Там, где рождается любовь. Нейронаука о том, как мы выбираем и не выбираем друг друга - Стефани Качиоппо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У большинства действительно все происходит именно так. Через 6–12 месяцев после потери любимого человека они освобождаются от власти горя. Они уже не будут прежними, но они начинают двигаться дальше, исследовать новые возможности, вставать на ноги, как выразился Джон, после разрушительных периодов изоляции. И все же около 10% тех, кто потерял любимого человека, не могут пережить свое горе в течение года. Они увязают в том, что психологи называют сложным горем[202]. Они становятся влюбленными зомби, сильно тоскующими по своей половине, даже если умом они понимают, что воссоединение невозможно. Всё вокруг напоминает им о том, чего они лишились. Такое состояние высасывает всю радость из жизни.
Обычное и сложное горе различаются примерно так же, как обычное и хроническое одиночество. И одиночество, и горе являются защитными, эволюционно адаптивными биологическими сигналами. Первое говорит нам о том, что нужно налаживать связь с другими людьми, чтобы выжить, а второе помогает справиться с травмой утраты. Нужно научиться доверять этому процессу, принимать происходящие изменения в мозге, обращать на них внимание, использовать экстренность и непривычность этого периода как приглашение к исцелению и проживать все приходящие эмоции. Но некоторые не способны на это. И тогда они погружаются в сложное горе, которое, как и хроническое одиночество, может быть опасно для разума, сердца и тела.
Психиатр из Калифорнийского университета Мэри Фрэнсис О’Коннор и ее коллеги сканировали головной мозг людей в состоянии сложного и обычного горя, одновременно показывая им фотографии их умерших близких. Ученые обнаружили, что у людей, переживающих сложное горе, в отличие от участников из второй группы, активируется определенная часть дофаминовой системы вознаграждения в мозге — прилежащее ядро[203]. Оно соседствует с миндалевидным телом в самой древней части мозга — лимбической системе — и обычно активируется, когда мы чего-то жаждем и ищем, рассчитывая, что в конце концов получим желаемое. Нейроученые обнаружили, что прилежащее ядро более чувствительно к предвкушению награды, чем к ее получению[204].
При обычном горе, когда вы видите фотографию умершего, вы понимаете, что это не «живое вознаграждение», а память об ушедшем человеке. По какой-то причине люди, переживающие тяжелое горе, не способны это осознать. Они не могут смириться со смертью того, кого любили. На глубоком уровне их мозг все еще ожидает увидеть этого человека снова. Хотя прилежащее ядро расположено в системе вознаграждения мозга, его гиперактивность не свидетельствует о том, что происходят хорошие вещи, скорее наоборот. Если не преодолеть сложное горе, оно может стать настолько губительным, что некоторые исследователи сравнивают его с травматическим повреждением мозга[205]. Также есть доказательства, что оно может ускорить наступление деменции и других видов снижения когнитивных способностей.
СРЫВ
Один из способов, которыми люди со сложным горем пытаются справиться со своей болью, — избегание мыслей о том, кого они потеряли. Это логично: избегание — естественный и даже адаптивный способ справиться со страданием. Но вот пример того, как доведенный до крайности адаптивный механизм может сыграть с нами злую шутку. Психологи знают, что если человек снова и снова избегает эмоций, вызванных горем, он никогда не справится с ними. Исследования методом отслеживания движений глаз показали, что люди, которые чаще размышляют о потере своих близких, также более склонны избегать напоминаний о них[206]. Такое избегание может отнимать больше психической энергии, чем обработка эмоций, вызванных горем, и делать человека более тревожным и менее сосредоточенным на других аспектах жизни.
В моем случае избегать не получалось. Я была слишком сосредоточена на своем горе, чтобы притворяться, что все хорошо. Я постоянно ощущала отсутствие Джона. И хотя я признавала это, боль не становилась меньше. Справиться с этой болью было самой трудной задачей во всей моей жизни.
И я чуть было не сдалась.
Через несколько недель после потери Джона я все еще плакала во сне, не в силах получать никакого удовольствия от жизни. Поминальная служба не принесла облегчения, а только усилила ощущение его отсутствия. Меня постоянно накрывали воспоминания, я видела себя в черной вуали, возглавляющую похоронную процессию в университетской часовне, дышащую через боль, идущую к… чему? Что теперь? Я пыталась вести социальную жизнь: перекидывалась ничего не значащими фразами с соседями, пила кофе с друзьями. Но я знала, что страдаю депрессией, которой у меня никогда раньше не было. Я все время смотрела под ноги. У меня не было ни энергии, ни аппетита. Я проходила мимо цветов, не замечая их запаха. Я видела птиц, но не слышала, как они поют. Я ела пищу, но не чувствовала вкуса. Я пыталась вырваться из своей скорлупы одиночества. Однажды вечером, через месяц после смерти Джона, несколько моих соседей собрались вместе посмотреть баскетбольный матч. Играли «Сакраменто Кингз» и «Голден Стэйт Уорриорз» — одна из любимых команд Джона. В помещении было много народу, но, когда я вошла, все замолкли. Они не ожидали увидеть меня, поскольку последние четыре недели я была практически затворницей.
Но все заулыбались, радуясь тому, что я сделала этот шаг к «нормальной жизни».
В каком-то смысле я любила этих людей: швейцаров, которые помогали нам, когда мы ездили на химиотерапию, женщин, которые соблюдали шиву вместе со мной, знакомую собачницу, которая увидела меня и Бачио на следующий день после смерти Джона и по моему лицу сразу поняла, что произошло. Она обняла меня, и мы вместе заплакали. Все эти люди сидели там, веселились и махали мне, приглашая присоединиться к их разговорам. Знаете, что я чувствовала, окруженная их заботливыми лицами?
Одиночество. Полное одиночество. Это лишь доказывало мне, что без Джона нет смысла жить. И это, казалось, полностью противоречило его простым и мудрым словам о том, что не время, а другие люди помогают преодолеть горе. Я поднялась на наш этаж, открыла дверь в нашу квартиру и рухнула на пол. С меня было довольно, и я была намерена положить конец своим страданиям. Мне казалось, что моя жизнь потеряла смысл. Система тревоги моего мозга, управляемая миндалевидным телом, была запрограммирована на самоуничтожение. Воющая сирена негатива заглушала рациональную ПФК, которая обычно посылает сигналы, подавляющие миндалевидное тело[207].
Я достигла дна. И
