Меч ислама - Рафаэль Сабатини

Император дотошно выспрашивал его о количестве, качествах и оснащении неаполитанских галер и, выяснив, какую мощь успел придать Просперо своей эскадре со времени его назначения, великодушно выразил свое удовлетворение не только тем, что так много было сделано за столь короткое время, но и щедростью неаполитанцев. При этом Просперо улыбнулся

— Ваше величество, они не очень-то потратились. Семь из двенадцати галер принадлежат мне, они построены, оснащены и вооружены за мой счет.

Его величество вздернул брови. Взгляд стал значительно менее дружелюбным. Однако дель Васто, до сих пор бывший сторонним наблюдателем, быстро вмешался:

— Мой друг Просперо, подобно моему господину герцогу Мельфийскому, следует обычаю итальянских кондотьеров.

Своевременным напоминанием дель Васто хотел ослабить недовольство императора либо вовсе устранить его причину.

— Но наше соглашение с герцогом Мельфийским определенно предусматривает, что он предоставляет нам свои войска и галеры тоже, — еще более неразборчиво, чем обычно, пробормотал его величество. Он заикался, и речь его звучала сбивчиво. — С вами, синьор, у нас нет такого договора. Я лишь заручился вашей поддержкой.

— Простите, сир. Договор имеется. Его высочество принц Оранский позаботился заключить его от имени вашего величества. Я вместе с моими галерами принят на службу вашего величества на пятилетний срок. Надеюсь служить вашему величеству до тех пор, пока способен стоять на палубе.

Король встрепенулся.

— Буду надеяться, что вы продолжите службу столь же успешно, как и начали ее.

Дель Васто вновь позволил себе замечание:

— Если бы Просперо составил более осторожный план, то при Амальфи все было бы по-другому. Впрочем, в тогдашней обстановке все могло бы кончиться иначе, не окажись двое из капитанов трусами.

Король пожелал узнать об этом более подробно и был поражен.

— Нынче утром я поздравил себя с тем, что вы числитесь среди моих капитанов. Я даже не знал, как мне повезло. Я полагал, что у меня в Генуе служит первый капитан нашей эпохи, но я не знал, что у меня же служит и второй!

— Они могут поменяться местами, сир, еще до окончания всех наших походов, — сказал улыбающийся дель Васто.

Услышав эту шутку, император нахмурился. Его доверие к Дориа пошатнулось, хотя и совсем немного.

— Глупо лелеять несбыточные надежды. Давайте удовлетворимся тем, что мы имеем, и посмотрим, как обстоят дела, чтобы знать, с чем нам двигаться дальше, — сказал король и почти резко добавил: — Мессер Адорно, вы можете идти.

Затем, увидев, что Просперо спешит откланяться, Карл произнес более мягким тоном:

— Я в долгу перед вами, как и перед вашим отцом. Герцог Мельфийский напомнил мне, что Адорно пострадал за свою преданность мне. Это не будет забыто, и я должен подумать, что тут можно сделать.

Услышав эти ободряющие слова, Просперо удалился. Разговор с королем, долгий и доверительный, несомненно, придал ему веса в глазах общества, что, однако, не подняло ему настроение. Все это вообще не имело бы значения, если бы не слова императора о том, что именно от Андреа Дориа его величество узнал об участи, постигшей Антоньотто Адорно. Подтверждалось предположение кардинала Адорно о том, что Дориа оказался жертвой обстоятельств, сложившихся в результате вероломства короля Франциска.

Авторитет Просперо, укрепившийся тем вечером, продолжал неуклонно расти в течение всего визита императора. Увеселения и пиры порой перемежались официальными церемониями. Во время одной из них было созвано закрытое совещание, на которое император собрал, помимо Андреа Дориа, лишь полдюжины человек. Джанеттино присутствовал, а Филиппино не пригласили. Совещание было посвящено грядущему походу, и выступление Просперо прозвучало горячо и убедительно. Он увидел, что Дориа великодушно поддерживает его без той мелочной ревности, с которой старый капитан мог критиковать молодого, когда звезда последнего засияла слишком ярко.

Если Просперо и вызвал чью-либо зависть своим быстрым восхождением, то никто этой зависти не выказал. Однако члены собственного семейства начали презирать его. Кузен Таддео, встретившись однажды с Просперо на улице, облек это презрение в такие слова:

— Ты с каждым днем все больше раздуваешься, как жаба в болоте. И в воде, от которой ты распухаешь, утонула твоя честь. Просперо скрыл ярость под напускной веселостью:

— Хлебни и ты, Таддео. И станешь таким же гладким и блестящим. На следующий день другой дальний родственник, встретив Просперо, сорвал с себя шляпу и насмешливо поклонился.

— Снимаю шляпу перед тем, кто так высоко стоит в глазах императора и Дориа… и так низко — в глазах людей чести. Не забудь трагедию Икара, кузен. Ты слишком приблизился к солнцу.

— Твое счастье, что я даже не могу разглядеть тебя оттуда, — только и бросил ему Просперо.

Однако насмешки больно ранили его. К счастью, дурные мысли быстро вытеснялись заботами, связанными с предстоящим походом, которым Просперо был увлечен, пожалуй, больше, чем нужно. Под предлогом подготовки он избегал, насколько это было возможно, появляться на празднествах, посещать которые было желательно из-за присутствия императора. Там Просперо чувствовал себя не в своей тарелке, отчасти из-за выпадов и оскорблений сторонников Адорно, отчасти из-за вынужденного лицемерия, которое приходилось проявлять по отношению к Джанне. Оказалось, что отлучки капитана еще более поднимают его в глазах императора. Его величество, зная о причинах, нахваливал усердие Просперо.

— Хотел бы я, чтобы все мне так служили, — обращался император к дель Васто.

Дель Васто, верный своему другу, отвечал:

— Так вам служат все, кто может сравниться с Просперо Адорно.

— К сожалению, таких немного… Передайте ему мое пожелание, пусть отдохнет сегодня вечером. Я хочу видеть его на пиру у адмирала.

Был канун отплытия, и этот пир, которым Дориа намеревался затмить все предыдущие, должен был начаться сразу после наступления сумерек в ярко освещенных садах дворца Фассуоло. Маленькая группа гостей, состоявшая из Просперо, Джанны и герцогини Мельфийской, оказалась в компании блистательных патрициев, приглашенных на ужин с императором в пышно убранной и залитой светом беседке на краю сада. Пол здесь был деревянный, а на нем лежали восточные ковры. Беседка стояла у воды. Под образующими своды ветвями, увитыми цветами и несущими целые гирлянды мягко светящих ламп, стоял длинный стол, за которым могло разместиться пятьдесят гостей.

На белоснежных скатертях и венецианских кружевах отборный хрусталь из Мурано note 32 искрился рядом с сияющими золотыми тарелками, массивными золотыми и серебряными канделябрами, сработанными в мастерских Флоренции, тяжелыми блюдами, на которых были уложены конфеты из Испании и заморские фрукты.