Единый - Александр Цзи

лысый красавец. Мы с Витькой сели в кабину, впритык друг к дружке, а за руль устроился старый конвоир. Без лишнего рассусоливания поехали. В зеркале заднего вида улыбался и махал нам рукой гостеприимный Федя.

В кабине трясло не так отчаянно, как, должно быть, это происходило в фургоне, но особенным комфортом и не пахло. Инженеры Вечной Сиберии не знают о правилах эргономики или принципиально их не применяют. Сидения были жесткими, прямоугольными, приспособленными для аморфных существ, вроде амеб, или роботов с прямоугольной задницей без нервных окончаний. Наверное, инженеры верили в то, что любое удобство людям противопоказано, чрезмерно расслабляет и отвращает от любви к родине.

В остальном поездка получилась недурной, жаловаться не на что. После обильного чаепития нам с Витькой потребовалось сделать пару остановок. Водитель останавливался на обочине гравийки, по которой мы ехали все это время, и мы орошали почву возле леса. Егор, наверное, мозги вывихнул, гадая, для чего мы останавливаемся. А может, он уже ни о чем внятном не думал. Как бы то ни было, молодому плешивцу, сидящему рядом с ним, разговаривать с Егором запрещалось.

Остановились за километр до границы, за которой начиналась территория каторги — вернее, Северного Лесного Исправительного Учреждения. Вот что значила не совсем благозвучная аббревиатура СЛИУ. Мы с Витькой пересели в фургон, в гости к Егору, а молодой конвоир составил компанию старшему в кабине. Фургон был оборудован двумя деревянными скамьями, натертыми задницами пленников до зеркального блеска, и стальными кольцами, к которым прикреплялись цепи от кандалов — ручных и ножных. Егора пришлось приковать по всей форме, чтобы не выпрыгнул по дороге, не разбил себе голову или не натворил еще каких-нибудь дел. От фанатика — неважно, религиозного или патриотического — можно ожидать чего угодно.

Километр протряслись на ухабах, затем грузовик наконец остановился. Снаружи заговорили, что-то заскрипело, машина снова тронулась, и сквозь щели в задней части фургона я разглядел скрипучий шлагбаум.

Снова остановились, снова голоса. Тронулись — проехали стальные ворота с колючкой наверху.

На сей раз в полутемный фургон заглянули две физиономии при исполнении. Я легко их зачаровал, и они увидели то, что было нужно: прикованных арестантов. Помню какой-то фантастический фильм, где один телепат провернул тот же фокус, но он внушил досмотрщикам, что машина пуста. И в фильме не показали, чтобы телепат нервничал, что его дар не сработает. А я немного нервничал.

Егорушка, то ли отчаявшийся, то ли боящийся, что я выставлю его предателем, молчал, внимания не привлекал, саботажничать не пытался.

— Всего трое, что ли? — спросил хриплый голос. — Ради них машину гоняли… не говоря уже о судне. Что за нах?

— Да бля, — отвечал молодой плешивый конвоир, заранее проконсультированный мною, — говорят, было больше, но сколько-то по пути подохло. Их до этого на шахтах держали, а потом по состоянию здоровья перевели к нам, на свежий воздух.

— Ну и нах их было таскать по учреждениям? — удивился хриплый. — По-любому ведь сдохли. А нам — машину зря гонять…

Машина, по всей видимости, очень беспокоила хриплого. Вероятно, это был завхоз.

В третий раз поехали и на сей раз ехали чуть дольше. Третий КПП был последним и самым въедливым. Арестанты, то есть мы, обязаны были выйти из фургона для пристального досмотра. Мы и вышли, а я наложил заклятье Знака сразу на пятерых.

— Кто главный? — по-хозяйски осведомился я.

— Я, — выступил вперед один из пятерки, пузатый, с отекшим лицом, демонстрирующим пагубное пристрастие к “Тишь-да-глади” на самогонке.

Мы стояли между машиной и невысоким невзрачным строением из кирпича (что удивительно для лесного края, где все строят из бревен), с плоской крышей, узенькими окошками-бойницами и железной дверью. Решетчатый забор с колючкой по верхнему краю образовывал тесный — только один грузовик проедет — коридор. За забором зеленели кусты и молодые деревца. За ними выглядывали еще строения — двух- и трехэтажные, из бревен. Сам коридор заканчивался очередным шлагбаумом и торчащими из земли бетонными тумбами, призванными остановить любую машину, включая танк.

“Основательно тут окопались, — отметил я. — Даже какое-то КПП оборудовано так, чтобы устоять в случае массированной атаки с применением крупнокалиберного оружия… А вот на случай нашествия ведунов тут совсем не подготовились. Странно. Неужели ни один колдун никогда не добирался до Вечной Сиберии? Ни один Отщепенец не кочевал по этим диким лесным краям?”

— Вызывай начальника всего Северного Лесного Исправительного Учреждения, — велел я.

Отекшее лицо дрогнуло и застыло.

— Самого? — ахнул пузан. — Старовойтова Виктора Семеныча?

— Самого, — подтвердил я грозно. — Старовойтова Виктора Семеныча.

— Тезку моего, — негромко фыркнул Витька.

— Ну? — подстегнул я колеблющегося пузана. — Живо! Скажите, что один из прибывших умер, а в его внутренностях найдено десять килограмм “Тишь-да-глади”! Слава Вэсэ!

Я не уточнил, каким образом во внутренностях свежепреставленного арестанта немедленно найдено дикое количество наркотика. Мигом вскрытие провели? Прямо на КПП? Это совершенно неважно. Десять килограммов наркотика в кишках вышибет из начальника остатки здравого смысла. Или я совсем не разбираюсь в людях. А не вышибет, пойду дальше, зачаровывая всех подряд. Просто хотелось действовать более тонко, не расходуя почем зря магию — хотя ничто не указывало, что магия у меня может кончится, как заряд батареи.

— Во славу Вэсэ! — гаркнул пузан. Развернулся кругом и строевым шагом отправился в здание КПП.

— В фургоне один очень опасный рецидивист, — сообщил я остальным четырем охранникам, стоявшим по стойке смирно в ожидании приказов. — Психически больной. Препроводите его в отдельную камеру или как там у вас это называется… Но относитесь не слишком сурово — он все-таки нездоров.

— Не волнуйтесь, — весело заверил меня один из четверки. — У нас не задуреет. Мы его живо вылечим. У нас трудотерапия, а лучше нее еще ничего не изобрели!

Егор наш разговор, разумеется, слышал. Когда охранники залезли в фургон, чтобы отконвоировать особо опасного психически нездорового арестанта, он не сопротивлялся, не мычал сквозь кляп, а пошел добровольно, с опущенной головой и поникшими плечами. Успокоился, наконец… Я проводил его взглядом и переглянулся с Витькой. Тот пожал плечами и сморщился.

Нам обоим было как-то неловко перед Егором.

— Не виноват парень, что его невозможно зачаровать, — прошептал я Витьке. — И в том, что верен своим идеалам, тоже не виноват.

— И в том, что тупой, ага, — подхватил Витька. — Давно мог бы прикинуться, что согласен сотрудничать. Был бы шанс вырваться и убежать. Или притвориться, что поддался гипнозу. Или что сознание потерял. Но нет — он с надрывом орал, что верен родине. Знаешь, Олесь, в его поведении есть что-то демонстративное — когда на публику играют.