История одного преступления - Виктор Гюго

Арно присоединил к письму рабочего рекомендательное письмо за своею подписью и вложил оба письма в один конверт.

Но здесь снова возник вопрос: как доставить послание?

По причинам еще более веским, чем те, которые останавливали рабочего, Арно не мог сам отнести это письмо.

А медлить было невозможно!

Жена Арно увидела его замешательство и сказала не задумываясь:

— Дайте мне письмо!

Г-жа Арно, красивая и совсем молодая женщина, вышла замуж только два года тому назад. Она была дочерью бывшего члена Учредительного собрания республиканца Гишара: достойная дочь такого отца и достойная жена такого мужа!

В Париже шли бои; ей предстояло встретиться лицом к лицу со всеми опасностями, подстерегавшими ее на улицах, идти под пулями, рисковать жизнью.

Арно колебался.

— Что ты хочешь делать? — спросил он жену.

— Я отнесу это письмо.

— Сама?

— Сама.

— Но ведь это опасно.

Она подняла на него глаза и сказала:

— Разве я говорила тебе это два дня назад, когда ты уходил из дома?

Он поцеловал ее со слезами на глазах и сказал:

— Иди.

Но полиция была подозрительной, на улицах многих женщин обыскивали; у г-жи Арно могли найти это письмо. Как спрятать его?

— Я возьму с собой малютку, — сказала г-жа Арно.

Она развернула пеленки девочки, спрятала в них письмо и снова запеленала ее.

Когда это было сделано, отец поцеловал ребенка в лобик, а мать, смеясь, воскликнула:

— Ах ты, маленькая революционерка! Ей только шесть месяцев, а она уже участвует в заговоре.

Г-жа Арно не без труда попала к архиепископу. Фиакру, который вез ее туда, пришлось сделать большой крюк. Она все-таки добралась. Она оказала, что ей нужно видеть архиепископа. Что же бояться женщины с ребенком на руках? И ее пропустили.

Но она заблудилась во дворах и на лестницах. Растерявшись, она разыскивала дорогу и вдруг встретила аббата Маре, с которым была знакома. Она обратилась к нему и рассказала, по какому делу пришла. Аббат Маре прочел письмо рабочего и воспламенился.

— Это может спасти все дело, — сказал он.

Он добавил:

— Пойдемте со мной, сударыня. Я вас провожу.

Архиепископ Парижский находился в комнате, смежной с кабинетом. Аббат Маре провел г-жу Арно в кабинет, предупредил архиепископа, и минуту спустя тот вышел к ней. Кроме аббата Маре, с ним был еще аббат Дегери, священник церкви св. Магдалины.

Г-жа Арно передала Сибуру оба письма, от своего мужа и от рабочего. Архиепископ прочел их и задумался.

— Какой ответ передать мужу? — спросила г-жа Арно.

— Сударыня, — ответил архиепископ, — уже слишком поздно. Нужно было сделать это прежде, чем началась борьба. Теперь это значило бы вызвать кровопролитие еще большее, чем то, которое уже произошло.

Аббат Дегери хранил молчание. Аббат Маре почтительно убеждал своего епископа сделать великодушную попытку, которую предлагал рабочий. Он произнес несколько красноречивых слов. Он настаивал на том, что появление архиепископа может вызвать манифестацию Национальной гвардии, а манифестация Национальной гвардии может заставить Елисейский дворец отступить.

— Нет, — сказал архиепископ, — вы надеетесь на невозможное. Елисейский дворец теперь не отступит. Вы думаете, что я мог бы своим вмешательством остановить кровопролитие? Отнюдь нет! Из-за меня полились бы новые потоки крови. Национальная гвардия уже потеряла свой престиж. Если на улицах появятся легионы, Елисейский дворец раздавит их полками. И потом, что такое архиепископ для человека, совершившего государственный переворот? Где присяга? Где клятва? Где уважение к праву? Тот, кто сделал три шага по пути преступления, не повернет назад. Нет! Нет! Не надейтесь! Этот человек сделает все. Он поразил закон в руке депутата; он поразит бога в моей руке.

И, печально взглянув на г-жу Арно, он отпустил ее.

Исполним долг историка. Шесть недель спустя в Соборе Парижской богоматери кто-то служил благодарственный молебен в честь декабрьского предательства, тем самым сделав бога соучастником преступления.

То был архиепископ Сибур.

VIII

Форт Мон-Валерьен

Из двухсот тридцати депутатов, находившихся под арестом в казармах на набережной Орсе, пятьдесят три были отправлены в форт Мон-Валерьен. Их погрузили в четыре арестантских фургона. Для нескольких человек там нехватило места, их втолкнули в омнибус. Бенуа д'Ази, де Фаллу, Пискатори, Ватимениль, а также Эжен Сю и Эскирос были заперты в эти камеры на колесах. Почтенному Гюставу де Бомону, горячему стороннику одиночного заключения, пришлось сесть в арестантский фургон. Как мы уже говорили, законодателю полезно бывает испробовать на самом себе изданный им закон.

Комендант форта Мон-Валерьен встретил арестованных депутатов под сводами ворот.

Сначала он хотел было занести их в тюремные списки. Генерал Удино, под начальством которого он когда-то служил, резко обратился к нему:

— Вы меня знаете?

— Да, генерал.

— Этого с вас довольно. Не спрашивайте нас ни о чем.

— Напротив, — сказал Тамизье, — спрашивайте о чем угодно и приветствуйте нас. Мы больше чем армия, мы — Франция.

Комендант понял. С этой минуты он снимал шляпу перед генералами и склонял голову перед депутатами.

Их отвели в казарму форта и заперли там всех вместе. Туда прибавили коек, солдат из этой казармы перевели в другое место. Здесь депутаты провели первую ночь. Койки стояли вплотную одна к другой. Простыни были грязные.

На следующее утро кто-то передал случайно подслушанный разговор о том, что будто бы из пятидесяти трех депутатов выделят группу республиканцев и поместят их отдельно. Через некоторое время этот слух подтвердился. Г-же де Люин удалось пробраться к своему мужу и передать кое-какие сведения. Уверяли, между прочим, что новый хранитель печати Луи Бонапарта, человек, подписывавшийся: «Эжен Руэр, министр юстиции», сказал: «Освободите членов правой, а членов левой посадите в тюрьму. Если чернь поднимется, они ответят за все. Головы красных будут нам залогом покорности предместий».

Вряд ли Руэр произнес эти слова, звучащие дерзко. В то время Руэр еще не набрался смелости. Назначенный министром 2 декабря, он выжидал, он проявлял какую-то стыдливость, он даже не решался переселиться на Вандомскую площадь. Правильно ли поступали вершители переворота? В некоторых душах сомнение в успехе превращается в угрызения совести. Нарушить все законы, изменить клятве, задушить право, предательски убить родину — прилично ли это? Покуда факт еще не совершился, они колеблются; как только дело удалось, они спешат присоединиться. Где победа, там уже нет злодеяния; удача отлично отмоет от грязи и сделает приемлемым то неизвестное, что называется преступлением. Первое время Руэр держался скромно. Потом он стал одним из самых беззастенчивых советников Луи Бонапарта. Это вполне понятно. Его позднейшее усердие объясняется его трусостью вначале.

В действительности эти угрожающие слова были произнесены не Руэром, а Персиньи.

Де Люин передал своим товарищам о готовившемся отборе и предупредил, что их будут вызывать по фамилиям, дабы отделить белых овец от красных козлищ. Поднялся ропот, казалось, единодушный. Послышались благородные возгласы протеста, делавшие честь представителям правой.

— Нет! Нет! Не будем называть никого! Не допустим отбора! — воскликнул Гюстав де Бомон.

Де Ватимениль добавил:

— Мы вошли сюда все вместе, все вместе мы должны отсюда и выйти.

Однако через несколько минут Антони Туре предупредили, что в секретном порядке составляется список всех арестованных и депутатов-роялистов просят расписываться в нем. Говорили, — очевидно, без оснований, — что это не очень благородное решение было предложено достопочтенным де Фаллу.

Антони Туре, стоя в казарме среди группы взволнованных депутатов, обратился к ним.

— Господа, — воскликнул он с жаром, — составляется список фамилий. Это недостойно. Вчера в мэрии Десятого округа вы нам говорили: «Теперь нет больше ни левой, ни правой, Собрание едино». Вы думали, что победит народ, и прятались за нами, республиканцами. Сегодня вы думаете, что победит переворот, вы снова становитесь роялистами и хотите выдать нас, демократов! Прекрасно, поступайте как знаете!

Поднялся крик.

— Нет, нет, теперь нет больше ни правой, ни левой! Собрание едино! Одна участь всем!

Начатый список отыскали и сожгли.

— По решению Палаты, — сказал, улыбаясь, Ватимениль.

Один из депутатов-легитимистов добавил:

— Скажем лучше — не палаты, а казармы.

Через несколько минут явился комиссар форта; в вежливых выражениях, но повелительным тоном он предложил народным депутатам назвать свои фамилии, чтобы каждого можно было отправить в назначенное ему место