…Началось в Республике Шкид - Евгения Путилова

Алексей Иванович Еремеев родился в Петербурге 22 августа 1908 года в доме № 140 по Фонтанке, у Египетского моста. Детство его прошло в состоятельной семье, с боннами, нянькой, гувернантками, горничной. И, однако, его детские годы никак нельзя было назвать «золотыми». В лучшей, первой, главе повести «Ленька Пантелеев», посвященной детству (эту главу можно было бы издавать отдельной книгой), он передал ощущение трудной, подчас непереносимой атмосферы в доме, постоянных ссор между отцом и матерью. Уж слишком различны были эти два человека. Иван Афанасьевич (в повести Иван Адрианович) происходил из старинной старообрядческой торговой семьи, отличавшейся суровыми законами, и сам был человеком тяжелого, деспотического характера, а в пьяном виде был и вовсе несносен.

Мать, Александра Васильевна (в повести Александра Сергеевна), тоже выросла в купеческой семье, но дом был веселый, шумный, оживленный, полный народа. Добрая, веселая, с легким характером, знавшая музыку, любившая писать письма, она вошла в совершенно чужую для нее среду, и жизнь повернулась к ней тяжелой неприглядной стороной. И, однако, читая эту первую главу, понимаешь, почему Ленька так любил своего отнюдь не ласкового отца. Еще в детстве он угадал в отце человека высшей честности и порядочности, человека, способного на великодушные и щедрые поступки. К тому же в детстве узнал он из чьих-то рассказов о героическом поступке отца (отец не только никогда об этом не говорил, но пришел в ярость, когда увидел в руках у сына журнал, со страниц которого и глядел на мальчика его юный отец в военной форме). Дело было задолго до появления Леши на свет. В 1904 году против воли родителей Иван Афанасьевич стал служить в армии. Во время русско-японской войны молодой хорунжий выполнил нелегкое поручение и, раненый, обливаясь кровью, доставил пакет по назначению. Был отмечен: получил личное дворянство и орден Владимира с мечами. Мог сделать и карьеру, но подал в отставку и вернулся к тому делу, которым занимался, — к торговле лесом, но и этого дела тоже не любил. Фигура отца, его характер, его поведение будут постоянно беспокоить и интересовать писателя, хотя отец исчез из его жизни, когда Алеше было лет семь-восемь. То воображение мальчика поразит эпизод, когда отец в порыве безоглядной щедрости сбросит свою новенькую бекешу на плечи бродяги и пьяницы; то, обмирая от ужаса, будет он свидетелем того, как в ресторане, куда отец взял Леньку, отец не только не встал после того, как молодой офицер предложил всем встать и выпить за здоровье государя императора, но, напротив, еще демонстративно поставил свой бокал на стол. Всего несколько слов произносит Иван Афанасьевич в рассказе «Собственная дача» (из книги «Дом у Египетского моста»), но какие! Весь дом, особенно дедушка (отчим отца), потрясен тем, что на летней прогулке с нянькой им навстречу ехал открытый экипаж, в котором находились августейшие особы, и на коленях одной из сестер сидел цесаревич Алексей, встречей с которым давно уже бредил мальчик. И — о, радость, о, восторг, мало того, что поставленный на колени Алеша отдает честь своему тезке, но и тот, заметив верноподданническое приветствие, изящным движением тоже «отдал честь» мальчику. Сколько восторгов, сколько сладких чувств, какие немыслимые мечты вызвало это событие у всех, пока не приехал отец и не охладил все восторги: выслушав рассказ без большого интереса, похмыкал, усмехнулся и сказал: «Честь можно было бы отдать и не вставая на колени». И еще один урок, когда Алеша, отправляясь с мамой в Гостиный двор, был потрясен видом стоящего у ворот маленького офицера с Георгиевским крестом и с восторгом смотрел на этого уже успевшего отличиться «героя», в ладную фуражку которого сердобольные барыни бросали и бросали серебро. Какое страшное потрясение испытывает Алеша, когда отец с презрением называет этого «героя» стрелком и дает сыну урок чести, урок, запомнившийся на всю жизнь.

А жизнь круто сразу же изменилась, когда в 1918 году мама (ей посвящены необычайно теплые страницы в повести «Ленька Пантелеев») с тремя детьми уехала из голодного Питера сначала в Ярославль, к бывшей няньке, чтобы подкормиться. С этого времени закрутилась, пошла неровными путями жизнь Алеши. Он потерял семью, сначала возникла какая-то ферма, где не было никакой еды и ее заведующий давал детям уроки воровства. А потом пошло одно за другим, и Алеша Еремеев пополнил собой те бесчисленные стаи беспризорных, которые бродили по дорогам России, добывая себе пищу и ночлег самыми изощренными способами. Как-то я спросила у Алексея Ивановича, залезал ли он в чужой карман. «Нет, — ответил он, — аристократическое воспитание не позволяло. А в остальном, что ж… И в детских домах побывал, и за решеткой случалось находиться, и в отделениях милиции отсиживался. А потом по путевке попал в Шкиду». В связи с повестью «Ленька Пантелеев» опять чрезвычайно интересно обратиться к проблеме «правды и вымысла». Сначала не было вовсе никакой повести, а была написанная в 1939 году для Детгиза небольшая автобиография. После войны, в 1951 году, писатель снова вернулся к «Леньке», работал над повестью много лет и создал большое полотно, где описал события, наиважнейшие для страны и лично для него, начиная с 1918-го и кончая 1921 годом, когда он снова вернулся домой. «Ленька Пантелеев» — самая большая повесть писателя, на ее страницах возникают многие десятки героев, то лишь промелькнувших, то надолго запомнившихся, необычайные перемены и повороты в судьбе героя. Казалось бы, память и писательское чутье выявляли самое главное, самое существенное, и из этого главного должны были бы и возникнуть и жизнь страны, конечно, увиденная лишь глазами подростка, и история его трудного пути. Они возникли. И все-таки не случайно сам автор был недоволен этой книгой, вероятно, потому, что на автора повести давило время, что-то приходилось недоговаривать, а что-то и прибавлять. Позднее Алексей Иванович признавался, что теперь бы написал в этой книге многое иначе[11].

По собственному признанию писателя, он учился примерно в пятнадцати или шестнадцати учебных заведениях, но ни одно из них не окончил. С самого детства он много и запойно читал, читал все подряд, что попадалось под руку. Настоящая школа началась после Шкиды, когда он попал к Маршаку. В блестящих очерках «Маршак» и «Шварц», написанных уже после смерти самых близких его друзей, он многое рассказал не только о них, но и о себе. В очерке «Маршак» проявилось в полной мере сочетание портрета его учителя и старшего друга и своей включенности в этот портрет. Казалось бы, общаясь с Маршаком какие-то годы чуть ли не ежедневно, участвуя с ним в далеких и близких поездках и потрясенный могучим талантом и необыкновенной личностью этого человека, он мог бы написать, глядя на все влюбленными глазами, тем более что повествование ограничено двадцатыми — тридцатыми годами, когда у Маршака еще не было ни дачи, ни машины, ни орденов и когда Софья Михайловна, зная его рассеянность, напоминала ему, куда она положила ему деньги на билет на трамвай. Рядом с художником, который так беззаветно и самозабвенно служил своему делу, возникает под пером Пантелеева и другой человек, о котором он пишет с юмором, с удовольствием, о промахах и незадачах своего друга, настроение которого могло меняться то так, то эдак. Возникает портрет человека, одаренного способностью к колоссальной духовной работе, человека неправдоподобных знаний и работоспособности, — но в различных проявлениях его характера. И отнюдь не только Маршака раскрывает автор в этом портрете, но еще больше самого себя. Он прекрасно понимал, что до встречи с Маршаком у него не было никакого систематического образования: сегодня он читал, скажем, Апухтина, а назавтра сонеты Петрарки, а потом подряд Джека Лондона и Мережковского. Теперь он начал проходить свой первый университет. Маршак открыл ему по-настоящему русскую, мировую и народную поэзию, открыл так, «будто он снял со всего этого какой-то колпак, какой-то тесный футляр, и вот засверкало, зазвучало, задышало и заговорило то, что до сих пор было для меня лишь черными печатными строчками». Далеко не просто давался молодому человеку этот университет, далеко не все понимал он из вдохновенных объяснений Маршаком каждой поэтической строчки, но он слушал, мычал что-то, кивал головой «и постепенно набирался уму-разуму». Маршак ввел Пантелеева в круг замечательных писателей, художников, музыкантов. Так из этого очерка вырисовывается не только мастерски нарисованный портрет Маршака, но не в меньшей мере огромная часть биографии Пантелеева, и сам очерк, по существу, становится автобиографическим, охватывающим жизнь писателя за достаточно значительный период.