Слабости сильной женщины - Анна Берсенева

Митя молчал, а Лера смотрела на него вопросительно.

Она спрашивала его об этом даже не потому, что он был старше, что ему было уже восемнадцать – мало ли было во дворе старших, восемнадцатилетних! Она спрашивала Митю, потому что только он мог объяснить так, чтобы стало понятно раз и навсегда. Так объяснить, как играл на гитаре: песенки простые, а за каждым звуком – больше, чем слышится сразу…

– Как же так, Митя? – повторила она.

– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? – ответил он наконец. – Дал определение любви?

– А хотя бы!

– А это невозможно – любовь бежит определений.

– Но все-таки, – не отставала Лера. – Ведь любовь – это же должно быть красиво, правда? А там – если бы ты видел! Грязно, кошками воняет, банки какие-то валяются… Разве можно любить, когда так все?..

– Лер, – решительно сказал Митя, – если ты хочешь, чтобы я тебе ответил, ты меня про этот случай не спрашивай. Я не знаю, что там происходило и почему, вот и не хочу об этом говорить, ты понимаешь? И ты лучше забудь об этом, раз уж увидела. Это не то, что тебе необходимо помнить.

Он встал, прошелся по комнате, потом остановился перед Лерой и, присев по своему обыкновению на корточки, заглянул ей в глаза.

– А вообще-то, – сказал он. – Это все равно – где. И что там валяется на полу, банки или цветы – тоже все равно.

– Но как же… – начала было Лера: она совсем не ожидала, что Митя скажет именно так.

– А вот так же. Любовь освящает все, понятно? И не может быть ничего некрасивого между мужчиной и женщиной, если они любят друг друга. А если не любят – все отвратительно, и везде отвратительно – хоть в розарии.

И Лера тут же поняла, что Митя больше ничего не скажет. И объяснять ничего больше не будет, и не будет ссылаться на Мопассана или Толстого – как, наверное, сделала бы Елена Васильевна, если бы Лера вдруг вздумала рассказать ей что-нибудь подобное.

Митя говорил только то, что было в нем, а уж откуда оно там появлялось – это и было загадкой.

– Все? – спросил Митя, снова садясь в кресло. – Или будут еще вопросы бытия? И не лазай ты по чердакам – вот, ей-богу, как кошка помойная! Мало ли что там можно увидать – думаешь, тебе все это надо для счастья? Давай я тебе лучше поиграю: никак мне не дается у Бетховена… Послушай!

И он пошел за скрипкой.

Можно ли было не приходить в этот дом?

Лера так привыкла к этому, что и потом, и через пять лет, забегала время от времени, принося к чаю какой-нибудь торт, купленный в кондитерской на Столешниковом или испеченный Надеждой Сергеевной. И всегда сидела подолгу с Еленой Васильевной, разговаривая – по-прежнему о книгах, или о том новом, что постоянно возникало в ее, Лериной, жизни.

Ее жизнь шла теперь совсем по-другому, чем шла жизнь в стенах гладышевской квартиры, но Леру постоянно тянуло сюда. И она чувствовала: в ее быстро меняющейся душе всегда остается что-то, что понимает Елена Васильевна, а иногда – и только она.

Это было Лерино детство, и в нем – первые, едва уловимые приметы пробуждающегося духа. И это было ей дорого при любых обстоятельствах, при любых де-лах, которые ее теперь занимали.

Елене Васильевне первой Лера сказала, что решила поступать на историю искусств, потому что хочет изучать итальянскую живопись.

И о том, что выходит замуж за Костю.

– Я рада за тебя, Лерочка, – сказала Елена Васильевна, но взгляд у нее был грустный. – Я уверена, что он хороший человек.

– Это правда так, – горячо подтвердила Лера. – Он такой…

И тут она поняла, что не может объяснить, какой же Костя. Она его любила, и это было так много, что больше не оставалось слов.

– Он… Талантливый! – сказала она наконец.

– Откуда ты знаешь? – вдруг спросила Елена Васильевна. – То есть ты не думай, Лерочка, я ничуть в этом не сомневаюсь, мне просто интересно: как ты это поняла?

На этот вопрос Лера тоже не могла ответить, хотя они были знакомы с Костей уже два года, и она могла бы рассказать, например, об Институте высшей нервной деятельности, и о профессоре Жихареве, и даже о коэффициенте цитирования. Но она чувствовала, что Елена Васильевна спрашивает ее совсем о другом, – и не знала, что ответить…

Митя к тому времени бывал дома еще реже, чем в детстве. Консерваторию он закончил в девятнадцать лет и уже на последнем курсе ездил на гастроли с Госоркестром – как скрипач и как дирижер. И еще где-то дирижировал в Москве – сыгрывал, как он однажды сказал, какой-то совсем новый оркестр.

У них с Лерой все реже выдавались эти бесконечные разговоры – дома у Гладышевых, или на лавочке посреди Неглинки, – которые они оба так любили. Но что поделаешь! Жизнь есть жизнь, и детство уходит.

А к тому времени, когда Лера собралась замуж, они вообще встречались так редко, что Митя узнал об этом чуть ли не в день свадьбы. И сразу пообещал играть для Леры, «пока не охрипнет».

Гладышевы были тогда связующим звеном между Лериным детством и новой ее, взрослой жизнью. А сейчас она опять стояла перед чем-то новым, и на этот раз чувствовала себя изменившейся до неузнаваемости.

И поэтому вспоминала Митю и Елену Васильевну, выходя из первого гуманитарного корпуса МГУ после разговора с профессором Ратмановым – в новую свою жизнь.

Глава 16

Лера работала в турагентстве «Московский гость» почти три месяца, и эта работа нравилась ей – даже непонятно, почему. Хотя, конечно, одного того, что не надо стоять с заколками на Переделкинском рынке, уже могло хватить, чтобы оценить новую работу.

Но рынок забылся довольно скоро, а работа не разонравилась.

То, что она делала, было в общем-то довольно просто и едва ли могло казаться увлекательным. Но, наверное, Лера чувствовала: это далеко не все, что она может здесь делать, и ей нравилось неторопливое движение по ступенькам лестницы «Московского гостя».

Первое время она занималась только оформлением туристов, приходивших за путевками. И ей интересно было: что это за люди, почему они вдруг решили потратить появившиеся деньги не на покупку того, что еще недавно считалось дефицитом, а теперь понемногу начало появляться в магазинах, – а на какие-то путешествия, от которых одни убытки?

Однажды она даже сказала об этом Андрею Майбороде и очень удивилась, когда он пожал плечами:

– А вам не все равно, Валерия? И не жаль вам тратить время на эту социологию? Пришли люди, и слава богу, наше дело – обслужить по полной программе, чтобы пришли еще и знакомых привели.

Лера не стала с ним спорить, и доказывать ничего не стала. Она уже поняла, что Андрей вообще не склонен воспринимать отвлеченные рассуждения, не имеющие прямого отношения к делу.