Портрет Лукреции - О&#39

Он вглядывается в Лукрецию, чуть отстранившись.

— Естественно. — Альфонсо накручивает на палец ее локон. — А знаете, почему?

Лукреция молча качает головой.

— Потому что я всегда… — при каждом слове Альфонсо слегка дергает локон, — …достигаю желаемого.

— Я рада! — с облегчением восклицает она. — Вы убедили матушку остаться в Ферраре? Она дождется моего приезда ко двору? Не терпится ее увидеть! И ваших сестер, конечно. Они согласились остаться с вами? Они…

Лукреция умолкает. Откинувшись в кресле, Альфонсо изучает ее взглядом. Она зашла слишком далеко. Вот бы вырвать поспешные слова из воздуха и засунуть обратно в рот!

— Вижу, вы прекрасно осведомлены, — наконец произносит Альфонсо.

— Прошу прощения. — Лукреция охвачена необъяснимым страхом, ее сердце бешено колотится, а по шее бегут мурашки. Он рассердится? Отчитает ее, как тогда, после жестокого поступка Бальдассаре? — Я говорила не подумавши, и…

— Нет-нет. Любопытно, и как же до вас дошли эти слухи? Очень интерсно знать.

— Простите, не следовало…

Он прерывает Лукрецию, единожды моргнув. Ему не нужны ее извинения.

— И все же ответьте, откуда вы об этом узнали?

Она сидит у него на коленях — разноцветная птица, стиснутая в кулаке. Эмилия рассказала. Только она не назовет имени, не выдаст служанку. Никогда.

— Услышала… случайно. Сами понимаете, пересуды…

— Чьи?

— Точно не помню.

— Слуг или вельмож?

Кого выбрать? Какой ответ лучше? Какой хуже? Какой принесет меньше вреда или наказаний?

— Я… даже не помню… наверное, все понемножку.

Несколько долгих мгновений Альфонсо разглядывает ее, подперев подбородок рукой. Наконец, спрашивает, чем она занималась, нашла ли себе развлечение, и Лукреция понимает, что тема закрыта. Так уехала его мать во Францию или нет? Остались ли сестры в Ферраре? Альфонсо аккуратно снимает ее с колен и направляется к мольберту, где стоит незаконченный натюрморт, накрытый шалью. Снимает шаль и разглядывает картину; шаль падает на пол.

— Изумительно, — хвалит он, увидев персики и мед. Слава богу, под ними не видно серебристой реки и чешуйчатого хвоста тритона! — Просто изумительно. Чудесное занятие, любовь моя, хотя… — Раздается стук. — Войдите, — велит Альфонсо, не оборачиваясь.

В комнату заходят двое подмастерьев: Маурицио бодро шагает впереди, сияя от предвкушения, а Джакопо бредет у него за спиной, опустив глаза. Оба сменили дорожные костюмы на чистые воротнички и блестящие туфли.

— Верно, — припоминает Альфонсо, выслушав робкие приветствия. — Разрешите представить подмастерьев Себастьяно Филиппи, иначе известного как Бастианино. Он будет писать ваш портрет, когда мы вернемся ко двору. А это моя супруга, герцогиня. — Альфонсо показывает на Лукрецию.

Она выходит из угла комнаты к трепетным кругам света, слившимся в одну цепочку вокруг канделябра. Филигранное кружево на ее рукавах, рубиновый кулон и нарядная прическа сияют, и взгляды подмастерьев обращаются к ней.

Узнав ее, Маурицио бледнеет, невольно открывает рот, но тотчас приходит в себя и учтиво кланяется и шепчет, какая ему выпала честь, как он польщен, он ее покорный слуга. Джакопо стоит не шелохнувшись, как испуганное животное, и не сводит с Лукреции глаз. Она мельком вспоминает его липкую кожу, безвольно повисшую шею, торчащие ключицы.

С мгновение все стоят неподвижно.

Потом Маурицио толкает Джакопо локтем, и тот оживает, подобно марионетке, которую дернули за ниточки. Срывает с головы шляпу и отвешивает низкий поклон.

— Извините моего друга, — просит Маурицио. — Ему сегодня нехорошо, и…

— Нехорошо? — перебивает Альфонсо. — В каком смысле?

— Ничего заразного, ваше высочество, — торопливо уверяет подмастерье. — Он… утомился от жары и… долгой дороги.

— Ясно. — Альфонсо берет Лукрецию за руку. — Господа, вот ваша натурщица, ваша муза. — Он обводит ее свободной рукой. — Вы, насколько я понимаю, займетесь эскизами, чтобы мы с вашим учителем могли решить, какой вариант лучше. Все понятно?

— Да, — кивает Маурицио. — Позвольте заметить, ваше высочество, какая для нас честь работать с такой музой…

— Твой друг. — Альфонсо показывает на Джакопо. — Почему он ничего не сказал?

— Он не разговаривает, ваше высочество. — Маурицио похлопывает товарища по плечу. — Вероятно, он немой.

— И глухой?

— Нет, ваше высочество. Слышит он прекрасно, только…

— А он разбирается в эскизах? — хмурится Альфонсо.

— Более чем! — улыбается Маурицио. — Он необычайно одарен, лучший подмастерье в нашей мастерской. Мастер прислал вам своих лучших помощников! Будьте покойны. Джакопо весьма искусен в фигурах и тканях, лучше него только сам мастер. Сами убедитесь, когда ее высочество начнет позировать…

— Да-да. — Альфонсо обрывает подмастерье резким жестом. — Вижу, ты вполне способен говорить за двоих. Что ж! — Он хлопает в ладони. — Не вижу препятствий начать.

Лукреция еще не ужинала, живот тянет от голода, она устала, голова болит. Вот уж чего ей не хочется, так это позировать для эскиза. Увы, ничего не поделаешь: Альфонсо — человек действия. Он ходит по комнате и говорит, что сам выберет позу, так как углубленно изучал живопись и в теории, и на практике, и будет внимательно следить за их работой. Остановившись, герцог предупреждает: от портрета он требует совершенства и не допустит ни малейшего изъяна. Потом ведет Лукрецию к креслу у огня, отодвигает в сторону ее мольберт и ставит два канделябра на стол с мраморным глобусом и кубком.

Подняв глаза на Джакопо, Лукреция встречается с ним взглядом. Как она и ожидала, юноша смотрит на нее, и его лицо пробуждает в ее душе нежность. Она знает, о чем думает подмастерье: не окажись рядом Лукреции, он не стоял бы здесь с бумагой в руках, он бы умер, и на его месте у комода зияла бы пустота. Если она не прибежала бы на шум, не нашла бы его, не знала бы, что делать… Если бы не она… Он смотрит на картину с персиками на мольберте, потом опять на нее, и в его взгляде читается любопытство. Как это необычно, ни на что не похоже — спасти другого человека! Теперь, смутно понимает Лукреция, между ней и этим тихоней, что разглаживает уголки бумаги и берет карандаш, возникла незримая, но неразрывная связь. Оба ее ощущают, оба понимают мысли, поступки и страхи друг друга.

Неясно, почему так произошло и куда это приведет, но свой поступок Лукреция должна хранить в тайне и молчать, подобно Джакопо.

Подмастерья два дня занимаются эскизами. Алебастровая комната теперь занята рулонами бумаги, графитом, углем и мелом, дорожными сумками, сброшенными на пол туниками и плащами. Как-то раз Лукреция видит в приоткрытую дверь, как Джакопо, засучив рукава, работает за столом. Маурицио говорит сам с собой, а Джакопо в ответ смеется.

Как странно! Она впервые слышит от него хоть какой-то звук, причем совершенно обыденный для других — так смеются ее братья, когда шутки ради затевают борьбу.

Она снова заглядывает в комнату. Подмастерья стоят в золотом сиянии рельефных алебастровых стен, как изящные рыбки в чистом пруду. Маурицио разглядывает работу Джакопо, а тот показывает какое-то место на бумаге, и Маурицио, подумав, качает головой. Они умеют общаться без слов. Как Маурицио понял вопрос Джакопо?

Она неохотно отрывается от интересного зрелища и идет в конюшню угостить свою мулицу чашечкой овсянки, припасенной с завтрака.

Следующие несколько дней муж частенько вызывает ее в гостиную, где рассматривает один набросок за другим и отметает непонравившиеся. Маурицио с Джакопо стоят рядом и наблюдают.

— Не то. — Альфонсо бросает свернутый эскиз на пол. — Не то, не то. — Потом достает из груды бумаг следующий и разворачивает на столе. — А вот с этим можно работать. Вы уловили ее нежность и задор, вы… — Умолкнув, Альфонсо поворачивается к подмастерьям. — Кто сделал набросок? Ты? — Он показывает на Маурицио.

— Нет, ваше высочество, — качает головой тот. — Джакопо.