Музей современной любви - Хизер Роуз

— Я еще не решил.

— Конечно, я могу найти другого пианиста, но без тебя будет не то.

— Ясно.

— Я знаю, что Элис проявляет интерес к некоторым датам. Мы виделись на днях.

— Ясно.

— «Ясно, я согласен» или «Ясно, я подумаю»?

— Да, я отыграю сезон.

— Вот это да, Арки, мы полгода пытались вытянуть из тебя ответ, а теперь ты просто берешь и соглашаешься?

Левин пожал плечами.

— Прости.

Наступило молчание. Левин потягивал вино и оглядывал кухню: кастрюли, висевшие на крючках, оплавленные свечи на столешнице, подставку для ножей, металлическую раковину, блюдце с куском мыла на подоконнике, вазы с гранатами и помидорами. Он чувствовал себя как в натюрморте. Как будто, попав сюда, он встретился с какой-то частичкой себя, ожидавшей его здесь. В последний раз он был тут с Лидией. Элайас приготовила ужин. Уму непостижимо: это было всего несколько месяцев назад.

Элайас достала из холодильника контейнер с супом, опустила в него блендер, сказала:

— Извини, немного пошумлю. — И Левин напрягся, когда она нажала на кнопку.

Она разлила ярко-красный суп по двум темным мискам и посыпала маленькими кубиками огурца и болгарского перца.

— Ужасно рада тебе, Арки, — проговорила Элайас, придвигая к нему миску. — Слишком давно мы не виделись.

Из динамиков Элайас зазвучала музыка, которую принес Левин. Безыскусное пианино, контрапункт альта, вступление гобоев и отвечающие им виолончели. Над струнными возносится звонкая труба и парит над верхушками деревьев.

— Это определенно вода и лес, — сказала Элайас.

— О, хорошо!

— В общем, по-моему, теперь просто нужна… э-э… любовь?

Левин вздохнул. Посмотрел на большую фотографию на стене. Это был снимок поющей Элайас. Распущенные волосы, серебристая майка, черная, как эбеновое дерево, кожа. Глаза закрыты, женщина чуть подалась к микрофону и выглядит поистине великолепно.

— Всё уже там. Надо только докопаться, — сказала Элайас.

Левин сделал глоток приготовленного ею кофе по-турецки, сладкого, густого.

Они работали до позднего вечера. Левин сел за пианино, Элайас пробовала петь тексты, положенные им на музыку.

Элайас отличала органичная, спонтанная реакция на музыку. В течение тех лет, что они играли в одной группе, эта женщина порой заставляла Левина чувствовать, что академическая выучка его погубила. Когда она пела, мурашки бежали по коже. В ее голосе было нечто такое, отчего у Левина наворачивались слезы.

После полуночи разразилась гроза, и ливень так громко забарабанил по крыше, что продолжать было уже невозможно.

— Я вызову тебе такси. А хочешь — оставайся. Я постелю тебе на диване. Можем вместе где-нибудь позавтракать.

Левин понятия не имел, как он сможет спать в такой близости от Элайас. Ныне он был ничем не связан. Ему отчаянно хотелось попросить ее просто обнять его: уложить в постель и обнять. Но он не мог просить об этом.

— Все в порядке. Пройдусь пешком, потом поймаю такси, — сказал он.

Есть ли у нее кто-нибудь? Он никогда не любил об этом спрашивать. Иногда на выступлениях Элайас знакомила его с какими-то мужчинами, но после Тома у нее не было постоянного любовника.

— Так я приду завтра во второй половине дня и мы запишем вокал? — спросила она.

— Да. Хорошо. Увидимся.

— А я ведь так и не была в твоей новой квартире.

— У меня еще никто не был.

Целуя Левина на прощание, Элайас проговорила:

— Знаешь, Арки, Лидия тебя очень любит.

— Правда?

— Конечно. Ты с кем-нибудь уже говорил? Я могу порекомендовать хорошего специалиста.

— Адвоката?

— Нет, — улыбнулась Элайас. — Психотерапевта.

— У меня все хорошо. Правда. Меня самого это бесит, но все хорошо.

— Никто не может спокойно пережить подобное. Это разъедает жизнь. Ты страдаешь.

— В самом деле, если это то, чего хочет Лидия… Ты ведь знаешь Лидию. Она не передумает.

— Мы не узнаем, если передумает, — возразила Элайас.

— О господи, — пробормотал Левин. Ему совсем не хотелось поднимать эту тему.

— Лидия любит тебя. Думаю, она хотела посмотреть, как ты себя поведешь… как вы оба себя поведете…

— Так это нечто вроде испытания? Или эксперимента?

— Нет, нет. Вовсе нет.

— Я очень хочу ее видеть, — сказал Левин.

Элайас кивнула.

— Есть крошечный шанс, знаю, совсем малюсенький, но все же она может немного оправиться — настолько, чтобы заговорить, чтобы вместе слушать музыку…

— Ты хочешь сказать, что она вернется домой?

Элайас пожала плечами.

— Есть такое короткое стихотворение: «Всходя на небо столько лет, ни разу солнце не сказало земле: „Ты мне должна“. Взгляни, подобна солнцу и любовь, что освещает целый мир». Никогда не знаешь, на что способна любовь, Арки.

Элайас крепко обняла его на пороге, затем отступила.

— До завтра. Держи зонтик!

Такси мчалось в центр города мимо расплывающихся огней, по огромным лужам; снаружи приглушенно шипело уличное движение, слышался перестук «дворников», похожий на тиканье метронома в бурю, и всхлипы ливня. Аминь.

30

Наверху, на шестом этаже, у входа в ретроспективу стоял старый фургон. Внутри было пусто. Элис нравилась идея жить в фургоне и колесить по дорогам со своей группой или своим парнем — или и с тем, и с другим. Марина Абрамович в те дни была чем-то вроде рок-н-ролльщицы, подумала она. Ездила с выступления на выступление, показывая перформансы по всей Европе.

Выше висела огромная черно-белая фотография Абрамович. Из глубины выставочных залов доносились крики и стоны. Тут же имелась и предупреждающая табличка о том, что зрелище может шокировать. Рядом стояли две женщины, разглядывающие табличку, и одна из них говорила:

— Я по пять раз велю ему умыться, почистить зубы, одеться, и все без толку.

Они дружно закивали и двинулись вперед. Мимо прошла еще одна пара. Мужчина говорил:

— Да уж, достижения подобных людей в искусстве под большим вопросом. Они деляги, желающие зашибить деньгу. А это совсем другое искусство. — И оба рассмеялись.

— Ну что, идем, — сказала Элис отцу.

Левин улыбнулся, и они вместе вошли в переполненное помещение. На больших экранах показывали разные видео с Абрамович. На первом она энергично расчесывалась и, яростно водя щеткой по длинным темным волосам, безостановочно твердила: «Искусство должно быть прекрасно, художник должен быть прекрасен». Элис была согласна с высказыванием, но разве нормально для красивой женщины так говорить?

Впереди был дверной проем, наполовину перегороженный первой парой обнаженных перформансистов. В поисках удобной точки обзора Элис отошла от отца. Молодая женщина с золотистой кожей и маленькими несуразными грудками стояла напротив тощего неподвижного мужчины, голого, как и она. Они неотрывно смотрели друг на друга. Посетители колебались. Некоторые прижимали к себе сумки и решительно протискивались между двумя обнаженными. Другие не торопились, но редко кто заглядывал перформансистам в глаза. Почти все зрители,