Искусство и Кофе - Софья Ролдугина

Что ж, пожалуй, они сработаются — и, возможно, даже не сведут друг друга с ума.

Я улыбнулась и начала медленно обходить зал по кругу, гася светильники.

— Доброй ночи вам, господа. Кофейня закрывается. Спасибо, что были моими гостями сегодня.

Дядя, к счастью, в последующие несколько дней был занят, и поэтому я могла лелеять надежду, что он за это время немного поостынет и не станет выговаривать мне за выходку в кофейне. Что же касается Эллиса, так тот обиделся страшно, о чем и поспешил крикнуть мне вдогонку — правда, не уточняя, за что обиделся. Так или иначе, вот уже половину недели он никак не давал о себе знать.

Я, признаться, немного скучала по нему. Это заметила даже Глэдис, но истолковала по-своему — и пригласила на выставку картин из частной коллекции, которые какой-то лорд из Марсовии, граф де Ларнак, любезно привез в Королевскую галерею Бромли.

Но мои надежды на веселое времяпрепровождение, увы, не оправдались. Глэдис почти сразу встретила каких-то своих друзей, настроенных не менее возвышенно, и они всей дружной компанией пустились в обсуждение настолько тонких материй, что у меня скулы от зевоты свело. Поэтому я позволила себе маленькое отступление от правил этикета и отправилась бродить по галерее в одиночестве, оставив Глэдис в обществе единомышленников.

Полагаю, она от этого не слишком страдала.

Предаваясь меланхолии, я бродила из зала в зал, отстраненно разглядывая картины, пока одна из них не привлекла мое внимание.

Это было не очень большое полотно; меньше человеческого роста в высоту, на взгляд. В отличие от других картин, краски здесь были темные, но издалека чудилось, будто от нее исходит свет. Наверное, из-за искусно прорисованной луны: я даже нарочно остановилась и подошла ближе, чтобы ее рассмотреть, и лишь потом разглядела изображение целиком. И тут же в памяти у меня зазвучал размеренный, глубокий голос мисс Дюмон.

Ночь, лунный свет, степь и три дороги, которые сходятся у большого камня. На камне сидит, положив ногу на ногу, красивый светловолосый юноша лет двадцати, босой, но закутанный в темно-синий плащ. В правой руке у юноши трубка с длинным-длинным мундштуком из белой кости. Трубка украшена резным изображением диковинных птиц и цветов. Черты юноши тонки и немного женственны. На правой руке у него несколько колец с синими камнями. На коленях у него раскрытая книга. Под левой ногой дремлет белая змея, и хвост ее обвивается вокруг щиколотки, тело скрыто под пятою, а голова покоится на стопе. Над правым плечом у юноши цветут белые розы, и лепестки осыпаются на плащ. Когда вы смотрите на картину, появляется неясное ощущение, будто бы юноша глядит куда-то поверх вашей головы. На что-то у вас за спиной. Или на кого-то.

На кого-то.

Приступ суеверной жути прошил меня, подобно удару молнии. Не владея собою, я отпрянула — и натолкнулась на кого-то.

И быть мне покрытой позором из-за трусливого вопля, но этот кто-то вовремя закрыл мне рот рукою в надушенной перчатке.

— Тише, тише леди, — произнес незнакомец — или, точнее, проворковал. Голос у него был на редкость нежный и умиротворяющий. Я бы сказала — сладкий, но для сладкого в нем звучало слишком много иронии. — Вижу, вы сражены силою искусства, но не стоит это демонстрировать столь откровенно.

Спустя три или четыре заполошных удара сердца я все же справилась с приступом и вернула себе хотя бы видимость самообладания. И уже тогда можно было отстраниться, изображая воплощенное Достоинство и Утонченность, и повернуться к своему спасителю со светской улыбкой.

— Благодарю вас за помощь, мистер… — я осеклась, недоговорив. На меня смотрел молодой мужчина — почти точная копия того, кто был изображен на картине, только чуть старше… и человечнее, что ли?

Воспоминания о снах, продолжавшихся весь последний месяц, обрушились, как лавина. Я стояла, ошеломленная, и едва могла дышать.

— Кто вы?

Он улыбнулся, опуская ресницы — бледный и белокожий, больше похожий на тень, чем на живого человека.

— Так, никто. Просто незнакомец, случайный прохожий. Может, чья-то мечта — или чей-то кошмар… Но к чему все эти представления? Мы ведь с вами уже встречались, юная леди, любительница смотреть чужие сны? — он протянул руку и легонько коснулся моей щеки. — Не пугайтесь, я не сержусь. Что привело вас в галерею? Любовь к искусству?

— Нелюбовь к скуке, — честно призналась я и отступила на шаг, уклоняясь от прикосновения. Не то чтобы это было неприятно — просто слишком странно. — Откровенно говоря, я ничего не понимаю в искусстве.

Он засмеялся, и морщинки вокруг его глаз обозначились четче. Все же… человек?

— Я тоже. Хотя и обязан искусству жизнью, — он бледным призраком проскользнул мимо меня, к картине, и почти прикоснулся к полотну — рука застыла на волосок от поверхности. — Чаще всего искусство и жизнь идут порознь, бесконечно отражаясь друг в друге, и лишь великие мастера способны переплести их друг с другом… Ноэль был именно таким. И потому он сгорел слишком рано… Раньше сама мысль об этом отдавалась болью во мне. Но знаете, что я думаю сейчас? Он все еще жив. Подобные ему не уходят бесследно, не ушел и он. И теперь Ноэль смотрит на нас отовсюду — глазами «Островитянок», из торжественной океанской дали… даже моими глазами, — незнакомец провел рукою вдоль изгиба змеиного тела на картине, и мне померещилось слабое шипение. — А что вы думаете об этом, леди?

Сначала я не знала, что ответить, а потом вспомнила счастливые лица Лжулии и Лоренса во время венчания — и улыбнулась.

— Его картины меняют судьбы людей — за это я могу поручиться. А значит, так или иначе, он жив. И… — я поколебалась. — Наверное, он был хорошим человеком, если картины приносят удачу, да?

В глазах у незнакомца мелькнуло странное выражение.

— Да, — сказал он тихо, и уголки губ у него опустились. — Очень хорошим.

Я хотела спросить у незнакомца что-то еще — очень важное, как жизнь, и прекрасное, как искусство, но мысли никак не могли собраться в правильные слова. А потом прямо над ухом у меня зазвенел взволнованный голос Глэдис:

— Леди Виржиния, святые небеса, как вы нас напугали!

…и с изумлением я осознала, что лежу на холодном полу галереи — перед злополучной картиной, а вокруг толпятся утонченные друзья Глэдис и охают на все лады.

— Что случилось? — растерянно пробормотала я, пытаясь подняться. Один из мужчин, кажется, известный театральный критик, протянул мне руку, помогая встать.

— Наверное, вы упали в обморок, — предположила побледневшая от испуга Глэдис. — У вас же это семейное, верно, леди Виржиния? Ваш отец тоже…

— Кажется, да, — я кивнула. — Леди Клэймор, а куда делся тот незнакомец?

— Какой еще незнакомец? — нахмурилась она. — Здесь никого не было. Верно? — Глэдис обернулась к друзьям, и какая-то пожилая леди с энтузиазмом подтвердила:

— Да-да! Я была в том же зале и все видела. Вы, леди Виржиния, подошли к картине, постояли немного — и вдруг свалились! Ох, и перепугалась же я, — потрясенно прижала она ладони к щекам.

Я с сомнением покосилась на картину. Незнакомец — Сэран? — хранил загадочное молчание и улыбался.

— Так что же это было? Духота? Или что-то еще? — продолжала перебирать версии Глэдис, перекладывая лорнет из руки в руку.

Улыбка нарисованного Сэрана, кажется, стала насмешливой.

У меня вырвался вздох.

— Полагаю, дамы и господа, что это была великая сила искусства…