Еврейские погромы. Скорбь по двойным стандартам - Андрей Буровский

Но это не мешало писать, что «власти действовали в тесном контакте с приехавшими» (то есть с погромщиками, приезжавшими на погромы из других мест. — А.Б.){210} и что «кишиневская кровавая баня, контрреволюционные погромы 1905 года были организованы, как достоверно установлено, Департаментом полиции» — «Речь», 19 марта 1917 года.

Поистине, «евреи никогда не приписывали погромов народу, они обвиняли в них исключительно власть, администрацию… Никакие факты не могли поколебать это совершенно поверхностное мнение»{211}. И Бикерман рассуждал примерно так: если даже и нет прямых данных о подготовке погромов со стороны властей, то все равно «мораль, укрепившаяся в Петербурге, такова, что всякий ярый юдофоб находит самое благосклонное отношение к себе — от министра до городового».

Сильное мнение! Интеллектуальная мощь такого подхода столь необъятна, что я в силах дополнить его только одним: несомненно, Иосиф Бикерман выпил кровь нескольких десятков христианских младенцев! Нет также ни малейшего сомнения, что попки и ножки младенцев он закоптил, засолил и употреблял за завтраком. Конечно, никаких доказательств этому не существует, но мы же знаем, что именно такова мораль господина Бикермана! А раз это «и так известно», что его мораль такова, — не будем отягощать себя дальнейшими доказательствами. Итак, «всем известно»: господин Бикерман — людоед!

Кишиневский процесс начался осенью 1903 года, в атмосфере уже подготовлявшихся политических баталий. Для правительства это была попытка подвести итог под произошедшим. Для либерального сообщества — еще одна баталия с ненавистным самодержавием. Виднейшие адвокаты — и христиане, и иудаисты — отправились на суд в качестве «гражданских истцов»: О. Грузенберг, С. Калманович, Н. Соколов, П. Переверзнев, А. Зарудный, привезший из Кишинева такие уникальные доказательства и не давший им хода по доброте душевной. Некоторые пошли в защитники обвиняемым, но с какой целью: «чтобы они не боялись рассказать суду… кто их подстрекал начать бойню»{212}.

Называя вещи своими именами, адвокаты вымогали нужные им признания — что подстрекало погромщиков правительство. «Гражданские истцы» уже заранее знали, кто виноват, — вот истинный пример для всех юристов на все времена! Они заявляли, что необходимо провести доследование дела и посадить на скамью подсудимых «истинных виновников».

Судебные отчеты в Российской империи не печатали, чтобы не разжигать страсти. Тогда активисты стали составлять собственные отчеты и через румынскую границу переправлять их на Запад.

Но вот беда! Как ни ярилась «прогрессивная общественность», как ни старалась получить необходимые ей свидетельства — их у нее не было. А ведь прогрессивные адвокаты совершенно точно знали — виноваты Плеве, другие министры и персонально Николай II. А никакой возможности привлечь их к ответу не открывается! И тогда группа «гражданских истцов» заявила, что «если суд отказывается привлечь к ответственности и наказать главных виновников погрома»{213}, то им на процессе делать нечего. Ведь они при такой позиции суда не могут «защищать интересы своих клиентов, а также интересы правды»{214}.

И ушли.

Погромщиков и без них судили, и, что характерно, осудили — в том числе по доказанным эпизодам убийств и насилий приговоры были суровые, вплоть до лишения прав состояния и каторги на 5 и на 7 лет.

Характерна реакция как раз западных кругов: еще 10 ноября 1903 года «Таймс» писала, что «Кишиневский процесс будет издевательством над правосудием». А в конце года выходящий в Филадельфии «Американский еврейский ежегодник» с удивлением констатировал: «Кишиневская драма заканчивается обычным русским противоречием: в самом Кишиневе бунтовщики, по-видимому, подвергаются решительному судебному преследованию».

Впрочем, и формулировка «Ежегодника» двусмысленна: можно понять и так, что в Кишиневе погромщиков карают, а их высоких петербургских покровителей скрывают от суда и следствия.

Что еще исключительно важно: совместный труд еврейских и русских интеллигентов по их общей попытке найти «истинных виновников» в лице высшей администрации и императора Российской империи. Не надо считать, что обвинение правительства и раздувание масштабов погромов суть занятия только еврейские. Лев Толстой был совершенно уверен, что все у властей в руках: «Захотят — накликают погром, не захотят — и погрома не будет!»{215}.

Приведу в пример еще широко известные рассказы человека, которого трудно обвинить и в русофобии, и в нехватке любви к исторической России. Александр Иванович Куприн гордился в первую очередь тем, что он русский офицер; на второе место он ставил то, что он внук татарского хана, и только на самое последнее — свою славу писателя.

Рассказ «Обида» написан в 1906 году и впервые напечатан в газете «Страна» в № 163 и № 169 от 17 и 24 сентября 1906 года. В этом рассказе «оклеветанные газетами воры» просят их не смешивать с погромщиками. Ведь воры… они какие-никакие, а все-таки труженики и умельцы; и у них есть своя честь, свой трудовой кодекс… А погромщики — это «ленивые и неуклюжие дармоеды, неумело проворовавшиеся приказчики». «…он способен обобрать и обидеть ребенка в темном переулке, чтобы отнять у него три копейки; он убьет спящего и будет пытать старуху. Эти люди — язва нашего общества»{216}. «О да, они услужливо примут приглашение идти на погром»{217}.

Эти воры, вызванные из небытия фантазией Александра Ивановича, разделяют убеждения и ожидания прогрессивной общественности: «Неужели вы не поверите тому, что мы — воры — с трепетом восторга встречаем каждый шаг грядущего освобождения?»{218}.

И уж, конечно, воры прекрасно понимают, кто настоящий виновник!

«Каждый раз, после крупной подлости или постыдной неудачи, совершив ли казнь мученика в темном крепостном закоулке, передернув ли на народном доверии, кто-то скрытый, неуловимый пугается народного гнева и отводит его на головы неповинных евреев»{219}.

«…можем присягнуть перед Богом, перед людьми, перед потомством, что мы видели, как грубо, не стыдясь, почти не прячась, организовывала полиция массовые избиения»{220}.

«Никто из нас не забудет ужасов этих кровавых дней. Этих ночей, озаренных пламенем пожаров, этих женских воплей, этих неубранных, истерзанных детских трупов. Но никто из нас зато и не думает, что полиция и чернь — начало зла. Эти маленькие, подлые, омерзительные зверюшки — они только бессмысленный кулак, управляемый подлым, расчетливым умом, возбуждаемый дьявольской волей»{221}.

В конце рассказа адвокаты словами своего председателя выражают ворам «глубокое уважение за ваши горячие гражданские чувства. Я же лично, со своей стороны прошу у представителя делегации [воров] позволения пожать ему руку.

И два эти человека, оба высокие и серьезные, стиснули друг другу руки крепким, мужским пожатием»{222}.

Зрелище профессионального юриста, который ручкается с профессиональным преступником, само по себе способно вызвать разжижение мозгов у кого хочешь. Отмечу еще, что офицер армии Российской империи, будущий белый офицер в армии Юденича, А. И. Куприн в этом рассказе разделяет все предрассудки и ожидания либерально-демократической, самой что ни на есть прогрессивной интеллигенции. Включая и готовность считать уголовников «социально близким элементом».

Но главное для нашей темы — и Куприн ведь «совершенно точно знает», что организовывает погромы правительство, а исполняют — полицейские агенты.

Чуть менее откровенно проводится эта линия и в еще более известном «Гамбринусе». И тут главные организаторы погрома, подонки, изуродовавшие Сашку, основные «патриотические личности» — это сыщики. Главный из них характеризуется так: «…некий Мотька Гундосый, рыжий, с перебитым носом, гнусавый человек — как говорили — большой физической силы, прежде вор, потом вышибала в публичном доме, затем сутенер и сыщик, крещеный еврей»{223}.

Интересная деталь — уже отдав рассказ для первой публикации в журнал и просматривая гранки, Куприн внес только одно изменение — добавил в число ужасных качеств этого «Мотьки Гундосого» еще и эти два слова: «Крещеный еврей». То есть присоединился к еврейской, агрессивной оценке выкреста как очень плохого человека.

Вот оно, яркое проявление отличий Российской империи от Римской. Можно представить себе римского центуриона, который описал бы греческих погромщиков с таким же отвращением. Но при любом напряжении фантазии невозможно представить себе римского центуриона, который возложил бы ответственность за погромы на полицию и администрацию Рима. Это было бы для него фактически изменой.