Тайный брак - Уильям Коллинз

— Я не хочу ее видеть, а мне надо переговорить с мистером Шервином.

Еще более испуганная, она бросилась отворять мне двери из коридора. По ее замешательству я догадался, что она впустила меня в эту комнату вопреки приказанию.

Мистер Шервин поспешно задвинул ширмами один угол, комнаты, видимо не желая, чтобы я видел там что-то, что, впрочем, я не заметил.

Потом он подошел ко мне, протянув руку, но с тревожным выражением косясь на ширмы.

— Ага!.. Наконец-то! Так вот и вы! Не пойдем ли мы в гостиную? Дело в том.., впрочем, не моя вина.., я писал вам.

Он вдруг остановился и протянутая рука сама собой опустилась.

Я не произнес еще ни слова, но, вероятно, по моему взгляду или обращению он понял цель моего появления.

— Отчего же вы ничего не говорите? — спросил он после минутного молчания. — Зачем вы так смотрите на меня?.. Подождите.., мы потолкуем в другой комнате.

Он прошел мимо меня, указывая на дверь и отворяя ее.

Что за горячее желание удалить меня отсюда? Какого человека или что за вещь прячет он за ширмами?

Служанка сказала мне, что дочь его наверху, а слова и действия этого человека казались мне подозрительными, и я решил остаться в этой самой комнате, чтобы открыть тайну, заключавшуюся в ней.

— Ну что же? — сказал он, открывая обе половинки дверей. — Вам известно, что гостиная в той стороне и что я всегда принимаю гостей в лучшей, самой передней комнате.

— Меня привели сюда, а теперь нет у меня ни времени, ни охоты ходить из комнаты в комнату ради вашего каприза… То, что мне надо вам сказать, займет немного времени, и я вам скажу это здесь, если только вы не объясните мне причины, почему это вам противно.

— Здесь!.. Вы хотите здесь со мною говорить? Позвольте же вам сказать, что у нас, простых, честных торговцев, подобные поступки называются именно невежливостью. Да, я повторяю это слово: невежливостью или, лучше сказать, грубостью.

Мускулы его лица съежились и страшно подергивались, и его бегающие злобные глаза все косились на ширмы.

— Впрочем, — сказал он вполголоса, принимая самый наглый вид и садясь на прежнее место, — пускай будет что будет… Не на меня должны пенять все эти доктора и женщины… Никто не может упрекнуть меня в неосторожности или в недостатке заботливости… а так далее… Ну что ж? — продолжал он, между тем как страшная подозрительность чувствовалась в его взглядах и движениях. — Пускай будет по-вашему, останемся здесь. Бьюсь об заклад, что вы скоро в том раскаетесь. Кажется, вы не очень спешите говорить, и потому я сяду… Ну, а вам как угодно!.. Ну так что же?.. Не будем терять попусту время. Вы пришли сюда с дружеским намерением просить меня позвать дочь мою и, словом, показать себя настоящим джентльменом во всех отношениях… Или не так?

— Вы мне написали два письма?

— Да, и притом же я чертовски хлопотал, чтоб письма верно попали к вам в руки, я сам относил их.

— Чтобы объяснить себе содержание этих писем, надо предположить одно из двух: или вас жестоко обманули, и в таком случае остается только сожалеть вам, или же…

— Сожалеть мне!.. Что вы хотите этим сказать? Никто здесь не просит у вас сожаления!

— Или же вы сами хотели обмануть меня, и в таком случае я предупреждаю вас, что теперь все ваши обманы бесполезны и послужат только к тому, чтоб довершить зло злом, прибавив преступление отца к преступлению дочери. Я все знаю, знаю больше, чем вы думаете, больше, чем вы желали бы.

— А! Так вы вот каким тоном заговорили! Черт возьми! Только вы входили сюда, как я уже видел, что дело — дрянь! Как! Вы не верите моей дочери? Не верите ей? Вы пришли затем, чтобы перехитрить.., и сыграть с нами скверную шутку! Вот каково ваше намерение! Провалитесь вы сквозь землю с вашей холодной важностью и аристократическими манерами! Вы увидите, что я из таких, которые сумеют держать ответ, сами увидите! Ха! Ха!.. Это что?.. Мы ведь не потеряли венчального свидетельства — вот оно в кармане!.. А! Так вы не хотите поступать с моей дочерью как следует честному человеку? Уйдем! Уйдем отсюда… Право, для вас же лучше будет уйти отсюда… Сейчас же я отправлюсь к вашему отцу и расскажу ему всю историю. Сейчас же прямо к нему, это так верно, как то, что меня зовут Шервином!

Тут он сильно стукнул кулаком по столу и вскочил бледный от гнева.

Ширмы слегка заколебались, и я услышал шелест. Шервин подошел ко мне, но вдруг остановился, изрытая проклятья и оглядываясь на ширмы.

— Советую вам, — сказал я, — спокойно оставаться здесь. Сегодня отец все узнал от меня самого. Он отверг меня, и я навсегда оставил дом отца моего.

Он поспешно повернулся и посмотрел прямо мне в глаза, на его лице выразились ярость и крайнее замешательство.

— Так вы вернулись ко мне нищим! — воскликнул он. — Нищим, который запутал меня в сети своей знатностью, своими богатыми надеждами! Нищим, который не может прокормить своей жены! Ну да! Еще повторю — нищим, который осмеливается смотреть мне прямо в глаза и разговаривать таким тоном! Плевать мне на вас и на вашего отца! Я знаю законы! Ведь я англичанин! Слава Богу! Я знаю свои права и дочери моей и назло вам обоим докажу, что это не пустые права. Ого! Смотрите на меня, сколько хотите и с каким хотите бешеным видом! Я честный человек, и дочь моя честная!

В эту минуту я смотрел на него с истинным презрением и отвращением: его бешенство не производило на меня другого впечатления. События этого утра иссушили во мне источники самых жизненных и сердечных ощущений. Даже другого рода слова не произвели бы на меня более сильного впечатления. Разве я не выслушал уже слова отца, который сумел пронзить мне сердце? Какие же слова, кем бы ни были произнесены они, могли теперь тронуть меня?

— Ну да! Подтверждаю, что дочь моя честная и целомудренная девушка, — повторил он опять, садясь, — и посмотрю, как вы или кто другой станут мне доказывать противное. Вы говорите, что все знаете. Что же все-то? Посмотрим! Этот пункт надо прежде всего разъяснить, а там уже перейдем к другому. Она говорила, что она невинна, и я верю ей и подтверждаю это. Если б только я мог найти следы этого проклятого Маньона, так я и его заставил бы подтвердить то же. Словом, говорите все, что вы там выдумали про нее, про свою законную жену, а я заставлю вас признать ее и содержать ее, как следует по закону, — уж я за это ручаюсь вам!

— Если бы вы еще не совсем потеряли стыд и совесть, если бы в вас сохранилось хоть какое-нибудь понятие о человеческой чести, то вы скорее умерли бы, чем стали задавать мне подобный вопрос. Молчите! Я не затем пришел сюда, чтоб укорять вас, не затем, чтобы пробудить в вашей совести хоть малейшее сознание, что вы меня навеки опозорили и погубили. Еще раз я пришел в ваш дом затем, чтобы только сказать вам, что все гнусные обманы, заключающиеся в вашем письме, так же мало доставят вам выгоды, как и глупое нахальство, с которым вы и в настоящую минуту подтверждаете эту ложь. Я сказал уже и еще раз повторяю — я все знаю. Я был в этом доме раньше, чем увидел вашу дочь у подъезда, я слышал ее голос, я подслушивал их разговор, и собственные их слова убедили меня в том позоре и бедствии, которых вы не можете заставить меня пересказывать вам. Что же касается до вашей прошлой двуличности и до настоящего бешенства, то вот вам единственный ответ от меня: никогда я уже не увижу вашей дочери, виновной в таком преступлении!..

— А вот же увидите, черт возьми! Непременно увидите! Это я вам говорю… Да и еще возьмете ее к себе! Неужели же вы думаете, что я не вижу ясно все, что в вас происходит и что значит ваша удивительная выдумка? Отец прогнал вас, лишив куска хлеба, ну так теперь вам хочется опять войти к нему в милость.., вот вы и стали Бог знает что сочинять на мою бедную дочь, чтобы как-нибудь отвязаться от нее! Только этому не бывать. Раз обвенчавшись, хочешь не хочешь, а все живи с женой. Неужели вы думаете, что я не верю ей в тысячу раз больше, чем вам? Неужели вы полагаете, что мне легко? Вот там наверху дочь, которая у меня на шее, которая только и знает, что слезы проливает, а вот тут жена — и при этом голос у него необыкновенно понизился — жена, которая до того потеряла рассудок, что я вынужден бросать свои дела, чтоб присматривать за ней, и все это горе, все расстройство и помешательство произошли только оттого, что вам захотелось перевернуть все вверх дном! Неужели вы думаете, что это возвратит мне спокойствие? Ну да! Я заставлю вас исполнить ваши обязанности в отношении дочери, хоть бы для этого она должна была подать просьбу в консисторию [18]. Нечего сказать, хорошая выдумка! Да и кто поверит вам, чтобы такая молоденькая женщина, как Маргрета, привязалась к такому человеку, как Маньон, и так давно, и без вашего ведома? Какой человек поверит этому? Хотелось бы мне знать, что это за человек?

— Я!

Это слово было произнесено мистрис Шервин.

Из-за ширм выдвинулась фигура. Неужели это то самое нежное, грустное лицо, некогда возбуждавшее мое сострадание, то самое исхудалое от болезни и горя лицо, которое всегда занимало место на заднем плане сцены нашей проклятой любви, всегда уподобляясь привидению, когда темнота ночи заставала нас с Маргретой сидящими рядом один подле другого?