Королева - Карен Харпер

Не будь я так испугана за Елизавету (а также за себя и за Джона), я бы заплясала от радости, узнав, что Том погубил себя. Но среди тех, кого следовало доставить в Тауэр, значились Томас Пэрри, мой супруг и я сама. Мне дали десять минут, чтобы захватить одежду — столько, сколько можно уместить в переметной суме, — причем за моей спиной неотступно маячил дюжий стражник. Я слышала, как на нижнем этаже Елизавета возмущалась напряженным, взволнованным голосом:

— Мы не сделали ничего дурного, ничего, что было бы направлено против его величества, моего брата. Кэтрин Эшли назначена моей воспитательницей, нас нельзя разлучать!

Мы с ней успели только быстренько обняться да прошептать друг другу несколько слов. Последним, что я запомнила перед тем, как меня грубо усадили в седло, был голос Тирвитта, сообщавшего ее высочеству:

— Лорд-протектор королевства назначил мою супругу, леди Тирвитт, вашей воспитательницей, и, клянусь всеми святыми, кому-нибудь из нас вы откроете все, что вам известно о заговоре!

Глава двенадцатая

В замке моей камеры повернулся ключ, и его скрежет эхом отдался в моей душе. За всю свою жизнь я никогда не была так сильно напугана тем, что уже произошло и что еще ждало меня впереди.

— Ах, мистрис Эшли, — проговорил, вглядываясь в темноту камеры, где я пребывала уже без малого шесть недель, человек, который обычно допрашивал меня. Поначалу меня не трогали, я просто сидела в этой мрачной камере и переживала — и сильно мерзла. — Желаю вам доброго дня и прошу пройти со мной, познакомиться с Тауэром. Лорд-смотритель говорил мне, что такая прогулка заставила запеть не одну прелестную птичку. А я не сомневаюсь, что образованная женщина, которая столько лет была воспитательницей и наставницей леди Елизаветы, отнюдь не простушка. Напротив, она должна быть сообразительной, схватывать все на лету.

Я возблагодарила Господа Бога за то, что одета в пышные юбки, иначе дрожь в коленках выдала бы меня. Выдала меня… Ее высочество прошептала нам, своим доверенным людям, когда нас забирали из Хэтфилд-хауса: «Не выдавайте меня!»

— Сюда, пожалуйста, — пригласил сэр Томас Смит, нахмурившись. Жестом он поторопил меня, словно я могла ослушаться его приказания.

Несомненно, этот человек, секретарь Тайного совета, в отороченной мехом мантии и с положенной его званию цепью на груди, пришел, чтобы снова донимать меня бесконечными вопросами, отвечать на которые я отказывалась. Подталкивала ли леди Елизавета Тома Сеймура к тому, чтобы собирать войско с целью свержения ее брата-короля? Доходили ли до ее сведения слухи о том, что Сеймур отравил свою жену, дабы сочетаться браком с Елизаветой? Надеялась ли она провозгласить Сеймура королем или хотя бы лорд-протектором вместо его брата?

А я сама, Кэтрин Эшли, ближайшая подруга леди Елизаветы, заменившая ее высочеству покойную мать, разве не поощряла непристойных действий, творившихся в Челси прямо под носом у супруги Тома Сеймура, вдовы короля Генриха?

Я вышла в коридор и увидела, что сэр Томас пришел не один. Тюремный надзиратель Гиб, большой обжора, который доставлял мне положенную на день еду, маячил в конце коридора, готовый тащиться за нами в качестве стражника. Напряженно следил за мной и подобравшийся, настороженный сэр Леонард Чемберлен, лорд-смотритель Тауэра, — как будто одинокая сорокадвухлетняя женщина, запертая в Тауэре, могла пуститься наутек по целому лабиринту переходов и винтовых лестниц мрачной и сырой башни Бичем[60].

Лондонский Тауэр включает в себя не одну башню, а целый комплекс. Та башня, где поместили меня, представляла собой полукруглое сооружение в три этажа; повсюду на стенах можно было различить надписи, вырезанные многими томившимися здесь узниками. Из узкого, глубоко утопленного окошка своей камеры я видела на востоке Тауэр-Грин — то самое место, где сложили головы мать Елизаветы и пятая жена короля Генриха Екатерина Говард. Меня поражала мысль о том, что я, Кэт, выросшая в девонской глуши, знала Тюдоров, видела, как их воспитывают, как они вступают в брак, даже как они умирают. Но еще больше, чем об этих потерях, я скорбела о разлуке со своей пятнадцатилетней воспитанницей, которую горячо любила и за которую отчаянно боялась.

— А куда, собственно, мы идем? — поинтересовалась я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

В приказе о моем аресте говорилось, что меня надлежит «сурово допросить», а это на языке Тайного совета означало, что меня можно подвергнуть пыткам, дабы исторгнуть признание. И хотя до сих пор к пыткам не прибегли, я все время была настороже, готовясь к тому, что вот-вот может начаться настоящий кошмар. По ночам я почти не спала, рылась в памяти, изводила себя воспоминаниями о прошлых грехах и зыбкими надеждами на будущее..

Господи помилуй, здесь пытали и женщин, считая, что их как существ слабых несложно заставить говорить. Мне было известно, что королева Анна, когда ее доставили сюда, на многие вопросы отвечала из страха за свою жизнь. На прошлой неделе один из стражников грубо пошутил: мол, королевы Анна Болейн и Екатерина Говард договорились до потери головы, как только оказались в этих стенах. Мне приходилось каждую минуту заточения бороться с искушением признать все обвинения.

Говоря по правде, я слишком хорошо знала историю Тауэра. А теперь не только я сама, но и оба мужчины, которых я любила за всю свою жизнь (пусть будет проклят один из них, а другой да будет благословен!), томились где-то поблизости, у берега туманной и мутной Темзы.

Дувший с реки холодный ветер яростно хлестнул меня, когда мы пересекали лужайку, направляясь к Белой башне. С серого неба — в этом проклятом Тауэре все казалось серым на сером фоне! — сыпалась ледяная крупа. Я моргнула и почувствовала, что ресницы у меня мокрые — даже не знаю, от снега или от слез. Хорошо хоть, тут я могла подышать свежим воздухом и услышать звуки, наполняющие жизнь большого города. Колокола нескольких церквей отбивали время: три часа пополудни. За толстыми стенами и рвом продавцы с тележками и уличные разносчики громко расхваливали свой товар — эти звуки казались мне музыкой после скрипа ключей в тюремных замках или, еще хуже, эха неизвестно чьих голосов, долетавших до моих ушей из подземелий Тауэра.

Как мне хотелось получить знамение, предвещающее скорую свободу и безопасность! Но вместо этого каркнул при виде меня один из черных как ночь тауэрских воронов. Какой-то грозный хищник из королевского зверинца, находившегося в Львиной башне, неистово зарычал, и тут же опускная решетка Средней башни громко щелкнула своими зубьями о булыжник перед воротами, словно хотела навсегда оставить меня здесь, отрезать путь к спасению. Я споткнулась о сильно выщербленный камень. Сэр Томас поддержал меня под локоть и произнес:

— Больше не надо запинаться, давая показания. Пора говорить правду, и вы, мистрис Эшли, хорошо это понимаете. — Он крепко сдавил мой локоть, а глазами, казалось, пронизывал меня насквозь.

Не знаю, благодаря каким способностям он получил место в Тайном совете, зато хорошо понимаю, за какие таланты ему поручили вести допросы подозреваемых: люди коченели от одного его присутствия, а сам он быстрее молнии ловил и записывал малейший вздох допрашиваемого, малейшую оговорку — и истолковывал их так, как это было нужно. Я попятилась. Меня подтолкнули вперед. Я опасалась — даже была уверена, — что меня ведут на пытку. Меня искалечат на всю жизнь. Я не смогу этого вынести и признаюсь в чем угодно.

Прямо перед нами высилась церковь Святого Петра-в-оковах — очень удачное название для такого места. Там, под плитами пола, покоилось ныне тело Анны Болейн — в старом деревянном ящике из-под стрел, потому что никому и в голову не пришло побеспокоиться о том, чтобы приготовить ей гроб. Церковь стояла как раз напротив того места, где, по другую сторону лужайки, сейчас седой от инея, раньше был эшафот с плахой.

У меня перед глазами снова промелькнул меч, отделивший голову Анны от туловища, и я снова почувствовала во рту горький привкус. Хотя в начале своей службы при дворе я оказывала Анне услуги лишь время от времени, я все же чувствовала, что нас связывали незримые узы, ибо она нуждалась во мне и почтила своим доверием, через меня передала перстень своей дочери и даже благополучие Елизаветы вверила моим заботам. Приказав Кромвелю привезти меня к ней в Тауэр, Анна потребовала от него клятвы, что я повсюду стану следовать за Елизаветой — по крайней мере, до совершеннолетия принцессы. Давно уже не было на свете ни Анны, ни Кромвеля, но желание Анны Болейн совпало с моим собственным стремлением уберечь и защитить юную принцессу. Я чувствовала, что Анна так близка мне, потому что я заменила Елизавете утраченную мать. Да, пусть Анна Болейн дала Елизавете жизнь, зато я дала ей свою любовь.