Реликт (СИ) - Тепеш Влад

Организация, как оказалось, уже имела некоторые заготовки и наработки по формированию правильного общественного мнения, и они сразу же пошли в ход. К тому же обстоятельства моего выхода из тени оказались крайне благоприятными: тот, кто в одиночку обезвредил группу террористов, да еще и предотвратив жертвы среди заложников, по умолчанию становится героем, и это очень скрасило тот факт, что герой оказался монстром.

Мое существование сразу же «снабдили» легендой о секретной антитеррористической организации, которая в деле сохранения мира использует любые средства, включая и криптида-людоеда на службе у властей.

Общественность требовала ответов, начали рождаться разные теории различной степени упоротости… В общем, не ту обезьянку съела в свое время моя бабушка, не ту…

Так что через неделю мне пришлось, все еще сидя в госпитальной палате, дать интервью по телемосту. С той стороны собрались довольно известные личности, связанные с поиском внеземной жизни, уфологи и прочие странные типы, а также представители очень влиятельных средств массовой информации.

— Владислав, полагаю, мне не требуется учить тебя, что и как говорить? — сказала Ева.

— Да уж соображу как-нибудь. Они хотя бы не будут просить вечной жизни?

— Нет, не будут.

— И то в кныш.

Интервью прошло без осложнений, если не считать множества тупых вопросов.

Особенно отличилась одна тощая девица с огромной грудью, которая просто в лоб брякнула:

— А вы хотели бы меня съесть?

— Вначале вынь из себя весь силикон, потом мы вернемся к этому тупейшему вопросу, — проворчал я.

Аудитория заржала — кто в ладошку, кто и в голос.

— А почему, собственно, вопрос тупой? — спросил какой-то тип в очках. — Вопрос, скажем прямо, животрепещущий.

— У вас есть кошка или собака?

— Хомячок.

— Ты хотел бы его съесть?

— А почему я должен хотеть его съесть?

— А я почему должен хотеть съесть эту вот костлявую девку?

Очкарик задумался.

— Ну дело, собственно, не в ней… Вот возле меня сидит мой коллега — он смотрите какой толстый. Его бы хотели съесть?

— А почему я должен хотеть его съесть?

— Ну ведь у вас же специализация такая, верно?

Я вздохнул.

— Твои предки жрали хомячков только в путь. Специализация такая у вас — жрать все, что жрется. Поверь мне, я знаю, потому что жрал хомячков вместе с ними. Так почему ты не хочешь сожрать своего?

— Во-первых, потому что это мой хомячок. Во-вторых, потому что питание хомячками… устарело.

— Вот ты сам в полной мере и ответил на собственный же вопрос.

— Простите, только тут аналогия не полная, потому что мои, кхм, коллеги — не ваши хомячки.

Я усмехнулся.

— Мы с тобой разные, и на мир смотрим по-разному. Я бы даже сказал — мы обитаем на разных слоях мира. Я — территориальный хищник, и любую территорию, где проживаю, рассматриваю как свой участок. Все, что на нем — мой ресурс, за счет которого я выживаю. В том числе и человеческое стадо, внутри которого я скрываюсь и которое обеспечивает мои нужды. Нравится это тебе или нет — но я рассматриваю тебя как часть своего стада. Как часть системы, внутри которой я существую. Именно потому, что такая моя приспособленность. Кстати, как раз поэтому я и растерзал террористов.

— Позвольте, я поясню, — вмешался другой тип. — Мои коллеги пытаются выяснить, насколько велико в вас инстинктивное желание их съесть.

— Такое же, как у тебя — съесть твоего хомячка. Когда-то вы ели все, что могли. Потом питание хомячками устарело. Со мной та же история. Мои предки приспособились притворяться людьми не потому, что люди вкуснее, а потому, что охотиться на иную добычу не могли. По мере того, как мы учились внедряться в человеческие стада, мы получили доступ к иным источникам мяса, потому что вы освоили охоту на других животных. Получив от вас оружие, мы стали охотиться вместе с вами, а не на вас, и человеческое стадо из пищи превратилось в средство более простого выживания. Вершиной этого процесса стало изобретение денег и мясных лавок, после чего добыча пропитания путем охоты окончательно устарела. Хочу ли я съесть кого-то из вас? Нет, и так было всегда, по крайней мере, с тех пор, как мы обнаружили, что у вас есть имена.

— А что вы про террористов говорили? — спросил кто-то.

— Вы о чем?

— Какие у вас причины их не любить?

Я пожал плечами:

— А вы сами-то что скажете, если из лесу прибежит волк и начнет таскать ваших овец? Это мой участок и мое стадо, и я его защищаю. Мне плевать, кто там припрется — волки, львы, нацисты, террористы… Во все времена у меня для всех них был один ответ — когтями по мордасам. Плюс еще в последнее время добавились каменный молот и монтировка.

— А как вы, как свидетель человеческой истории, оцениваете наш прогресс? — спросила пожилая интеллигентная дама.

Я вздохнул.

— Вы называете прогрессом решение проблем, которые сами же себе и создали, и я часто ловлю себя на мысли, что вам следовало остаться в пещерах. Вы изобрели хрен знает сколько удивительных вещей, включая отравляющие газы и ядерное оружие, но счастливее не стали.

— Мы много чего другого изобрели, такого, что облегчает жизнь. Вы не могли этого не заметить, верно?

— В этом и кроется ловушка. Вы, верно, не раз пересмотрели то видео, да?

— Ну да.

— Что сделал главарь, когда я занес руку для удара?

— Э-э-э… Ничего?

— Если быть точным, то он застыл с круглыми глазами, но вам его лицо не было видно, камера снимала его со спины. Атавистический рефлекс: при виде опасности застыть. А теперь я расскажу вам кое-что о ваших первобытных предках, чего вы не знали: у них такой рефлекс был только у женщин и детей. Взрослея, мальчишки его теряли. Это перед современным террористом я позволил себе выпендриться, зная, что он слаб, труслив и медлителен. Ваши предки были быстрее в плане принятия решений. Они были не то чтоб сильнее — ведь я всегда был с ними одного роста и габаритов и потому сильнее их на уровне биохимии — но много, много жестче нынешних людей, и с ними такой выпендреж бы не прошел. Признаюсь: я убивал львов и тигров в рукопашных схватках, но при этом порой получал трендюлей от ваших предков — речь о боях один на один, естественно. Мне случалось встречать таких, которые умудрялись отразить мое нападение, а кому не удавалось — те часто дорого продавали свою жизнь. Бывало изредка даже такое, что мне приходилось спасаться бегством от собственной добычи. Но время шло, и уже тысячу лет назад я в одиночку нападал на разбойничьи ватаги, а сто лет назад устраивал засады на военные конвои нацистов. Ну или вот эти три террориста… Один оцепенел — позорище. Второй, которого я растерзал в ярости — он даже не пытался действительно бороться. Все, что им двигало — желание не получить очередной удар по роже. Само собой, что подставляя руки под мои когти, он лишь продлевал свою агонию, никаких попыток нанести мне вред, несовместимый с выживанием, он не предпринял вообще. Ваши первобытные предки боролись совсем не так, а куда как жестче, и каждый раз, когда мне не удавалось убить жертву на месте, меня ждал нелегкий бой. И добавлю, что попадание в лицо — не заслуга стрелка. Он промазал, я легко уходил с линии его выстрелов. Просто случился отрыв картечины — чистое невезение. Вдумайтесь: я напал открыто на трех подготовленных бойцов с огнестрелом и победил. Если бы я рискнул сделать то же самое тридцать тысяч лет назад — сейчас меня тут могло бы и не быть, даром что тогда мои противники были бы только с каменными топорами.

— Интересные, хм, сведения… Вы хорошо помните, как менялись люди на протяжении всей вашей жизни?

Я хмыкнул.

— Знаете, тут будет точнее сказать, что люди не просто менялись — я сам участвовал в этом процессе, зачастую вам во вред… Тут «голубые» есть?

— Есть, — отозвался мужчина, которого я бы не определил как гея.

— Вам случалось терпеть притеснения из-за ориентации?

— Ну, бывало пару раз.