Критская Телица - Эрик Хелм

— Хорошо, — отозвалась Иола, с большим любопытством разглядывавшая снаряжение придворного учителя. — Диву даюсь, как умудряешься ты не запутаться во всех этих россыпях звезд! Я, кроме созвездия Бегемота[46], ни единой звездочки не в силах определить.

— И не надо, — сказал седовласый наставник, усаживаясь на крохотном коврике, подбирая ноги, окружая себя всем необходимым так, чтобы можно было дотянуться рукой, не подымаясь. — Ты не мореплаватель. И не гадаешь по расположению планет — по крайности, я так думаю...

— Послушай, Менкаура, — вмешался Эпей. — Ты ведь и сам, насколько разумею, не мореход и не гадатель! Тебе-то зачем небесный свод созерцать? Время убиваешь? Тогда лучше присоединяйся к нам.

Эллин озорно прищелкнул языком:

— А ежели тутошнее вино оскорбляет изысканный, утонченный вкус, могу принести целый сосуд пива! Истинно египетское! Горькое, вонючее — должно понравиться!

Будучи давними и добрыми приятелями, писец и мастер завели обыкновение поддразнивать друг друга.

— К тебе присоединись, пропойца греческий, — возразил Менкаура, — так, того и гляди, прославишься на всю Ойкумену, созвездие новое откроешь!

— Это верно, — согласился Эпей. — Но все же зачем?

— Сразу видать северянина. Вам оно и впрямь без особой нужды, ежели по волнам не шныряешь... Ты долго прожил в Та-Кемете?

— С годок наберется...

— Хоть когда-нибудь вымок под дождем?

— Ха! В Египте, насколько я знаю, дождик идет с промежутками лет в пятнадцать-двадцать. В этом смысле, кстати, поразительная страна!

— Вот-вот. И посему, о непросвещенный и закосневший в глубочайшем варварстве друг, земледелие полностью и всецело зависит от разливов Хапи[47].

— Знаю. Только при чем туг звезды, не возьму в толк.

— Когда Хапи выходит из берегов, — терпеливо растолковал Менкаура, — поречье становится огромным озером — не забыл?

— Забудешь такое! В первый раз подумал — всемирный потоп надвигается.

— Именно... Скажи, Эпей, как узнаете вы точное время?

— Что?

— Время. Как вы узнаете точное время?

— Брр-р-р-р-р!.. По клепсидре. Или песочным часам. Это и ужу понятно...

— Клепсидра показывает, который час. Конечно, если ее не забывают исправно переворачивать. Но речь не об этом. Чередование дней, недель, месяцев, времен года. Годов. Десятилетий. Выпадающие при времяисчислении дни... Как управиться с этим, а?

Мастер наморщил чело.

— Выпадающие дни?

Менкаура вздохнул.

— Звезды еще не высыпали полностью, надлежит немного выждать. Слушай, внемли и запоминай, о непросвещенный и блуждающий в неведении забулдыга[48]!

Эпей изобразил полное смирение и насторожил слух.

— Важно знать не только час, но и месяц, время года. Год, наконец! Когда Нил разливается, многие селения оказываются островками. Стало быть, надо вовремя увести стада из низменностей, в оба следить, чтобы не размыло плотины, — да мало ли может приключиться бед! Начало разлива уже давно известно, его ждут — и все же по ночам, при свете факелов, люди неусыпно следят за уровнем воды и состоянием плотин. Ты жил в Та-Кемете, и можешь вообразить, что произошло бы, не знай мы, когда начнется наводнение, не готовься к нему загодя.

— Представляю... Впечатляющее зрелище, Иола, можешь мне поверить на слово.

— Уже древние подметили: разливы Нила происходят через одинаковые промежутки времени, через год. Поэтому начало года приурочили к началу разлива, так и считаем дни — поныне. А смену времен — у вас их четыре, у нас только три — определяют по движению солнца, луны и светил.

— Что же это за времена? — полюбопытствовал Эпей.

— Мог бы, прожив целый год в Египте, и полюбопытствовать!

— Я занимался иным, — отпарировал Эпей. — И даже заподозрить не мог столь варварского членения! Во всех порядочных странах существует весна, лето, осень и зима!

— У нас чуток иначе, — невозмутимо произнес Менкаура. — Три времени. Каждое состоит из четырех месяцев. Каждый месяц имеет по тридцать дней. А завершается год пятью праздниками. Итого, триста шестьдесят пять, как и у диких народов...

— Как же вы их именуете — времена года?

Менкаура вздохнул.

Иола расхохоталась:

— Эпей витает в облаках, ему не до скучных земных мелочей.

— Витаю, — согласился мастер. — Быть может, не в самых облаках, но весьма к ним близко.

— Воспаряет мыслью, подобно орлу, — смеялась Иола, — и не желает пресмыкаться в нильской грязи, аки божество Себек[49].

— Воспаряю, — сказал Эпей. — Между прочим, хоть один из вас когда-нибудь задумывался о природе птичьего полета?

— Ветер, — задумчиво произнес Менкаура. — Сгущенный воздух, раздувающий паруса, поддерживает птичьи крылья...

— Правильно, — улыбнулся Эпей. — Но все же, как вы их именуете?

— Крылья? — машинально спросил египтянин.

— Гарпии побери, нет! Времена года!

— А!.. Время разлива, время выхода злаков и время жатвы.

— Н-да... Математически точно. И скучно, дружище. Поэзии, прости, ни на медный дебен.

— Ты говоришь о движении солнца, луны и звезд, — вмешалась Иола. — Согласна: солнце встает на востоке, скрывается на западе. Луну тоже наблюдают в разное время в разных местах неба. Но звезды? Неужели они так же движутся?

Менкаура снисходительно улыбнулся.

— Да. Их-то движение и важно, ибо звезды помогают заранее угадать, когда разольется Хапи.

— Не совсем понимаю...

— Если бы ты прилежнее наблюдала за светилами, то заметила бы: они ведь не только все время движутся, но даже и восходят не в один и тот же неизменный час, а появляются по-разному. Есть и такие звезды, которых некоторое время вообще не видать.

— Далекие предки египтян, — продолжал царский писец, помолчав, — подметили, какие именно звезды видны в таких-то местах неба, в такие-то часы перед началом половодья. Потом, после нескончаемо долгих наблюдений, удалось определить, где, в какие часы, в каких местах неба, в какие времена года видны те либо иные светила. Теперь известно заранее: данное, отдельно установленное, расположение звезд обозначает совершенно точное время суток в тот или иной день года.

— Понимаю, — сказал Эпей. — Но здесь-то, вдали от Нила, зачем тебе это?

— Просто так, — ответил Менкаура. — Чтоб не одичать в обществе царевича.

* * *

Усеянное мириадами огромных южных светил, изумительно чистое и прозрачное ночное небо возносилось над землей исполинским куполом, подмигивая бодрствующим корабельщикам, бессонным любовникам, истомленным рабам, пастухам, стерегущим овец и коз на темных лугах, путникам, держащим дорогу сквозь мрак, подгоняемым неотложными делами, подстегиваемым страхом или стремлением. Небосвод укрывал всех, независимо от языка, веры, цвета кожи, склонности к добру или злу.

Черный силуэт Менкауры маячил неподалеку. Писец возносил руку с дощечкой, сквозь прорезь которой, продольно перерезанную тоненькой нитью отвеса, глядел ввысь, отыскивая в неисчислимых звездных скопищах одному ему ведомое светило, дабы потом, на мгновение отвлекшись, черкнуть пометку-другую на восковой дощечке. Этот северный обычай пришелся Менкауре по вкусу, ибо не требовалось макать расщепленную тростинку в баночку с краской и писать на то и дело норовящем завернуться поросячьим ухом свитке папируса.

Иола и Эпей уже давно расположились в уютном своем уголке, воздавая должное приготовленным яствам и питью. Возлюбленные делились просто, честно и к обоюдному удовольствию: Иола налегала на фрукты, которые очень любила, Эпей же усердно прикладывался к амфоре.

— Маленькая, — шепнул мастер немного погодя.

За двадцать три года, проведенных на острове Крит, Эпей так и не смог приучить себя к обращению «телочка». Умная и нежная Иола, в свой черед, избегала называть умельца «бычком».

— Что?..

— Помнишь, покуда я стригся, ты пообещала...

— ...рассказать. Помню.

Иола проворно вскочила, заглянула за парапет. Легко, невзирая на свои тридцать четыре года, перепрыгнула преграду, удостоверилась, что и за соседним барьером не притаился излишне рьяный страж или доносчик.

Возвратилась и вновь улеглась рядом с Эпеем.

— Только и ты помни, родной: это запретная легенда. Ее передают шепотом, на ухо — в точности, как я сейчас поведаю тебе. Проговоришься не вовремя, не тому человеку — погибнешь сам и погубишь меня. Уяснил?

— Да, — сказал Эпей.

Иола устроилась поудобнее, прижалась к мастеру, положила голову ему на плечо и тихонько зашептала.

— Четыреста лет назад островом правила прекрасная царица Билитис. На всем Крите нельзя было сыскать женщины прелестнее и желаннее, да, пожалуй и во всех обитаемых землях не сыскалось бы равной.

Ты знаешь: возлюбленными Аписа могут становиться лишь обладательницы безукоризненной внешности, свободные от любых телесных пороков либо изъянов. Даже среди государынь полное совершенство — редкость. Но Билитис была безукоризненна и блистательна.