Я возьму твою дочь - Сабина Тислер

Перед судебным заседанием к Йонатану подошел худощавый молодой человек.

— Я Тобиас Альтман, — прошептал он, глядя в пол, — я только хотел сказать, как мне жаль, что так получилось с вашей дочерью. Простите меня, пожалуйста.

Он повернулся, торопливо прошел по коридору суда и исчез в зале заседаний.

«Как просто, — подумал Йонатан, — до того обычно и банально, что больно становится. Он выпалил эту заученную фразу и думает, что все стало хорошо. Нет, Тобиас Альтман, я тебя не прощаю. Тут нечего прощать: то, что ты сделал, не подлежит прощению».

«Кроме того, суд пришел к убеждению, что как пострадавшей, так и ее родственникам вряд ли принесет пользу то, что Тобиас Альтман получит наказание в виде лишения свободы, которое на всю жизнь может испортить ему карьеру. Поэтому суд вынес приговор более мягкий, чем требовало обвинение».

— Извините меня, пожалуйста, — сказал Йонатан и встал, — мне что-то нехорошо, похоже, нужно прилечь. Идем, София.

— Что с тобой? Почему тебе стало плохо? — спросила София.

Она почувствовала беспокойство, исходившее от Йонатана, и положила ладонь на его руку.

Он не ответил.

— Спокойной ночи, — сказала она, — и большое спасибо за прекрасный ужин. Это было очень приятно.

Энгельберт встал, обнял Йонатана и чмокнул губами в воздухе над его правым и левым плечом. Йонатан окаменел. Затем Энгельберт обнял Софию, поцеловал ее в обе щеки и прижал к себе. Может, на какую-то долю секунды дольше, чем следовало.

Йонатана обдало жаром. Ярость охватила его, и он сжал кулаки, чтобы не ударить судью. «Ее ты у меня не отнимешь, — подумал он. — Ее я буду защищать. Сейчас и до конца своих дней».

Энгельберт по-дружески улыбнулся.

— Счастливо добраться до дома. И оставьте машину на стоянке, вы ведь выпили! — пошутил он и громко рассмеялся над шуткой, которую счел удачной.

Ингрид подала им руку. Йонатан и София обошли дом и, не оборачиваясь, исчезли в ночи.

Сердце Йонатана бешено колотилось. Ярость бушевала в нем. Казалось, он в любой момент взорвется. София нежно провела рукой по его волосам и по спине.

— Да ты дрожишь, — тихо сказала она. — Что с тобой? Что случилось?

— Ничего, София, ничего.

— Это как-то связано со мной? — несмело спросила София.

— Ну нет же! — Йонатан остановился. — Даже и не думай такого! Никогда! Мне кажется, не существует ничего, что бы ты сказала или сделала и что могло бы рассердить меня.

Он поцеловал ее в лоб, в глаза, в губы.

Ее голова лежала у него на плече, и она ощутила очень тонкий запах пота, который смешивался с запахом стирального порошка.

Это был запах страха. Но она ни о чем больше не спрашивала.

Он не мог уснуть. Мучительно медленно тянулись минуты. София была рядом с ним и размеренно дышала. Ее маленькая рука лежала на его груди, словно она хотела не допустить, чтобы он вставал с постели.

«ПАПА, ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ? Я ДОЛЖНА ТЕБЕ ЧТО-ТО СКАЗАТЬ».

— Жизель?

«Я ЗДЕСЬ».

«Что это значит? — подумал Йонатан. — Я разволновался и переутомился, нужно наконец заснуть. Завтра я попрошу судью и его жену уехать, чтобы этот кошмар наконец закончился».

«НЕТ, ТЫ ЭТОГО НЕ СДЕЛАЕШЬ».

«Я хочу мира и покоя. Я не хочу, чтобы все началось сначала».

«ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СБИЛ МЕНЯ НАСМЕРТЬ, ВЕДЕТ СКАЗОЧНУЮ ЖИЗНЬ. ЭТОТ ЧЕЛОВЕК ЖИВЕТ, А Я — НЕТ. Я МЕРТВА. ОН ОТНЯЛ У МЕНЯ ВСЕ И НЕ ПОНЕС ЗА ЭТО НИКАКОГО НАКАЗАНИЯ. ДРУЖЕСКИЙ ЖЕСТ… ЭТО МОШЕННИЧЕСТВО, ПРЕДАТЕЛЬСТВО! ТЫ ЖЕ НЕ МОЖЕШЬ С ЭТИМ СМИРИТЬСЯ! ПОЖАЛУЙСТА, ПАПА, НЕ БРОСАЙ МЕНЯ В БЕДЕ!»

«Что я должен сделать?»

«УБЕЙ ЕГО! БОЛЬШЕ НИКОГДА В ЖИЗНИ У ТЕБЯ НЕ БУДЕТ ТАКОЙ ВОЗМОЖНОСТИ. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗАЩИТИЛ МОЕГО УБИЙЦУ, ЖИВЕТ В ТВОЕМ ДОМЕ. ОТОМСТИ ЗА МЕНЯ!»

«Но как?»

Голос не ответил.

24

Прямо перед домом рос орех. До его сочных зеленых листьев можно было дотянуться чуть ли не из постели. Дерево затеняло спальню, так что не было необходимости закрывать ставни, и в то же время яркий солнечный свет не мешал спать. На утренней заре птицы на орехе и в кипарисах устраивали громкий концерт.

Энгельберт подложил левую руку под голову, он чувствовал себя сильным и здоровым, никаких болей в бедре. Похоже, можно пойти искупаться в бассейне.

— Ты слышишь, как поют птицы? — спросил он Ингрид. — Невероятно, какой концерт они устроили в кипарисах!

— Энгельберт, прошу тебя, я еще сплю, — зевнула Ингрид и повернулась на бок.

Она посмотрела на будильник. Половина седьмого. Боже мой, как рано! Она, не собиралась вставать раньше восьми.

Энгельберт поднялся и подошел кокну. Оперся о подоконник и посмотрел на улицу.

— Прекрасно, — пробормотал он, — какой день!

Сейчас он напоминал гориллу, которая добродушно что-то рассматривает.

«Какой у него широкий крестец! — подумала Ингрид. — Это, скорее всего, результат регулярной работы в саду и занятий в бассейне по вторниками и пятницам».

Поначалу Энгельберт казался себе дряхлым и глупым, когда в обществе преимущественно пожилых дам преодолевал утреннюю дистанцию, но потом заметил, что занятия идут ему на пользу. Значительно улучшилось самочувствие, давление упало, сердечно-сосудистая система пришла в порядок. И в дни, когда он по утрам занимался плаванием, его работоспособность была намного выше.

Лежать в постели больше не имело смысла. Ингрид встала и надела халат.

— Я приготовлю кофе. А потом приму душ.

Ходить босиком по прохладным терракотовым плиткам было приятно. Она включила эспрессо-машину и исчезла в ванной.

Энгельберт вышел на террасу и раскинул руки. «Никакая сила не заставит меня покинуть сегодня этот чудный уголок! — мысленно поклялся он. — Не поеду я ни в какой город, не буду ничего смотреть и не хочу ничего покупать. Буду просто сидеть на террасе и наслаждаться жизнью».

— Ничего не поделаешь, придется ехать в долину, — сказала Ингрид за завтраком. — Нам нужны яйца, молоко, да и салат в холодильнике уже никуда не годится. И еще кое-что на обед. Никаких проблем, ты можешь со мной не ездить. Оставайся возле бассейна и займись гимнастикой.

— Да, хорошо, — пробормотал Энгельберт, — я остаюсь. Пожалуйста, привези мне немецкую газету.

— Какую?

— Да все равно. Какую-нибудь.

Ингрид убрала посуду после завтрака в посудомоечную машину, поставила молоко, маргарин, варенье и сыр в холодильник, вытерла стол и плиту, потом взяла в руки сумочку.

— Пока!

Она чмокнула мужа в щеку и направилась к машине. Энгельберт услышал шум двигателя, когда она тронулась с места, и порадовался, что у него будет два-три часа покоя.

В десять минут десятого позвонил доктор Кернер. Йонатан как раз сидел с Софией за завтраком и пил уже четвертую чашку кофе. Аппетита у него не было.

— Что, желудок все еще болит? — осторожно спросила София.

— Мне кажется, да.

— Тогда тебе нужно пить чай, а не кофе. И, может быть, съесть сухарик.

Звонок телефона помешал Йонатану ответить.

— Доброе утро! — сказал Энгельберт. — Мне неловко беспокоить вас так рано, но у нас нет воды. Ни в кухне, ни в ванной, нигде. Ни капли. Моя жена утром без всяких проблем приняла душ, а сейчас tabula rasa.[58] Niente.[59] — Он засмеялся. — Ингрид уехала за покупками, а я собрался в душ, и хорошо, что хотя бы не намылился.

— Сейчас приду. Буду через две минуты.

— Очень мило с вашей стороны. Спасибо.

Энгельберт положил трубку.

Йонатан встал.

— У них проблемы с водой, я этим займусь.

София кивнула и обхватила ладонями чашку, словно, несмотря на жару, хотела согреть руки.

Когда он шел через луг к вилле, она снова заговорила с ним:

«ВОТ ВИДИШЬ. СУДЬБА БЛАГОСКЛОННА К ТЕБЕ».

Он услышал песню через открытое на террасу окно.

«Time to say goodbye».

Странный зуд прошел по телу Йонатана. Ему стало настолько плохо, что пришлось остановиться. Перед глазами у него все плыло. Он испугался, что упадет, и прислонился к стене.

— Пожалуйста, заходите, — услышал он слова Энгельберта.

У Йонатана было ощущение, что он двигается, словно марионетка. Подвешенная за нитки и управляемая кем-то чужим. Голос Энгельберта доносился до него, словно через вату: глухо, отдаленно и растянуто, как в замедленной записи.

Энгельберт как раз поднимался по каменной лестнице от бассейна и остановился на верхней ступеньке.

— Доброе утро, господин Валентини! Вам уже лучше? Хорошо, что вы пришли.

— Да, мне уже лучше, спасибо.

У Йонатана появился кислый привкус во рту, и он почувствовал, что его тело словно свело судорогой.

«Io con te»,[60] — пел Бочелли.

— Вы вчера явно чувствовали себя не в своей тарелке, — сказал Энгельберт. — Во всяком случае, у нас с женой сложилось такое впечатление. Вы знаете, герр Валентини, я еще долго думал о нашем разговоре. Когда мы говорили о дружбе и обо всем таком. Я верю, что некоторые люди встречаются друг с другом по воле рока. Вот вы вчера вечером упомянули о той молодой женщине… Это тоже не дает мне покоя, потому что кажется несправедливым, что ее жизнь оборвалась так рано, но иногда судьба просто берет рубанок в руки, и тогда щепки летят!