Над тёмной площадью - Хью Уолпол

— Понимаю, — спокойно отозвался Пенджли. — Вы хотите меня убить, как моего брата?

Человечек ничуть не был испуган. Его голос звучал так же ласково и мягко; страха в нем Хелен не услышала.

— Нет, не то, — ответил Осмунд. — Я еще не знаю, чем это закончится. Во-первых, в любой момент может нагрянуть полиция, и тогда нам обоим придется очень поторопиться. Хотя, может быть, никто не придет и мы проведем здесь всю ночь, а утром вместе отправимся.

— Отправимся — куда? — спросил Пенджли.

— Не знаю, в запредельность — вниз, в бездну, глубоко-глубоко. Где больше никто и никогда не услышит ваших кощунственных слов, порочащих этот мир.

— Значит, вы все-таки намереваетесь убить меня?

— Мы отправимся вместе, — повторил Осмунд, — вы, воитель против рода человеческого, и я, воитель за него. Вы ответите за всех выродков и предателей, которые восстают против рода человеческого, презирают его, плюют на него. За это я и погибну, прихватив вас с собой, — по крайней мере, это будет единственный достойный поступок в моей жизни.

Тогда-то Хелен и поняла, что с ним. Он решил порвать связь со всеми нами и с жизнью, которой мы так дорожили. Можете считать это безумием, если хотите. Я лично не берусь судить. Видимо, это была своего рода переоценка ценностей; физическая жизнь утратила для него всякое значение. Он стал мыслить совершенно иными категориями, и ему открылись, возможно впервые, истинные, непреходящие ценности.

Обычно Хелен не выносила сумасбродства, дешевой позы и громких фраз. В любых ситуациях она предпочитала ясные, понятные любому человеку слова. Не выдержав, она вмешалась:

— Пожалуйста, Джон, не трать зря время. Не знаю, что ты хочешь этим сказать, да и сам ты вряд ли это знаешь. Ничего тут сложного нет. Этот джентльмен думает, что мы у него в руках, и угрожает нам шантажом. Я предлагаю тебе его отпустить, и пусть он поступает так, как ему заблагорассудится. Обращается в полицию и так далее. Мы, разумеется, не позволим себя шантажировать. Когда он увидит тщетность своего замысла, может быть, он от него откажется.

Насколько ей не изменяет память, именно так она тогда сказала, постаравшись призвать на помощь все свое благоразумие. Точно она передает свои слова или нет, но они возымели некоторое действие. Во всяком случае на Пенджли, который сразу же полностью переключил свое внимание на Хелен.

Как она рассказывает, он устремил на нее умильный взор — так смотрит на прихожанку священник скромного прихода где-нибудь в глубинке, выпрашивая нехитрое пожертвование — любую мелочь, какой-нибудь пустяк на благотворительную распродажу в пользу церкви. В этом взгляде, как и положено, было немножко юмора, достаточно серьезности, а наипаче всего — категорического требования.

— Я никак не могу вас понять, ни того, ни другого, — заговорил он. — И для чего вы, мэм, употребляете это слово — «шантажировать»? Хотелось бы, чтобы вы на минуточку задумались и трезво взвесили факты. Согласен, существует такая вероятность, что вы больше никогда не услышите о моем брате. Мне неизвестно, как вы распорядились с его телом, но полагаю, вы хорошенько об этом позаботились. Если тело не будет найдено полицией, уверен, вы больше никогда о нем не услышите, потому что никто не удосужится наводить справки относительно его исчезновения. Ненависть к нему была всеобщей. У него даже не было женщины, которая была бы привязана к нему, а видит Бог, женщины любят всяких. Это подтверждается тем, что он попросил именно меня зайти к вам сегодня вечером и поинтересоваться его судьбой, хорошо зная, как я его ненавижу. Нет, никаких расспросов не будет. Единственное, что произойдет, — несколько человек, мужчин и женщин, со временем осознают, что они наконец-то свободны. Остаюсь только я. А ведь я так мало прошу, всего-то пять сотен фунтов в год, и если раскидать на вас на всех… Сколько вас? Четверо или пятеро, верно? Кто знает, может, я даже скощу немного, если вы мне очень полюбитесь. По правде говоря, все дело в том, что я одинокий человек и вдобавок должен зарабатывать себе на жизнь способами, которые мне отвратительны. Вы могли бы освободить меня от этих двух зол. В ответ я обещаю быть вашим преданным, верным другом. Вы так привыкнете ко мне, что просто не сможете обходиться без меня.

Он смотрел на Хелен с игривым благодушием и симпатией, как старый добрый друг. Затем, повернувшись к Осмунду, он строгим голосом произнес:

— Я, сэр, так ничего и не уразумел, что вы тут говорили, кто там за кого или против кого, просто мне это непонятно. Я веду себя с вами по-честному. Я постарался ничего не скрывать. Я и вправду думаю, что мир гадок. Я уверен, что мы все, сиречь человечество, погрязли в пороках, что мы не имеем права жить и очень скоро прекратим свое существование, превратившись в воздух и воду, из которых мы состоим. По-моему, человек подл, жесток, коварен, слаб и труслив. Но почему это мое убеждение вас так раздражает — я никак не могу взять в толк. Уверяю вас, здесь ничего нет личного. Вы думаете иначе. Вы оптимист, хотя не производите такого впечатления. Что же, вас за это нельзя винить. Вы мне такой даже больше нравитесь. Пусть мы с вами будем разные, ладно? Так и договоримся.

Хелен рассказывает, что Осмунд слушал его с нарастающим негодованием и отвращением. Ей, как очевидице, было странно это наблюдать. В этом было что-то нездоровое. Именно тогда, как она считает, до нее стало доходить, что события того вечера надломили последние душевные силы Осмунда и он уже не мог владеть собой (точно так же доходило до меня, что творится с Хенчем, когда я сражался с ним на площади; возможно даже, у нас с ней это было одновременно). Годами он отстаивал, как крепость, свою душу, не давая темным силам безумия и отчаяния завладеть ею. Убийство Пенджли пробило брешь в этой обороне. Хотя, — кто знает? — может быть, как я уже и говорил, с безумием ему открылось новое сознание, неизмеримо более глубокое, и теперь он видел все так явственно и верно, как никогда до сего дня.

Судя по тому, как он смотрел на Пенджли-младшего, он ненавидел его еще яростней, чем его брата.

— Откуда вам знать, — спокойно сказал Осмунд, — что всю свою жизнь я боролся с убеждениями, сходными с вашими. Я знаю, что жизнь прекрасна, великолепна, хотя сам считаю, что мне она не удалась. Вы — один из тех, в ком я вижу своего врага. У меня их много. Это вы и вам подобные завели человечество в тупик, в котором оно пребывает. Вам нельзя давать свободу, и я обещаю, что не отпущу вас, потому что не желаю, чтобы вы губили людей своими гнусными идеями.

Осмунд обвел глазами комнату и вышел в переднюю. Вернувшись, он распахнул дверь в спальню.

— Вы не могли бы удалиться туда минут на двадцать? — любезно обратился он к Пенджли. — Учтите, что дверь из спальни в переднюю заперта. Я также запру за вами и эту дверь. Но только минут на двадцать. Будьте спокойны, это ничем вам не грозит. Просто мне хотелось бы поговорить с моей женой наедине.

— Конечно. Как вам будет угодно.

Пенджли скрылся в спальне, и Осмунд запер за ним дверь.

Затем, подойдя к Хелен, Осмунд привлек ее к себе и, склонившись к ней, поцеловал.

— Сядем на диван. Я хочу кое-что тебе сказать. — Он усадил Хелен на диван и, сев рядом с ней, крепко ее обнял. — Ты сама дала перчатки Дику? — спросил он ласково.

Она не могла понять, что он имеет в виду.

— Хорошо, если не ты, значит, он сам их подобрал. Это не имеет значения. — Осмунд взял ее за подбородок и приподнял ее лицо, чтобы видеть глаза. — Ты его любишь, правда? — спросил он.

— Да, — ответила она.

— И он любит тебя?

— Да.

— Давно вы полюбили друг друга?

Этого она не могла ему сказать.

— Значит, ты никогда меня не любила?

Она попыталась ему что-то объяснить. Любовь? А что это такое? Что означает это слово? Ей это неведомо.

Осмунд кивнул:

— Нет, ведомо. Ты никогда меня не любила, но была со мной все эти годы… пока я был в тюрьме… Это замечательно. Но иначе ты не могла, такова твоя натура. А теперь скажи мне, если можешь, — продолжал он с нежностью, — почему ты вышла за меня замуж, чувствуя, что не любишь меня?

Теперь, когда они остались одни в наступившей тишине после смятения и бури, пронесшейся над ними в этой квартире, она была глубоко взволнована ощущением уходящей близости и сознанием того, что они уже больше никогда не будут принадлежать друг другу.

Нередко так бывает, что материнское чувство, которое является существенным компонентом в любви женщины к мужчине, проявляется острее уже после того, как рвутся их отношения. Для нее наступает момент растерянности — как же так, только что она хлопотала вокруг него, лелеяла его, заботилась о нем… И эта печаль по былым приятным заботам еще некоторое время поддерживает в ней остатки чувства, тот самый благородный его компонент. Это то, что переживала Хелен в те минуты. Она никогда не любила Осмунда, но слишком много делала для него, и вот оказалось, что вскоре ей не придется ни заботиться о нем, ни оберегать его. Но как бы ни было ей горько, окидывая взглядом гостиную — роскошный секретер, серебряные канделябры и уродливые проплешины на стенах, — она невольно вспоминала, что там совсем недавно происходило; снова перед ее глазами возникало страшное зрелище: лежащий на диване в странной позе человек, его безжизненно свесившаяся нога касается пола.