Игра с тенью - Джеймс Уилсон

Я так несчастна. Сегодня утром Флорри сказала: «Мама, почему ты больше не красавица?» Я не могла сказать ей правду: я полночи не спала и плакала об ее отце.

Неужели я… Я едва могу это написать: неужели я его теряю? Он изменился? Молю Бога, чтобы это было не так. Но я так далеко, я не могу коснуться его, увидеть его милое лицо или услышать голос.

Ты куда умнее и мудрее меня — может, ты сможешь помочь нам?

Твоя любящая сестра

Лора

XXVII Из дневника Мэриан Халкомб 9 октября 185…

Так дальше продолжаться не может.

Боже, неужели всю жизнь нужно только и делать, что сжимать зубы и выполнять свой долг?

XXVIII

Черновик письма Уолтера Хартрайта мистеру Хоксворту Фоуксу 10 октября 185…

1. Занят написанием «Жизни Тернера».

2. Мистер Раскин сообщил мне, что Вы хорошо его знали и можете предоставить бесценную информацию.

3. Буду проезжать мимо Фарнли в четверг и хотел бы спросить, можно ли к Вам заехать.

4. Простите, что не предупредил Вас заранее. Пойму, если Вы не сможете меня так неожиданно принять.

XXIX

Из дневника Уолтера Хартрайта 12 октября 185…

Даже хорошо

Даже хорошо, что я не написал ей заранее, что еду, потому что завтра домой все-таки не попаду. Меня задержало странное происшествие, которому я не могу не приписать некоторое значение.

Как раз перед тем, как мы подъехали к Лидсу, впереди поезда послышался оглушительный грохот, мы дернулись, покачнулись и с визгом остановились. Мой сосед, краснощекий седой человек лет пятидесяти, в коричневом костюме и без пальто, будто его достаточно согревала собственная горячая кровь, опустил окно и выглянул наружу.

— В чем там дело, вы видите? — спросил я.

— Котел лопнул, — ответил он, поворачиваясь к нам. — Боюсь, леди и джентльмены, нам придется здесь посидеть. Им понадобится другой паровоз.

С этими словами он снова посмотрел в окно, потом открыл дверь и осторожно выбрался наружу.

Я был уверен, что это против правил компании, но не услышал, чтобы кто-нибудь сделал ему замечание, так что через минуту-другую я взял альбом и карандаш и тоже спрыгнул на землю — отчасти из любопытства, а отчасти затем, чтобы избежать необходимости целый час, а то и больше вести вымученные беседы с другими пассажирами.

Сначала я увидел только, что густой пар и черный дым окутали локомотив и половину первого вагона; но когда я подошел поближе, то разглядел смутные фигуры, которые бегали взад-вперед или стояли небольшими группами и разговаривали. Среди них я увидел своего спутника в коричневом костюме; он погрузился в беседу с бородатым мужчиной в фуражке и белых полотняных брюках — очевидно, машинистом. Никто, судя по всему, не пострадал, и все же в этой картине определенно было нечто жуткое — дрожащие стержни и поршни, ужасные струи пара, с визгом вырывавшиеся из лопнувшего котла (только когда эти чудовища ранены, можно разглядеть их истинную силу); ярость все еще пылающих углей, красное пламя которых сквозь туман казалось вратами ада.

Ужасно, но и прекрасно. Я достал карандаш и начал рисовать.

Я так увлекся своим делом, что не заметил приближения человека в коричневом костюме, пока он не встал у меня за плечом.

— Вы художник? — спросил он через минуту.

Я кивнул.

— Вы мне напомнили Тернера. Он любил туманы, огонь и машины. Вы знаете его работы?

— Да, — сказал я, — и восхищаюсь ими.

— Я с ним был знаком, знаете ли, — сказал он.

Голос у него был достаточно безразличный, но он засунул большие пальцы рук в жилетные карманы и покачался с носка на пятку, будто его чувство собственной значимости, не найдя выхода в словах, стремилось вырваться наружу как-то еще.

— Я Элайджа Нисбет.

Он явно рассчитывал произвести на меня впечатление, и я думаю, мое удивленное восклицание продемонстрировало, что я впечатлен, хотя честно говоря, я никогда раньше не слышал этого имени.

— У меня есть кое-какие из его поздних картин, — продолжил Нисбет. — Я с удовольствием покажу их вам, если вы как-нибудь будете в Бирмингеме. Вы как профессионал сможете оценить их лучше, чем мои соседи.

— Спасибо. Я буду очень рад.

— Позвольте, я оставлю вам свой адрес.

Он взял альбом и нацарапал адрес на задней обложке.

— Ну вот, — сказал он, отдавая альбом мне, — пойду писать жалобу. — Он изучающе глянул на пострадавший локомотив. — Тут машинист виноват. Он сообщил вчера вечером, что все в порядке, но ведь наверняка уже был какой-то признак повреждения.

Он не объяснил, почему говорит с такой уверенностью и почему именно он будет писать жалобу; а я его не спросил, боясь показать, что на самом деле не знаю, кто он такой.

Только когда он ушел, я понял, что и сам про свои дела ему не рассказал. К чему эта скрытность? Неужели только потому, что он связал меня с Тернером как художника, а не как биографа, а я не хотел его разочаровывать?

Сменный мотор прибыл почти через два часа, в результате я пропустил поезд на Артингтон и приехал в Отли слишком поздно для встречи с мистером Фоксом. Поэтому я послал с носильщиком записку, что загляну к нему утром, и остановился на ночь в «Черном быке», где и пишу все это.

Легко понять, почему Тернеру здесь нравилось. Если Петуорт лорда Эгремонта, словно ренессансный дворец, которым правил ренессансный повелитель, привлекал классическую сторону его натуры, то Фарнли мистера Фокса, должно быть, удовлетворял его стремление к возвышенному. На улицах Петуорта невозможно забыть о соседстве особняка лорда; но в Отли, городке примерно того же размера, чувствуешь только близость природы. С одной стороны город ограничивает река Уорф, на другом берегу которой простираются величественные вересковые пустоши, а с другой стороны огромный холм — по словам возницы из Артингтона, его называют Чевин, — закрывающий половину неба на западе. Когда я приехал, солнце как раз заходило за холмом, и я достал альбом и сделал несколько набросков, щуря глаза и вытягивая шею, чтобы разглядеть скалы на вершине, пока наконец не стемнело так, что работать было невозможно, и я не поехал в гостиницу.

«Черный бык» — место солидное, доброжелательное и без претензий. Как и все остальные дома в Отли, он построен из грубого местного камня, покрытого сажей от заводов неподалеку. Он стоит на углу главной площади. Когда я прибыл, при свете фонарей разбирались последние рыночные лотки, а мальчишки копались в раздавленных капустных листьях и разбитом турнепсе на земле. На мгновение я вспомнил первый визит на Мэйден-лейн (хотя лица здешних детей светились здоровьем и весельем, а воздух звенел от их смеха и туманился от их дыхания) и невольно задумался, видел ли Тернер в Отли подобную сцену и вызвала ли она у него схожие мысли. Тут я невольно вздрогнул; какие образы, какие тайные воспоминания и ассоциации, которых я теперь никогда не узнаю, появились тогда в его сознании и какую старую боль, нужду и холод они разбудили? И найду ли я здесь следы тайного Тернера, как в Туикенхэме и Фаррингдоне, или встречу только свидетельства жизни знаменитого художника, и мистер Фокс повторит мне то, что я уже назвал «официальной точкой зрения»: «Странный, эксцентричный человечек, но не было никого нежнее и вернее в дружбе».

В прихожей с каменным полом меня встретил коренастый круглолицый мужчина в плотном фартуке и белой рубашке без воротника, закатанные рукава которой открывали мощные руки, а расстегнутые пуговицы — поросль седых волос на груди. Сквозь полуоткрытую дверь справа я разглядел стол на козлах, за которым сидели просто одетые мужчины и женщины, и услышал гудение двадцати или тридцати голосов. Фермеры с женами отдыхают после рыночного дня, решил я.

— Добрый вечер, сэр, — сказал хозяин. — Комнату ищете?

— Да, — отозвался я. — Надеюсь, у вас найдется одна.

— Вот разве что одна и найдется, — сказал он не столько дерзко, сколько с добродушной усмешкой.

Он оглядел ряд крюков у себя за спиной и наконец нашел ключ.

— Хотите сначала осмотреть ее, сэр? — сказал он.

— Нет, я ее возьму, — отозвался я поспешно, внезапно чувствуя, насколько я устал и насколько не хочу плестись по городку и искать другое место. — Главное, там должны быть кровать и стол, чтоб я мог сидеть и писать.

— Это я вам обещаю, — сказал он с усмешкой.

Идя за ним наверх, я пытался угадать его возраст. Он был здоров и крепок, но по морщинам на мощной шее и серебристому пушку возле ушей я решил, что ему лет шестьдесят. Уолтер Фокс, помнил я по своим исследованиям, умер в 1825 году, и Тернер больше в Фарнли не возвращался, так что последний раз он здесь был лет сорок назад. Так что вряд ли… но все может быть. Когда мы дошли до площадки, я спросил: