Седьмой Совершенный - Самид Агаев

Ладно, придержи язык, — остановил его Ибн Лайс, — ишь разошелся.

Имран вдруг почувствовал такую слабость, что вынужден, был схватиться за стену, чтобы не упасть. Боевой пыл исчерпал в нем последние силы, и сейчас болезнь неумолимо накатывалась на его тело.

— Больной он, хозяин, — сказала кухарка, — жар у него, простыл бедолага. Много не наработает.

— Ладно, идите, — приказал Ибн Лайс, — я пригляжу за ним, не гнать же его теперь, да быстрее возвращайся.

Девушка бросила на Имрана благодарный взгляд, улыбнулась и исчезла за порогом.

Хозяин взял Имрана за локоть и повел, говоря:

— Пойдем к очагу, я дам тебе попить горячего, согреешься.

Усадив работника поближе к огню, Ибн Лайс сказал:

— Жаль, парень, что Коран запрещает вам вино. Я бы сейчас согрел тебе кружку, сразу полегчало бы.

— Ты что, читал Коран? — спросил Имран.

— Нет.

— И я не читал, так что неси вино и не доверяй болтовне глупцов.

Хозяин хмыкнул, пошарил в углу и достал закутанный в тряпье кувшин.

— Я тоже горячего попью, — сказал Ибн Лайс, наливая вино в железную миску и ставя ее на огонь.

По комнате тотчас поплыл пряный винный дух.

— Смотри, как бы не закипело, — через некоторое время заметил с беспокойством Имран.

— И то, — согласился хозяин. Снял миску и разлил вино в глиняные чаши.

Имран сделал несколько глотков, обжигаясь и дуя на вино, и блаженно вздохнул. Это было именно то, чего ему сейчас недоставало.

— А куда ты дочку отправил?

— Служит она у одного вельможи.

— Торговля плохо идет?

— Плохо. Еле концы с концами свожу. В городе был голод прошлой зимой. Два раза грабили лавку, еле поднялся. Жена умерла, детей выводок целый. Пришлось старшую пристроить.

— Замуж бы выдал.

— Не берут.

— Почему? Она красивая.

— Иудеи мы, мало здесь нас, — сказал Ибн Лайс.

— А ты, приятель, откуда взялся.

— Издалека, — уклончиво ответил Имран.

Осторожность украшает героя.

Ибн Лайс понимающе усмехнулся и не стал настаивать на ответе.

— Как же тебя сюда занесло?

Имран тяжело вздохнул и поставил пустую чашу у ног.

— Жизнь, — сказал он, — это старая шлюха и дает она тому, кто превосходит остальных в подлости, коварстве и вероломстве.

Ибн Лайс при этих словах едва не пролил вино.

— Крепко сказано.

— Я бы крепче сказал, да слов таких не знаю. А знаю одно, — в жизни нет справедливости. Благородные люди прокладывают дорогу проходимцам. Погибает всегда герой, часто с помощью проходимцев. А возмездие почему-то никого не настигает.

Ибн Лайс внимательно посмотрел на Имрана.

— Однако на простого поденщика ты не похож.

Имран пожал плечами.

— Ты ошибаешься, парень, — вздохнув, сказал Ибн Лайс, — справедливость есть, только она, как бы это сказать. Она велика, как велик Господь Бог и творит он ее по своим меркам. Ведь когда ты наступаешь на муравья, ты не думаешь о том, что творишь зло, а муравей при этом говорит, что нет справедливости, человек мол, раздавил его и пошел себе дальше, и кара его не настигнет.

— Значит, мы муравьи? — спросил Имран.

— Выходит так, — с грустью ответил Ибн Лайс.

Наступило молчание. Огонь в очаге стал угасать. Ибн Лайс поднялся, чтобы подбросить сучьев. Когда он вернулся, Имран спал, уронив голову на грудь. Торговец дотронулся до его лица. Работник пылал как жаровня. «Эх, сказал хозяин, — нанял я тебя на свою голову». Он растолкал Имрана и помог ему дойти до лежанки. Вернулась кухарка, подошла к хозяину, и они долго разговаривали, стоя над Имраном. Их голоса раздражали нашего героя и он, с трудом разлепив веки, сказал:

— Нельзя ли потише.

— У тебя в Багдаде есть родные или знакомые?

— Есть, — ответил Имран и провалился в беспамятство.

В поздние послеобеденные часы Абу-л-Хасан нанес визит вазиру Али ибн Иса. Ему пришлось ждать, так как вазир диктовал поручения своим чиновникам. Наконец, к Абу-л-Хасану вышел секретарь и пригласил войти. Глава тайной службы вошел и склонился в поклоне.

Али ибн Иса сидел, спиной к занавеске, и производил впечатление очень бодрого, несмотря на свой возраст, а было ему больше шестидесяти, человека. Но начальнику шпионов было известно, что занавеска закрывает стенную нишу набитую подушками, на которые опирался, усталый вазир.

— Рад видеть тебя, о Абу-л-Хасан, — произнес вазир, — должен сказать, что при твоем появлении у меня всегда светлеет в глазах.

— Ваши слова — лучшая награда для меня, — ответил Абу-л-Хасан, — но справедливости ради замечу, что светлеют ваши глаза от света ваших глазах отражающегося от меня.

— Другой ответ был бы недостоин раиса тайной службы, — с улыбкой сказал вазир, — но довольно говорить друг другу любезности. Скажи, что нового при дворе?

— Все хорошо, хвала Аллаху, видел повелителя правоверных, жив-здоров, выглядит прекрасно, — Али ибн Иса удивленно поднял брови.

— Неужели он дал тебе аудиенцию?

— Нет. Я видел его на ристалище. Эмир верующих наблюдал поединок евнуха Муниса с гвардейцами.

— С дейлемитами?

— Нет, с тюрками.

— Что бы это значило? — спросил вазир.

— Гвардейцев, между прочим, было четверо, а Мунис один.

— Вот как, — рассеянно удивился Али ибн Иса, — и что бы это значило?

— У меня есть соображения на этот счет.

— Прошу.

— Халиф желает видеть Муниса военачальником, но в силу своей молодости, испытывает некоторую неуверенность в целесообразности этого.

— Военачальником? Евнуха и раба? Ты уверен в этом?

— В этом нет ничего удивительного, я видел, как он дрался сегодня, это прирожденный воин. Было бы удивительно, если бы халиф прочил на это место человека более достойного, но не имеющего к этому призвания. К тому же история знает немало примеров тому, как рабы проявляли способности, подобающие государственным мужам.

Абу-л-Хасан умышленно не дал прямого ответа на вопрос. Во-первых, если дело не выгорит, можно будет утверждать, что им было высказано лишь предположение. Во-вторых, не говоря прямо, он давал возможность вазиру через некоторое время счесть эту версию своим умозаключением.

— Но он евнух, — настаивал Али ибн Иса.

— Я думал об этом.

— Любопытно.

— У евнухов удаляется часть тела, которую принято считать мужским достоинством. Следовательно, случись им получить доверие и возможность, не вообразить рвение, с каким они будут компенсировать свой недостаток.

— Возможно, — задумчиво сказал Али ибн Иса, постукивая указательным пальцем по лбу, — но твои умозаключения представляются мне слишком сложными. Кстати, это беда умного человека. Любую возникшую проблему он старается продумать путем сложных логических построений, и в семи случаях из десяти он проигрывает, так как противник, оказывается, двигался простейшим путем, то есть тем, какой приходит на ум сразу.

— Прошу простить меня. Наверное, вы устали, а я утомляю вас своими домыслами.

— Нет, нет, ты хорошо сделал, что рассказал мне об этом. Сомнительно, что халиф поступит так, как ты говоришь, но поступил ты правильно.

— Вы позволите мне удалиться?

— Да, конечно, иди отдыхай. Я доволен тобой.

У выхода Абу-л-Хасан остановился и произнес то, что приберегал напоследок.

— Кстати, Ибн ал-Фурат тоже был там, — Али ибн Иса встрепенулся и посмотрел на Абу-л-Хасана.

— Ибн ал-Фурат?

— Да, и простите, мне только сейчас это пришло в голову.

— Что именно?

— Если Ибн ал-Фурат озвучит тайное желание ал-Муктадира, он усилит свое влияние.

— Не называй повелителя правоверных по имени, это невежливо, и не мне учить тебя манерам.

— Простите, — сказал Абу-л-Хасан, склонился в почтительном полупоклоне и так быстро исчез, что в следующее мгновение, всемогущий вазир сделал мозговое усилие, чтобы сохранить в памяти воспоминание о начальнике тайной службы.

Абу-л-Хасан покинул дом вазира с улыбкой на устах. Он был доволен собой.

Перед тем как отправиться домой, он зашел в присутствие, чтобы прочитать последние донесения агентов. В приемной навстречу ему поднялся тучный мужчина в черной чалме и, не дав опомниться, заключил в объятья. Силой посетитель обладал изрядной, как ни пытался Абу-л-Хасан отстраниться, ничего не получилось. Он лишь поймал взгляд секретаря, настороженно следившего за ними и делавшего какие-то знаки.

— Дорогой друг, — бубнил в ухо незнакомец, — как я рад вас видеть!

Получив, наконец, свободу движений, Абу-л-Хасан вгляделся в лицо посетителя и… какое-то давно забытое, но оставившее светлую печаль, событие глянуло на него глазами посетителя. Секретарь сказал на всякий случай:

— Господин сказал, что вы его ждете.