пытаюсь убедить себя не переживать, если люди в ресторане примут меня за его мать, — сказала мне Козетта. — Нет, даже больше. Я убеждаю себя, что именно этого следует ожидать и что это должно мне понравиться. То есть мне было бы приятно иметь такого сына, как Марк. Представь, как бы все изменилось, будь у меня такой сын.