Африка грёз и действительности (Том 3) - Иржи Ганзелка

Под колесами «татры» задребезжали металлические плиты железнодорожного моста через реку Кей. Стальная паутина траверсов и поперечин как бы стирает последнюю мизансцену страны кафров. Мы — на южной границе Транскея!

Теперь впереди еще Ист-Лондон, Порт-Элизабет, Моссел-Бей и Кейптаун. «Гарден-Рут», Парковая дорога Южной Африки, вот она здесь на карте — черным по белому.

— Сколько километров нам еще остается?

— 1200! Через пять дней будем у мыса Доброй Надежды.

— Иншалла — на то воля божия, как говорил старый дорожный рабочий-ливиец, перед Сиртом. Мы тогда тоже уверяли его, что через неделю будем в Каире. А потом семь недель проторчали на одном месте…

Значительно больше двух тысяч километров набежало на счетчике спидометра с того момента, как «татра» пронеслась по Бейтскому мосту через реку Лимпопо на северной границе Южно-Африканского Союза. Две тысячи километров грандиозных автострад и каменистых дорог, нового пахучего асфальта и пыльных «жалюзи» волнистого дорожного покрытия. Край, в котором рука дорожных строителей еще только размахнулась на великие дела, но об одном строители забыли: о километровых столбах. Временами водитель европеец даже на самых лучших южноафриканских шоссе чувствует себя беспомощным. Он привык к белым каменным призмам, установленным на каждом километре автострады на основных магистралях (а в Чехословакии даже через каждые 200 метров) и показывающим пройденное и остающееся расстояние. Поэтому южноафриканские шоссе кажутся европейцу-водителю похожими на кельнера в домашних шлепанцах. На протяжении тысяч километров едет он, тщетно высматривая, стоит ли где-нибудь хотя бы один столб, который подсказал бы при рассмотрении дорожной карты, где он, собственно, находится. Водителю остается лишь полагаться на спидометр своей машины и на «расписания», при помощи которых южноафриканская фабрика автомобильных шин «Индия» проявляет свою заботу об автомобилистах.

У каждой батареи бензозаправочных колонок, разбросанных в предместьях городов, стоят жестяные ярко расписанные щиты с заголовком «Шины Индия» («Tyres India»). А под ними — длинный столбец названий населенных пунктов с двумя рядами цифр под графами «outward» и «return», то есть «туда» и «обратно». Один ряд поднимается от нуля до тысячи, другой опускается до нуля, как в железнодорожном расписании. Пока продавец заправит в бензобак пять галлонов бензина и смахнет пыль с ветрового стекла, водитель успевает рассмотреть, насколько низко сдвинулось название поселка, в котором он находится, в перечне бензоколонок на таблице.

От Иоганнесбурга до Кейптауна по шоссе, проходящему у края пустыни Калахари, ровно 933 мили, то есть 1500 километров. Третью часть этого расстояния мы оставили за собой, когда в Кимберли свернули с автострады на восток, делая большой объезд через Базутоленд к берегам Индийского океана. Это была удачная замена! Вместо тысячи километров пустыни и высохших саванн мы проехали две с половиной тысячи километров по краю, где жизнь кипит ключом.

Теперь начинается последний этап пути.

— Так сколько же нам еще остается? 1200 километров. От Праги мы проехали 36 тысяч. Значит, нам остается только три процента всего пути.

— А шоссе гладкое, как ток. Что ни сотня километров, то две с половиной тысячных пройденного пути пролетают, так что не успеешь и оглянуться!

Итак, оставалось три процента всего расстояния от Праги до мыса Доброй Надежды.

Шевчиковская школа[33] скрипичной игры

В горах за прибрежной полосой Индийского океана расположен маленький городок Грейамстаун, но совсем непохожий на глухое горное гнездо. Хотя городок насчитывает лишь около 20 тысяч жителей, в нем есть университет. В этот спокойный благоустроенный уголок съезжаются студенты не только из Южной Африки, но и из далекой Кении, Танганьики и Родезии. Грейамстаун — это южноафриканский Оксфорд, университетская столица Южно-Африканского Союза.

«Татра» остановилась перед небольшим загородным домом. Из его окон доносились самые разнообразные звуки. Два-три фортепиано, флажолеты скрипки, высокое сопрано, мастерское аллегро двух кларнетов и гудение виолончели.

— Можно нам поговорить с профессором Гартманом? — спросили мы в коридоре у молодого бледного мужчины.

— Он приедет примерно через полчаса. Не могу ли я быть вам чем-либо полезен? Меня зовут Дю Плесси… — сказал, протянув нам руку, молодой человек. Мы назвали себя.

— Мы еще в Танганьике слышали о вас, профессор. Ваша ученица играла нам под Килиманджаро ваши произведения. Мы привезли вам приветы из Маранго и от трейдера Томеша…

— Из Map… но почему же вы не захватили с собой Лани! Проходите… Завязалась дружеская и сердечная беседа о Килиманджаро, о Праге, о Чешской филармонии, о Талихе,[34] о молодых чешских и словацких композиторах, о музыкальном образовании в Южной Африке. Потом Дю Плесси сел за рояль, и пальцы его коснулись клавиш в нежной прелюдии. Бетховен, Чайковский, Лист. А затем Дворжак, Сметана, Фибих, Сук, Гурник… Мысли наши унеслись далеко на родину.

Отзвучали последние ноты вальса Дворжака, и в комнате на миг воцарилась тишина…

— Откуда здесь вдруг взялась «татра» с чехословацким номером? — раздался приятный баритон за окном. Дю Плесси бросился к дверям. — Сюда, сюда, господин директор. Разрешите вам представить…

Через минуту директор Гартман уже сидел в кресле и предавался воспоминаниям. И снова начались разговоры о Праге, о консерватории, о концертах в Рудольфинуме.

— Скажите, пожалуйста, издает ли еще Урбанек ноты? А как зал имени Сметаны? Знаете, Прага никогда не изгладится из моей памяти, хотя я там был всего несколько раз. С большой радостью ездил я с отцом из Вены в Чехию, в Будейовице и к профессору Шевчику в Писек. Собственно, я немного ваш, хоть и являюсь уроженцем Вены. В нашей семье была примесь чешской крови. Дядя мой, кроме чешского, никакого другого языка и не знал… Не хотите ли немного осмотреть консерваторию?

— Только не пугайтесь, — сказал директор Гартман, спускаясь по винтовой лестнице в темный подвал. — Это вам не Пражская консерватория. Здесь, в Грейамстауне, когда-то стоял гарнизон, и в этом старинном здании была тюрьма; вот в этих катакомбах, — он указал на ветхие тесные каморки в стене, — узников когда-то приковывали к стенам тяжелыми цепями. Это были в большинстве случаев рабы, пытавшиеся бежать. Теперь бывший застенок превратился в консерваторию. Но я вам покажу и что-то другое, что, вероятно, больше вам понравится, — и он закрыл люк над лестницей, ведущей в подземные застенки. Мы остановились в классе, где были расставлены пюпитры с нотами.