Серенький Волчок - Сергей Кузнецов

Вот и сейчас, воскресным утром 30 августа Маша, забравшись с ногами в кресло, рассказывала, что вчера наконец-то видела настоящего братка, быка, бандита, не знаю, честно говоря, как их называть. Ничего страшного, очень оказался человечный, харьковские гопники были куда страшней. Помнишь, как я перепугалась, когда видела драку около Дворца Спорта? Не помнишь? Не может быть, я же тебе рассказывала, я была, кажется, в восьмом классе. Какой-то парень убегал от гопников, вскочил в троллейбус, а двое подбежали сзади, схватились за веревки, которые идут к усам, ну, этим, которые с проводами соединяются, дернули и троллейбус встал. А другие отжали двери, вытащили его, а тут подбежали остальные, человек двенадцать, и начали бить ногами прямо тут же, в пяти метрах от остановки. И все пассажиры, все, кто был на улице, только смотрели, а милиция так и не появилась.

Они повспоминали Харьков, и вдруг Маша спросила:

– Послушай, а ведь дядя Сеня был в тебя влюблен, правда?

Мама замолчала, словно оборвалась связь, а потом глухо сказала:

– Почему ты так думаешь?

– Не знаю, - ответила Маша, - я вот как-то стала вспоминать… ну, видно же было. Как он на тебя смотрел, как приходил к нам, помогал. Понятно же.

– Я думала, это он из-за брата, - сказала мама. - Из-за твоего отца. Думала, это из чувства долга.

– Ну, а ты сама? Ты любила его? Почему ты молчала?

– Маша, - сказала мама, - есть вещи, которые дети не должны спрашивать у своих родителей.

– Мама, - вздохнула в ответ Маша, - я ведь уже взрослая, какие такие вещи? Мне же сейчас больше, чем было тебе, когда ты с отцом рассталась.

– Все тогда было по-другому, - сказала мама. - Мы считали, что нельзя с кем попало… что должен быть один мужчина на всю жизнь.

– Но ты же все равно развелась, какой один мужчина?

– Я воспитывала тебя, я работала, мне было не до мужчин. И Сеня, да, он мне всегда нравился, с первого дня, как я его увидела, когда Женя меня привел знакомиться с родителями. Но это же был Женин брат, ты пойми! Я же была Женина невеста!

На секунду Маша замерла. Она увидела мамину жизнь с пугающей четкостью. Все было, как мама и загадала: один мужчина, одна любовь на всю жизнь, одна дочь. Но любовь - не к тому, от кого родила, а к тому, кто стал дочери фактическим отцом. Теперь Маша понимала, почему в детстве мать почти ничего не говорила о Машином родном отце, мол, он их предал и уехал в никуда. Ее отцом должен был стать дядя Сеня - раз уж он не мог стать маминым мужем. Так мама прожила пятнадцать лет, а потом уехала в Израиль, потому что девочке там будет лучше, а жизнь все равно прошла, и единственный мужчина, которого она любила, не последовал за ней в обетованную землю, где никто бы не знал, кто чей брат и кто чья невеста. Какая чудовищная, бессмысленная жизнь. Маша вздохнула:

– Конечно, мама, я тебя понимаю. Ты все правильно сделала.

Когда позвонил Горский, Маша пересела к столу и стала рисовать на листке гостиничной бумаги кружочки и стрелочки, чтобы удобней было объяснять про Лизу, Сережу, Свету, Таню, Вадима - кого еще?

– Посмотри сама, - говорил тем временем Горский со знакомым азартом. - Лиза беременна, ей нужны деньги. Она могла приехать к нему, все забрать, а потом его убить, чтобы все оставить себе. Она финансист, должна была знать про кризис, понимала, что в шуме и суматохе никто не заметит, у кого стало на шестьдесят тысяч долларов больше. Вадим мог убить Сережу из ревности, он этого и не скрывает, потому что признание - лучшая защита. Человек каждый день стоит у окна, ждет, когда любимая придет к другому. От такого любой сойдет с ума. Его могла убить Таня, тем более, она была у него той ночью, убить из ревности, от ненависти или от любви. Но скорее это могла сделать Света, потому что я не верю женщинам, которые говорят, что не ревнуют. Нельзя делить возлюбленного с десятком других - никто не выдержит. Кто еще остается? Аля, которая говорит, что никогда с ним не спала, но могла знать о деньгах, а деньги ей нужны, она привыкла жить на широкую ногу, и кризис разорит ее, как и всех в России. Ну, и Денис мог сделать это из дружбы.

– Ну, это уже глупость, - сказала Маша. - Убийство из дружбы.

– Я немножко представляю себе такой тип людей, - сказал Горский. - Я знаю случай, когда человек убил чисто из любви.

– Это я тоже представляю, - сказала Маша, - но тут все немного по-другому.

– Хорошо, - сказал Горский, - давай зайдем с другой стороны. Во сколько был убит Волков?

– Милиция говорит - между двенадцатью и часом, вскоре после того, как у него была Таня. Вадим говорил, что видел, как она приехала около полуночи.

– Ты знаешь, что делали в это время все остальные?

– Послушай, Юлик, - разозлилась Маша, - я же не провожу здесь дознание. Эти люди - мои друзья, они вообще не верят, что убийца - один из них. Я не задаю вопросов: "Что вы делали в ночь со среды на четверг?" Я знаю про Ивана и Дениса - они ужинали в "Маме Зое", но ушли оттуда еще до двенадцати. Я знаю, что Света говорила с Таней, когда та вернулась домой - значит, Света была в это время дома.

– О чем они говорили? Они же не разговаривают!

– Они не говорили. Света позвонила, Таня сказала "алло", услышала Светин голос и бросила трубку.

– Это они обе подтверждают?

– Нет, это рассказывает Света.

– А если она просто создает себе алиби?

– Послушай, Юлик, - рявкнула Маша, - ты сумасшедший, мне надоело, хватит!

– Хорошо, - сказал Горский, - хватит. Постарайся только сама все время помнить: один из этих людей - убийца. И мы не знаем, почему он убил. А если он убил один раз, может убить и второй.

Иван-Царевич и Серый Волк. Октябрь, 1996 год

Сидим на кухне, пьем пиво, хоть я и не люблю пиво, за окном дождь, все хорошо. И тут Иван говорит: "Ты же спас меня тогда, понимаешь? Спас". Я говорю ему: брось, какое там спас, просто фишка так легла, рядом оказался, руку протянул.

Значит, я говорю это, а сам смотрю на его руки, крепкие такие руки, не слишком ухоженные, но красивые. Девушкам должны нравиться. Если бы мы занимались армреслингом, он бы меня в два счета уложил. Он вообще во всех отношениях более продвинутое существо, чем я. Если, конечно, можно говорить "существо" про другого человека, в особенности - твоего друга.

Сидим на кухне, пьем пиво. Воскресенье, впереди целый день. Точнее, полдня, поскольку уже часа три, наверное. Иван пришел утром, принес замороженных креветок и пива. Креветок мы сварили, а пиво еще не выпили. Наверно, потому что я не люблю пиво. Сидим, пьем.

За окном дождь. На улице нечего делать, дома, собственно, тоже, но можно сварить креветок, выпить пива. Нормальный отдых. Все пацаны так отдыхают, чем мы хуже? Надо же нам как-то истратить двенадцать часов, которые остались от выходных. Вот мы и сидим, пьем пиво. Два взрослых, тридцатилетних, считай уже, человека. Два менеджера среднего звена, сотрудники компании "Наш дом".

Мы работаем в этой компании, если кто не знает. Я давно, Иван - всего год. Мы помогаем людям тратить деньги. Они отдают деньги нам, твердо зная, что в результате получат меньше, чем положили. Потому что, будь наоборот, мы бы давно разорились. И не было бы на рынке страховой компании "Наш дом", и у нас, соответственно, не было бы денег, чтобы купить пива и креветок и вот таким образом протратить двенадцать часов, оставшиеся от выходных.

На пару с Иваном мы протратили уже двенадцать лет. Сначала пять лет вместе в университете, я внимание обратил, еще когда списки поступивших изучал. Бывают имена, которые сразу запоминаешь. Иван Билибинов, представляете? Едва прочитал- сразу почему-то картинка в голове: Иван-Царевич на Сером Волке. Позже сообразил - Билибин, художник, Серебряный век. Потом уже познакомились, оказался вполне былинного вида: высок, строен, широк в плечах, рукопожатие такое, что костяшки трещат. Сейчас бы подумал, что качок, может, голубой даже, есть среди них такие, с рельефной мускулатурой, а тогда и в голову не приходило. Значит, пять лет в университете, потом - пару лет в каких-то конторах, а потом совсем уже по отдельности. Лет пять назад я прибился к "Нашему дому", страховой компании, а Иван тратил эти годы совсем по-другому.

Помню, давно было. Тоже, сидим на кухне, пьем пиво. Я пиво уже тогда, кстати, не любил. Иван говорит: "Такие возможности, ты не представляешь! Можно армейское имущество скупать совсем за гроши. Конверсия, представь? Вот, смотри, у меня даже список есть". Вынимает список, показывает, а я спрашиваю: "Иван, а не боишься? Ведь грохнут за милую душу". Он мне отвечает: "Ты что, какое грохнут! Чего тут бояться, все схвачено". Давно это было, сейчас бы не спросил. Кто я такой, чтобы лезть в чужую жизнь? Тем более в жизнь человека, который во всех отношениях более продвинутое существо, чем я. Хотя мы никогда не занимались армреслингом, я почему-то в Иване уверен.