Загадка Ватикана - Фредерик Тристан

— И следовательно, — продолжал Сальва, — вам пришла в голову мысль закончить эту рукопись, вдохновляясь «Житием Гамальдона», чтобы продать ее под маркой пахнущего серой «Жития святого Сильвестра», что, естественно, должно было вас обогатить, не так ли? Подумать только! Единственный «шестьсот шестьдесят шестой» избежавший костра! Но будущий папа прослышал об этой истории. Он направил к вам своего эмиссара, прелата Ольбрыхского, который, убежденный, что рукопись подлинная, потребовал, чтобы вы продали ее. Не так ли?

— Он ничего мне не заплатил.

— Если не сделал этого через один из швейцарских банков… Но оставим это. Меня интересует совсем другое. Вы сказали нам, что монсеньор Ольбрыхский получил задание купить рукопись для какого-то иностранца. Это неправда, не так ли?

— Возможно, для Ватиканской библиотеки… Ведь мне не сообщили, что она там!

Отец Мореше и Сальва больше ничего не добились. Они уходили с чувством отвращения. Этот Кожушко соединял в себе цинизм с самой отъявленной недобросовестностью. Но, по меньшей мере, теперь они знали, как была сфабрикована рукопись. Осталось посетить архиепископство, чтобы встретиться там с бывшим секретарем Его Святейшества. По дороге иезуит посетовал:

— Мы идем от свидетеля к свидетелю, и понемногу наше расследование продвигается, но куда оно нас приведет? И где же все-таки профессор Стэндап?

— Он понял раньше всех нас, что источник этого дела находится здесь. И не забывайте, что целью его поисков является подлинная рукопись, получившая метку позора. Он, наверное, решил, что подменили ее польские ученые и поэтому она находится в Кракове, там, где раньше хранилось «Житие Сильвестра», сфальсифицированное Кожушко.

— Конечно же! — воскликнул Мореше. — Там оно и находится!

— Нет, — возразил Сальва, прикуривая очередную сигару. — Мы ведь знаем, что из Ватикана невозможно вынести ни один документ. И зачем бы его сюда везли, если поток документов направлен в другую сторону? Полякам нужны доллары, а не «Жития»! Кроме того, я плохо представляю себе, какой смысл ввозить в эту страну, такую католическую, произведение, которое объявлено дьявольским.

Да, Сальва забавлялся. Это расследование, которое начинало тяготить отца Мореше, доставляло удовольствие нашему сыщику. Ему было приятно идти по тоненькой ниточке, от события к событию, которая рано или поздно, вне всякого сомнения, приведет его к разрешению загадки. Но какой загадки? Ужасная фраза Изианы вновь и вновь всплывала в его памяти: «Никогда не верь в то, во что ты веришь». И в его голове уже выстраивалась теория, очень далекая от мыслей его компаньона.

Краковское архиепископство — это памятник эпохи барокко, о котором трудно сказать, то ли он создан самыми колдовскими чарами Средних веков, то ли представляет собой воплощение высоких умозрительных теорий Божественной Науки. После того как наши посетители поднялись на крыльцо и пересекли первый двор, мрачное здание засосало их в свои холодные коридоры, которые привели их во второй двор, где возвышался громадный образ Богоматери Ченстоховской.

Из окошечка, освещенного запыленной неоновой лампой прозвучал гнусавый голос, потом оттуда же высунулась рука, которая постучала по объявлению, польский текст которого ничего не говорил нашим друзьям. Однако человек в окошечке размахивал рукой так энергично, что Сальва подошел к нему. На очень ломаном английском голос попытался объяснить:

— Писать! Не входить! Вот здесь, на бумаге, писать!

Надо было заполнить какую-то карточку. Мореше сделал попытку донести до понимания сторожа, что они желают встретиться с монсеньором Ольбрыхским, но при этом имени тот выбежал из своей каморки и, воздев руки к небу в позе кукольного паяца, издал такую длинную серию нечленораздельных восклицаний, что у посетителей не Осталось никакого сомнения в том, что их просьба совершенно неуместна.

Именно тогда показался священнослужитель в сутане, который, услышав голоса, подошел к ним. Он говорил по-французски, и ему явно было приятно это продемонстрировать. Из этого разговора выяснилось, что архиепископ — лицо такого высокого ранга, что испросить у него аудиенцию можно лишь за два месяца вперед.

— Что ж, — сказал Сальва, — в таком случае нам придется обратиться в полицию и добиться встречи с Его Высокопреосвященством, желает он того или не желает.

— Об этом и не помышляйте! — воскликнул аббат. — Впрочем, монсеньор в отъезде. Что же касается полиции…

— Я не знаю, кто вы такой, — ответил Сальва, вскипев от гнева, — но прошу вас, предупредите кого следует, что мы делегированы сюда Святым Престолом, и ничто нас не остановит.

И вытащив из внутреннего кармана документ с гербом Ватикана, он показал его огорошенному священнослужителю.

В этот момент со всех сторон стали сходиться другие служители церкви, окружив маленькую группу. Казалось, они очень спешат подойти к Сальва и Мореше, приняв их за очень влиятельных лиц. В действительности же, увидев иностранцев, они приблизились к ним из любопытства. Вся эта толпа расчирикалась словно стая воробьев.

— Послушайте, — сказал Сальва, — если, конечно, вы понимаете по-французски или по-английски, я требую отвести меня к монсеньору Ольбрыхскому или, если он отсутствует, к его секретарю.

К нему подошел какой-то старый капуцин.

— Его Высокопреосвященство в Ченстохове. Он отправился туда как паломник, вы понимаете… Но, возможно, я смогу вам помочь. Следуйте, пожалуйста, за мной.

Он привел их в маленькую темную келью, где пахло нафталином, плесенью и кошачьей мочой. Лицо капуцина было круглое, как полная луна, движения осторожны и мягки, что свойственно каноникам.

— Пожалуйста, говорите громче. Я немного глуховат, из-за чего братья дали мне прозвище Петрус, ибо нет ничего более глухого, чем камень, не так ли?

Сальва, казалось, не заметил скромной шутливости божьего человека.

— Святой отец, — сказал он, — речь идет о деле, требующем соблюдения тайны.

— Вы хотите поговорить со мной о рукописи, которую Кожушко отдал Его Святейшеству, когда Его Святейшество был только нашим архиепископом? Кожушко только что мне звонил, я ожидал вас. Здесь, в Кракове, новости распространяются быстро.

Он опять засмеялся, но беззвучно, надувая свои румяные щеки, жмуря хитрые глазки. Он явно забавлялся, этот плут. Это только усиливало раздражение Сальва.

— Если вы так хорошо знакомы с Кожушко, не объясните ли вы нам, каким образом этот документ оказался в Риме?

— О, конечно. Он был в багаже кардинала Войтылы, когда после кончины Иоанна Павла I он отправился в Рим на конклав. Монсеньор Ольбрыхский полагал, что рукопись достойна находиться в Ватиканской библиотеке. Это был как бы подарок польской церкви Вечному Городу.

— Разве вам не было известно, что последняя часть рукописи — подделка? Я хочу сказать: не только копия, но и подделка?

Старик встревожился.

— О какой подделке вы говорите?

Сальва, которого время от времени дополнял Мореше, объяснил, какое участие принял Кожушко в изготовлении рукописи, что, казалось, крайне удивило капуцина. Он не был специалистом по Средним векам, поэтому ни Базофон, ни Гамальдон не возбудили в нем ни малейшего интереса.

— Конечно же, мир — это обман, — наставительным тоном сказал капуцин. — Один Бог — истина. Но как не совершить ошибку, пытаясь к Нему приблизиться? Разве Бог постигнутый — это не иллюзия, всегда далекая от Абсолюта? Мы обмануты своим ослеплением, но взгромождая иллюзию на иллюзию, сможем ли мы достичь Неба? Мы обречены на незнание.

— Святой отец, — сказал Сальва, — я не для того сюда пришел, чтобы философствовать. Мне нужно только убедиться, что епископ Ольбрыхский не сомневался в подлинности документа. Это действительно так?

— А почему он должен был сомневаться? — спросил монах. — Кожушко человек ученый. Возможно, ему и пришлось отреставрировать некоторые части произведения, если вы это имеете в виду…

Они покинули архиепископство без сожаления. Все эти люди, с которыми они встречались, были бесплотными, как призраки. Они напоминали актеров без ангажемента, которые тщетно ожидают поднятия навсегда опущенного занавеса. Зал был пуст. Скамейки изъедены червоточиной. Густая пыль покрыла красный бархат праздника, который никогда не возвратится.

— О чем ты думаешь? — спросил Мореше по дороге в аэропорт, куда они незамедлительно направились.

— Об игре, в которую мы играли в детстве. Она называлась «Мистигри». Суть ее заключалось в том, чтобы избавиться от карты, которой нельзя было найти пару. Здесь та же ситуация. Все улыбаются, но есть среди них один, у кого в руках Мистигри. И он хочет от нее избавиться, подсунуть ее мне. Кто он?

— Мы оставляем Польшу, не отыскав Стэндапа, — с грустью заметил Мореше.