Жизнь советской девушки - Татьяна Москвина

Евгений Идельевич Рыжик (бесконечно странно, что мне вновь, после мамы – Идельевны, повстречалось это не слишком-то популярное отчество!)… Не без усилий я открываю шкатулку с воспоминаниями о нём.

Прожитого достаточно, чтобы я заметила: у людей, живущих более-менее сознательно, так или иначе наступает час расплаты по счетам. Я, кстати, придумала такую доморощенную градацию, условно деля "человечник" на три круга:

1. Круг случая

Здесь размещаются люди, с которыми может быть всё, что угодно, – могут выиграть миллион, а могут внезапно упасть с моста в воду. Упав же, могут выплыть или пойти ко дну в равной мере. Это не имеет никакого отношения к их нравственным достоинствам или порокам – просто они прописаны в этом районе – в ведомстве Случая. Логика Случая нами, землянами, не считывается, она нам неведома. Там свои графы, цифры, проценты и соотношения. Важно понять, что замкнутые в круге случая напрасно приписывают события своей жизни каким-то благим или дурным закономерностям. Их никто не собирается награждать или наказывать, они просто – в игре. В игре, где оперируют, как правило, множествами, а не отдельными существованиями. В круге случая пребывает большинство людей.

2. Круг судьбы

В круге судьбы находятся те, с которыми не может быть все, что угодно, – с ними языком происшествий разговаривает именно их судьба. Их как раз награждают или наказывают, поощряют или закрывают пути, подталкивают, предупреждают… Здесь идёт работа по индивидуальному графику, об этом гласит античная пословица "желающего подчиниться судьба ведёт, нежелающего – тащит". Понятно, что работа по индивидуальному графику ведётся с индивидуальностями, никто не стал бы тратить время на личное вразумление массовидного человека. В круге судьбы тема случая теряет сугубый фатализм, глухую непознаваемость, и вопрос "за что?" обретает локальный смысл.

Меня, скажем, заинтересовал такой факт: пока что, до сего дня, ни один писатель не погиб в авиакатастрофе (кроме Сент-Экзюпери, который являлся профессиональным лётчиком, стало быть, имел профессиональные риски). Писатели ничем не лучше и не хуже других людей, но у них уж точно есть личная судьба и отношения с ней. Тут с каждым возятся отдельно и специально, особенно если "пчела ещё даёт мёд", то есть из писателя вылезают тексты. Грохнуть такую пчелу в тупой авиакатастрофе – это глупо и тривиально. (А вот политика – за милую душу. Политик запросто может ёкнуться.)

Пребывающим в круге судьбы рекомендовано усиленное внимание к знакам, намёкам, предложениям, узорам, толчкам и другим фигурам речи судьбы. И мерилом тут является отнюдь не благополучие индивида, на кой ляд это нужно судьбе. Предполагаю, что деловой разговор всё-таки ведётся о максимальном росте личности и предельном самовыявлении.

В круге судьбы находится некоторое число людей – само по себе довольно большое, оно гораздо, в несколько раз меньше "круга случая".

3. Круг суда

В круг суда выбиваются единицы из круга судьбы, а из круга случая сюда хода нет. Здесь человек свободен и ходит непосредственно под Богом. Знаки и намёки фатума тают и пропадают, предложения и толчки не нужны – человек сам определяет свой путь, он получает власть над судьбой. Это как если бы человек, без всяких инспекторов и штрафов, сам соблюдал правила дорожного движения – но уж и ни на какой злой рок не сетовал, если врежется в столб спьяну. Свобода так свобода! В круге суда населения совсем немного…

Так вот о расплате. Её неминуемость для меня очевидна – только не всегда её приходится наблюдать лично. Очень медленно мелют мельницы Господа, зато они стирают всё в порошок. Повезёт – ещё при жизни застанешь торжество справедливости, нет – насладишься правдой по загробному телевизору с того света (надеюсь, туда что-то транслируют!).

Ещё бывают ошибки длиною в жизнь – которые уже ничем и никогда не исправишь. Это печальный факт. Я хотела бы избежать подобных ошибок и думаю, что, к примеру, такой ошибкой длиною в жизнь для моих родителей был развод, а для Жени Рыжика, который стал отцом моего первого ребёнка, – женитьба на Л., тупой и бездарной женщине. Но не будем забегать вперёд, роман о Рыжике так роман о Рыжике.

В те годы (конец 70-х – начало 80-х) мы с друзьями и приятелями, конечно, обитали "в круге судьбы" и у большинства из нас она только-только зарождалась. Но Женя Рыжик был постарше и актёров, и театроведов, и коллег-режиссёров (29 лет), и у него уже стал завязываться некий тревожный узелок.

Режиссёрское образование у него выходило четвёртым по счёту – он закончил Институт инженеров железнодорожного транспорта, уехал по распределению в Свердловск, там одолел курс журналистики, потом, по возвращении в Ленинград, поступил на заочное театроведческое, и вслед за этим – на курс к Товстоногову. Получалось, что человек до тридцати лет проучился, но пока что ничего ни в какой области не совершил. Но ведь он был полноценным мужчиной, и надо было как-то самоутверждаться, а как у нас самоутверждаются мужчины, мы небось знаем. "Масик" (так называла его мама, масик – маленький, Женя был её младшим сыном, а старший вышел человеком солидным, математик, учитель, учебники, имя, полный контраст с Масиком) являлся законченным и отчаянным бабником. Это было рядовым явлением. Значительно позже, обожравшись бесплатной женской любовью, мужчины стали кобениться в массовом порядке – то им маленьких девочек подавай, то друг дружку. А тогда подобную дерзновенность проявляли немногие.

По моим подсчётам, до отъезда из СССР (примерно в 1989 году) Рыжик завёл не то пять, не то шесть детей только вне законного брака (в браке двое). Ведь не было СПИДа, и, вступая в связь с порядочными (то есть не гулящими) женщинами, мужчины не предохранялись. Считалось, это бабские дела и бабская забота.

Студенты-режиссёры вообще котировались в институте высоко, а Женя ещё был интеллектуалом привлекательной внешности и отличался общительностью и гостеприимством. В его квартире на Гороховой улице постоянно толклись люди, как у себя дома, распивая чай и вино. В квартире было две большие комнаты, одну занимала стойкая, любопытная и притом деликатная мама Масика (Женя утверждал, что она из рода князей Юсуповых), другую сам Масик. Кот Джафар жил в основном у Жени в комнате и часто сидел на спинке кресла, с явным неудовольствием наблюдая, что творится в кровати. По мнению Масика, Джафар терпеть не мог женщин.

Вот написала – привлекательная внешность… Привлекательной внешность Рыжика делали умные карие глаза (впрочем, карие глаза часто почему-то кажутся умными) и хорошая, задорная улыбка. А так ничего выдающегося – тёмный шатен (волосы рано стали редеть), крупная голова на короткой шее, узкие плечи, небольшая склонность к полноте. Внимание сразу прилипало к большому лицу с его забавной игрой между раздувающимися ноздрями крупного носа и иронической извилистой верхней губой. В профиль Рыжик несколько напоминал верблюда.

Поскольку мама его была татаркой, а отец евреем, мы дразнили Рыжика "татаро-еврейское иго".

Он мало пил и много читал, был завсегдатаем книжных развалов и букинистических магазинов, где чуток спекулировал – что-то продавал, что-то покупал. Ведь денег вечно не хватало, а ораву гостей следовало напоить хотя бы скверным грузинским чаем. Господи, и эти люди, без зазрения совести торговавшие чем-то вроде настриженной швабры, потом поносили Астафьева за правдивейший рассказ "Ловля пескарей в Грузии"! (Однажды, в полемическом задоре, когда на дворе стояли 90-е годы, я сказала – а вот я рада, что распался Советский Союз, благодаря этому мы избавились от грузинского чая и азербайджанского коньяка, этих кошмаров, которые терзали нас столько лет…) Одевался Рыжик скромно, правда, у него была чёрная шляпа с полями и вмятиной, как у шерифа в американских вестернах. И вывезенный из Свердловска волчий полушубок на подкладке стиля "печворк" (сшитые лоскутки).

В ситуации "общего житья", которое было у нас в Ояти, легко заводить отношения – все крутятся в общем круге, не надо специально выдумывать поводы и причины, звонить и искать встреч. Встречи – да сколько угодно: в столовой, в комнате режиссёров, в грузовике, везущем нас на поля, всегда с песнями. Особенно мы любили грянуть хором "Пора-пора-порадуемся на своём веку!" из "Трёх мушкетёров". Когда однажды мы затянули "В Вологде где-где", а там были слова "Где же моя черноглазая, где", Рыжик, сидевший в грузовике сзади меня, посмотрел в мои глаза и спел "Где же моя сероглазая, где" (он флиртовал неутомимо, органически).

У меня тогда были серые глаза, которые потом позеленели, вот странность.

Если в начале картошкиного эпоса я любила сидеть на поляне перед корпусом и читать книгу К. Рудницкого "Режиссёр Мейерхольд", то уже через неделю мысли стали упорно кружить вокруг одного человека, тоже режиссёра, но далеко не Мейерхольда. Люси это заметили сразу, Люси – Люся Мартьянова, Люся Благова, Люся Карпикова – студентки-актрисы Театра кукол, мы с ними сдружились. Ближе к концу "картошки" я съездила на денёк в Ленинград (разрешали), но когда вернулась – оказалось, что Рыжик стал ухаживать за Карпиковой. Люси мне охотно всё рассказали, а Люся Мартьянова даже придумала теорию, по которой Рыжик, как законченный эгоист, мог влюбиться только в то лицо, которое напоминало ему его собственное, – и Мартьянова убедительно доказывала, что Карпикова похожа на Рыжика.