Отпуск на двоих - Генри Эмили

Алекс от такой перспективы огорчился. Я же смело запрыгнула в седло и попыталась изобразить Лицо Грустного Щеночка.

– Что такое? – спросил он. – Ты в порядке?

– Я изображаю страдания, – объяснила я. – Так что не мог бы ты сделать меня самой счастливой женщиной в штате Луизиана и сесть на одно из этих седел?

– Даже не знаю, слишком легко тебя обрадовать или же, наоборот, слишком сложно, – заметил Алекс, перекидывая ногу через седло. Вскоре он уже сидел на соседнем от меня сиденье. – Прошу прощения, – обратился он к плотно сложенному бармену в черном кожаном жилете. – Плесните мне что-нибудь, что поможет навсегда это забыть.

Бармен повернулся к нам, не отрываясь от стакана, который он тщательно натирал тряпкой.

– Парень, я мысли читать не умею. Чего ты хочешь?

Щеки Алекса слегка зарделись.

– Пиво пойдет, – прокашлявшись, попросил он. – Какое угодно.

– Две кружки, пожалуйста, – добавила я. – Два каких угодно пива.

Как только бармен снова отвернулся, чтобы налить нам выпить, я так резко наклонилась к Алексу, что в процессе чуть не выпала из седла. Ему пришлось срочно меня подхватить.

– Он такой тематический! – яростно прошептала я, пока Алекс поддерживал меня под руки.

Когда мы вышли из бара, было еще только полдвенадцатого ночи, но чувствовала я себя выжатой словно лимон и, кажется, утолила свою жажду на долгие часы вперед. Так что мы решили просто пройтись по улице вместе со всеми остальными гуляющими: семьями, одетыми в одинаковые футболки с надписями типа «Встреча семьи Хоггард»; шатающимися на высоких каблуках невестами в белых платьях с розовыми лентами через плечо, какие носят на девичниках; пьяными мужчинами среднего возраста, которые приставали к подружкам невесты и совали им долларовые купюры под лямки нарядных платьев.

Мы проходили мимо балконов баров и ресторанов, у перил которых выстроились люди, весело размахивающие разноцветными бусами – были и ярко-фиолетовые, и золотые, и насыщенно-зеленые. Сверху мне свистнул мужчина, и когда я подняла на него взгляд, он потряс целой пригорошней бус. Я подняла руки, приготовившись поймать их, но он только покачал головой и изобразил, как задирает на себе футболку.

– Я его ненавижу, – сообщила я Алексу.

– Я тоже, – согласился он.

– Но надо признать, он придерживается темы.

Алекс рассмеялся, и мы отправились по улице дальше, толком не зная, куда именно мы идем. Постепенно людей становилось все меньше и меньше, и в конце концов мы оказались рядом с группой музыкантов (без единого саксофониста), играющей прямо посреди улицы. Мы остановились, глядя, как несколько парочек танцуют под звук валторн и стук барабанов. Вот мелодия изменилась, Алекс протянул мне руку, и мы снова закружились вместе со всеми в танце, неторопливо переступая по брусчатке. Он притянул меня ближе: одна ладонь легла мне на спину, другой он крепко держал меня за руку. Мы лениво покачивались взад и вперед, сонно хихикая, и, честно говоря, совсем не попадали в ритм. Впрочем, на это нам было плевать, потому что сейчас существовали только мы, льющаяся мелодия и наш танец.

Возможно, именно поэтому Алекс был способен справиться с выражением своих чувств на публике. Может быть, когда мы были вместе, он чувствовал то же, что и я: что в мире не существует никого, кроме нас, словно все остальные люди – всего лишь фантомы, которых мы выдумали в качестве декораций.

Даже если бы тут внезапно объявился Джейсон Стенли и принялся бы высмеивать меня в мегафон вместе со всеми остальными задирами из моего класса, это не помешало бы мне неуклюже танцевать с Алексом на улице. Он закружил меня вокруг оси, затем попытался эффектно наклонить меня назад и чуть не уронил прямо на землю. Я взвизгнула и расхохоталась, а Алекс подхватил меня и помог принять устойчивое положение.

Когда мелодия подошла к концу, мы расцепили руки и присоединились к овациям. Алекс вдруг на секунду присел, а когда выпрямился, то сжимал в руках нитку побитых фиолетовых фестивальных бус.

– Они же на земле валялись, – сказала я.

– Ты их не хочешь?

– Хочу, – ответила я. – Но они на земле лежали.

– Да, – подтвердил Алекс.

– Там грязно, – продолжила я. – Вечно проливают выпивку. Может, там еще и стошнило кого-нибудь.

Алекс поморщился и опустил руку, готовый бросить их на землю, и я поймала его за запястье.

– Спасибо, – сказала я. – Спасибо за то, что ради меня дотронулся до этих грязных бус, Алекс. Я от них просто в восторге.

Он закатил глаза, но улыбка не сходила с его губ, когда он надел бусы мне на шею.

Когда я снова подняла взгляд на Алекса, он сиял, словно свеженачищенная монетка. Я думаю: я люблю тебя еще больше, чем раньше. Как вообще такое возможно?

– Давай сфотографируемся вместе? – предложила я, но на самом деле подумала: вот бы можно было поймать этот момент, налить его во флакон, словно духи. Я бы всегда душилась им, и он бы всегда был со мной, и, куда бы я ни пошла, со мной был бы Алекс, и я бы всегда чувствовала себя той, настоящей Поппи, которой мне так нравится быть.

Алекс достал телефон, мы обнялись, прижавшись друг к другу, и он сделал снимок. Когда мы взглянули на результат, Алекс издал сдержанный вздох удивления. Он, видимо, очень старался не выглядеть сонным, поэтому широко распахнул глаза в самый последний момент.

– Выглядишь так, будто увидел что-то абсолютно ужасное, – заметила я.

Алекс попытался вырвать телефон у меня из рук, но я ловко увернулась и бросилась прочь, быстро пересылая изображение на свой номер. Алекс кинулся за мной, изо всех сил пытаясь сдержать улыбку, но дело уже сделано.

– Вот теперь можешь удалять, – сказала я, отдавая ему телефон назад. – Я прислала себе фотку.

– Я никогда ее не удалю, – пообещал Алекс. – Но смотреть на эту фотографию я буду, только если я дома один, а замок надежно заперт. Никто и никогда не должен увидеть, какое у меня на этом снимке лицо.

– Я-то это точно увижу, – напомнила я.

– Ты не считаешься.

– Я знаю, – согласилась я. Мне нравится, что я та, кто не считается. Та, кому позволено видеть Алекса любым. Та, кто делает из него чудака.

Когда мы вернулись в нашу съемную студию, я спросила, когда он наконец собирается дать мне прочитать свои рассказы.

Алекс ответил, что он не может этого сделать – если мне не понравится, ему будет слишком стыдно.

– Ты получаешь магистратуру по искусствам в отличном университете, – сказала я. – Естественно, ты хороший писатель. Если мне не понравятся твои рассказы, значит, я чего-то не понимаю.

Он ответил, что, если мне не понравятся его рассказы, значит, это Университет Индианы чего-то не понимает.

– Ну пожалуйста, – умоляла я.

– Ладно, – Алекс достал свой ноутбук. – Только давай ты будешь читать, пока я в душе, хорошо? Я не хочу это видеть.

– Договорились, – согласилась я. – А романа у тебя нет? Я могла бы успеть прочитать его, раз уж у меня есть время, пока Алекс Нильсен принимает душ.

Он кинул в меня диванную подушку и удалился в ванную.

Рассказ, который открыл для меня Алекс, оказался коротким – всего девять страниц. Он про юношу, родившегося с парой крыльев за спиной. Всю жизнь все говорили ему, что он обязан начать летать, но он слишком боялся. Когда он наконец решился и спрыгнул с крыши двухэтажного здания, у него ничего не вышло. Он упал, сломав себе ноги и крылья. И до конца он так и не выздоровел: когда кости зажили, срослись они неправильно. Наконец-то больше никто не говорил ему, что он был рожден для того, чтобы летать. Наконец-то он был счастлив.

Когда Алекс вернулся из душа, я плакала, и он спросил, что не так.

– Не знаю, – ответила я. – Просто этот рассказ говорит со мной.

Алекс подумал, что я шучу, и издал смешок, но я не шутила. Я совсем не имела в виду ту девушку, что пыталась продать нам фигурку медведя за двадцать одну тысячу долларов.

Я думала о том, что Джулиан всегда говорил об искусстве. Как ты либо что-то чувствуешь, либо нет.