Белый князь - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всё это ему казалось почти страшным сном, но он чувствовал себя ужасно связанным, пытался разорвать верёвки и ранил тело – значит, это был не сон.
Любовная песня окончилась смехом и криками, Ромлик, пользуясь молчанием, снова стал кричать Шашору:
– Говори, разбойник, кто тебя на это надоумил? Ты знаешь, что можешь поплатиться за это жизнью?
– Приказ Белого князя…
– Ты что, вошёл к нему в услужение?
– Я на службе – и молчи! – отвечал Шашор. – Ты вскоре увидишь, что тебя ждёт.
Старика нельзя было принуждать к молчанию, он проклинал и ругался без остановки. Смеялись над обессиленным, а это увеличивало его гнев. Шашор, злой на него, начал издеваться.
– И ваша очередь пришла! Разве не мало вы надоели солдатикам и землевладельцам? Не хотите отдать жизнь – должны отдать Золоторыю.
– Тогда отдам жизнь! – кричал Ромлик.
– Если вас будут вешать, – прибавил Сикора, – будьте спокойны, я вам исповедника приведу.
– А я петлю дам… – сказал Шашор.
В итоге уставший, накричавшийся Ромлик стиснул губы, закрыл глаза и, не откликаясь на издевательства и угрозы, словно ничего не чувствовал и не слышал, предоставил делать им с собой, что хотели. Прислуга, толкая его коня, била его по спине, другие над этим смеялись. Ромлик был уже как бревно.
Обессиленных коней безжалостно стегали, вынуждая к поспешности; утром они подъехали к Гневкову. Там, хотя часть людей спала в доме, некоторые, неся вахту, сидели у бочек с пивом. На лавке, постелив старую епанчу, крепко спал Бусько.
Когда Шашор с Сикорой влетели с сильным шумом на двор, крича и провозглашая свою победу, все проснулись. Бусько, вскочил с лавки, испуганно крестясь. Шашор, объявив о Ромлике, толкнул его как можно скорее к князю, чтобы не тратить времени.
Белый тоже, не раздевшись, как стоял, только сняв с груди доспехи, спал на лавке у стола, утомлённый мучительным, беспокойным сном. Его разбудил звук голосов и он сразу выбежал с мечом в руке, не ведая ещё, что случилось, когда на пороге к нему толкнули связанного Ромлика. Староста поглядел на него налитыми кровью глазами – но ничуть не испугался.
– Ты Ромлик? – воскликнул, подходя, князь. – Ты держишь Золоторыю? Знаешь меня?
– Я Ромлик, а тебя не знаю и знать не хочу, – ответил старик.
Белый сердито на него поглядел.
– Хочешь или нет, а узнаешь меня! – крикнул он. – Золоторыя должна мне немедленно сдаться, или… не пощажу твоей жизни.
– За мою жизнь ты заплатишь своей, – парировал Ромлик. – Золоторыя не будет твоей. Ты предатель!
Услышав это, Белый побледнел; меч, который он держал в руке, задрожал; хотел поднять его на старца и сдержался. Вспомнил, что он был монахом.
– На коня! – воскликнул он громким голосом. – На коня! В Золоторыю с ним!
Затем Ромлик, которому снова пробудившийся гнев не давал покоя, бросился, точно хотел напасть на князя, порвал верёвки.
Белый попятился.
– Кандалы на него! – крикнул он. – Заковать его сейчас же.
Старосту повалили на землю. Челядь побежала за цепью и кузнецом. Между тем другие уже вывели коней из сараев и конюшен. Ласота, Шашор, Сикора кричали: «На коней! Живо!»
Уже светало. Белый вошёл обратно в дом; вид повергнутого старца, неизвестно почему, был ему неприятен, беспокоил. Он задумчиво прошёлся по пустынным комнатам – в нём было заметно колебание и неуверенность. На дворе заковывали старого Ромлика, который, стиснув зубы, уже не рвался и не защищался, хотя его тело поцарапали цепями.
Вскоре Белый вышел в доспехах и шишаке садиться на коня; он был мрачен, на его лице были видны вынужденная сила и энергия, которые много ему стоили. Бусько носил за ним плащ.
Сев на коня, князь огляделся, и всем, кому хватит лошади, приказал ехать с ним в Золоторыю. Закованного старосту снова бросили на лошадь, с двух сторон ехали прислужники. Во время пути Белый несколько раз беспокойно поглядел на пленника, всегда встречая уставленный в него взор, такой смелый и вызывающий, точно он совсем не боялся смерти, которой ему угрожали.
Один другому ничего не говорил; князь надеялся, что, когда подъедут к стене крепости, старика в конце концов охватит тревога, но Ромлик ехал как каменный.
Они были уже неподалёку от замковых ворот, когда князь вдруг приказал остановиться – и грозно подъехал к Ромлику.
– Слышишь, ты! – воскликнул он. – Ещё раз обращаюсь к тебе: ты сию минуту прикажешь людям в замке сдаться.
Староста из-под разросшихся бровей бросил на него гордый и смелый взгляд и простонал:
– Нет!
– Тебя ждёт тут смерть! – вскипел князь.
Ромлик сделал гримасу, отвернулся и поглядел на свой замок.
Люди со стен заметили подъезжающих и с любопытством прижались к воротам. На башне над ними выбежал испуганный Лукош. В толпе он без труда узнал связанного старца… заломил руки. Он не понимал, что случилось.
Князь тем временем начал трубить. Прежде чем отправленный Шашор подошёл к воротам, Ромлик, предупреждая его, с великим усилием заговорил.
– Лукош! – крикнул он. – Не смей отворять замок… не сдавайся. Они предатели… защищаться до последнего…
Не в силах ещё понять, ни кто привёз Ромлика, ни что случилось с вождём, ни чего хотели от замка, Лукош был ошарашен.
– Защищать замок! Не сдаваться! – настойчиво кричал, повышая голос, Ромлик.
Какое-то время царило молчание. Затем Ласота закричал:
– Сейчас же открывайте ворота… сдавайте замок! Если хотите сохранить жизнь! Приказ короля! Замок должен быть сдан князю в Гневкове.
Лукош мало что слышал об этом князе, совсем не знал его, не знал что делать – но приказ Ромлика был для него свят. Тем временем слуги закрывали кулаками рот старику.
Шашор, который знал Лукоша, и знал, что как родной ребёнок он был привязан к старосте, закричал:
– Если немедленно не сдадите замок, приговор выдан, петля готова – Ромлика тут перед воротами повесим.
Лукош побледнел.
Князь, который сидел на коне, держась чуть вдалеке, чтобы его не подстрелили из лука или арбалета, прервал Шашора, прибавляя:
– Сейчас же открывайте ворота, или смерть старосте.
Чтобы нагнать ещё большей тревоги на молодого командира, Шашор соскочил с коня, точно искал место, где привести в исполнение приговор. Два человека стащили Ромлика с коня.
Перед самим замком у моста стояла развалившаяся хата, с провалившейся крышей, от которой остался только остов. Увидев обнажённые, трухлявые балки, Шашор
