Земные наши заботы - Иван Филоненко

Словно уловив мои мысли, Иван Иванович проговорил:

— Уборкой кустарника здесь не обойдешься. В основательном лечении земля нуждается.

— И какой ваш диагноз?

— Диагноз ясен, избыточное увлажнение всей территории. А вот способ эффективного лечения найдем лишь после того, как геодезисты дадут нам необходимые топографические данные, а изыскатели изучат физическое строение подстилающих грунтов, режим поверхностных и подпочвенных вод, их химический состав.

Предупреждение шофера сбылось: машина села, и, кажется, прочно. Не помогла и раскачка, лишь глубже загрузли колеса в податливый грунт. А от деревни–то мы далеко отъехали. Одно теперь утешало — свежий след вездехода. Это, по утверждению начальника партии, ехавшего с нами, след буровой установки, которую нам и нужно разыскать где–то в этих болотах. Что ж, пошли своим ходом. Надеялись, что геологическая бригада где–то рядом и мы скоро услышим гул бурового станка.

Но след уводил нас все дальше и дальше, а вокруг — тишина, не нарушаемая даже птичьим писком Видно, и пичуги избегают таких мест, не селятся.

Иван Иванович все чаще спрашивал начальника партии о местонахождении бригады, а тот, смущаясь, говорил виновато

— Они же долго не стоят на одной точке, двадцать — тридцать минут — и дальше едут.

Вскоре след вывел нас на выкошенную косами поляну, по которой машина проехала не один раз, и все в разные стороны. Дорофеев высказал предположение, что буровая упиралась вовсе в непроезжее болото, возвращалась, чтобы в другом направлении через кустарник пробиться. Но куда теперь нам податься?

Начальник партии оставил нас и скрылся в кустарнике, пообещав найти и вернуться вместе с бригадой. Вернулся, но один, вовсе виноватый Иван Иванович молча посмотрел на него, потом сказал:

— Пошли в деревню, трактор просить…

И вдруг за кустами зародился неровный звук мотора. Прислушались. Где–то шла, буксуя, машина. Она явно приближалась к нам. Так и есть, машина мелькнула в просвете между дальними кустами, но направлялась совсем в другую от нас сторону. Начальник партии ринулся в этот просвет с отчаянным криком И крик вопреки нашему неверию, достиг слуха геологов. Машина, догадались мы по звуку, остановилась, а вскоре снова увидели ее в просвете — двигалась к нам!

Мы смотрели на машину, на которой покачивалась ферма буровой установки, на геологов (трое в кабине один на буровом станке) и улыбались, будто родных встретили или долгожданных гостей. Иван Иванович сразу же и представил их: тот, что за рулем — буровой мастер, он же и шофер. Рядом с ним инженер–геолог, он же бригадир. С ними двое рабочих.

Оказалось, они сюда и ехали, но не хотели через кусты ломиться, двинулись в объезд Где–то здесь должна быть очередная буровая точка

— Тогда работайте, — сказал Иван Иванович.

Инженером–геологом оказалась молодая девушка, которую я принял издали за мальчишку Забыл что перед поездкой сюда Иван Иванович подвел меня к институтской доске Почета, указал на одну из фотографий и сказал. «Вот к ней и поедем». Я прочитал. «Римма Нуховна Зайнетдинова, инженер–геолог». Нет, на фотографии она была старше и не такая щуплая.

Римма вытащила из полевой сумки карту, нашла место, где мы стояли. «А точка для бурения вон в тех кустах». И двинулась туда. За ней, как телок за хозяйкой, тронулась и машина: через корявые кусты, растущие вовсе не на сухом месте а на мхах. Нет, ни один шофер, привыкший к асфальту, не решился бы сунуться в это явное болото. Однако на лицах изыскателей не обнаруживалось никакой тревоги, хотя под ногами была не почва а моховая податливая подушка.

Точкой оказалось крохотное болотистое «окно» среди кустарника. Здесь справляли свои хороводы комары, голодные и настырные. Однако буровики не замечали их, работали хоть и молча, но каждый взгляд бригадира, каждое движение бурового мастера вызывали ответные действия членов бригады. Действия до того слаженные, что казалось, не работают, а забавляются: без той злости, какую испытывает человек к надоевшей, однообразной и трудной работе, без усталости на лицах, в охотку. И что меня еще поразило, так это отсутствие грязных пятен на одежде: чистые, опрятные, хотя бур и поднимал из болотистых глубин текучую жижу самых разных расцветок и составов. Бур поднимал, а они пробы брали, подавая их «к столу» геолога, на брошенную тут же фанерку. Каждый знал общее дело так же хорошо, как и свое, поэтому исполняли операции четко, ловко и быстро, понимая друг друга, что и рождало ощущение забавы, а не работы.

Однако делали они трудную работу, которая требовала от каждого члена бригады не только физических усилий (в трясине, куда машина пройти не может, эти парни выполняют те же операции с помощью ручного бура, стоя по колено в болотной жиже), но и душевных. И летом, в комариный разгул, и в зимнюю стужу ходят, бродят, ездят они по трясинам да болотинам. И все время (одиннадцать месяцев в году!) вдали от дома, от семьи, от бытовых удобств, определяясь на постой к какой–нибудь старушке в ближайшей деревне. А у старушки, известное дело, изба не из лучших, да и в избе не всегда уютно, не каждая и сварить, постирать может. Хорошо еще, когда от болота до города путь близок, можно хоть на субботу или воскресенье домой выбраться. Но чаще — не попасть, далеко.

— Да и не празднуем мы выходных, — отвечал буровой мастер. — В непогоду отдыхаем, когда летом ливень, а зимой пурга. — Отвечал вовсе без жалобы на судьбу свою, без недовольства в голосе. Его, Шитова Ивана Александровича, работающего, как он выразился, «по своей воле», никто не понуждает «кормить комаров в болоте», да еще в воскресные дни.

— Но что–то все же понуждает? — спросил я, подумав, что таким побудителем являются заработки.

Однако Шитов, как мне показалось, пропустил вопрос мимо ушей, начал совсем о другом рассказывать:

— Бывало, увидят нас в болоте, смеются: мол, что вы там потеряли, лешие? А я и сам долго не понимал, зачем эти дырки в трясине сверлим, ради чего по болотам лазим, комаров кормим…

И однажды Шитов не выдержал, пересел с буровой машины на городской автобус.

— И рядом с домом, — с улыбкой продолжал Шитов, — и заработок не меньше. Однако месяца через четыре невмоготу стало по асфальту ездить, на болота потянуло, да так, что и жена не стала спорить. Вернулся. Что потянуло, спрашиваете? Романтика, отвечают в таких случаях. Однако вроде и романтики тут никакой. Не знаю, может природа или воля. Что, к примеру, охотника или рыбака из дому манит? Пусть и без добычи вернется, лишь ноги убьет, однако все равно будет ходить.

— Но люди–то смеются, что по болотам лазите? Хуже того, ругают часто вас, мелиораторов, за вред, который причиняете природе.

И тут Иван Александрович спросил.

— А вы были на Макеевском мысу?..

Макеевский мыс — это то широкое поле, у которого недавно мы стояли с Иваном Ивановичем, любуясь мастерством рук человеческих.

— Я его весь излазил, когда болото там было и вот такой же чепыжник. Бывало, по горло в трясину проваливался. А теперь лучшим полем в области называют его. Поехал и я посмотреть недавно, не узнал: ровное поле, густые травы, дождевалки, голубые ленты каналов. Поехал в другие места: там пруды плещутся, водохранилища. Вот, оказывается, для чего я дырки сверлил, по болотам лазил и комаров кормил! Выходит, и мое имя есть среди авторов того художественного произведения, — добавил он, заулыбавшись неожиданному сравнению.

А ведь он прав. Это действительно произведение, мастерски выполненное на просторном земном полотне. И оно прекрасно! Прекрасно не только с точки зрения хозяйственника, но и в социальном, и в экологическом плане.

— А что ругают мелиораторов за то, что вред природе причинили — выкорчевали на болоте чепыжник, где птицы жили, — продолжал Шитов, — то я лазил по тому болоту, куда ни один любитель природы не забредал. Однако ни пичуги там не видел, ни гнезда. Должно быть, птицы не в чащобе топкой живут, а, как и человек, ищут места поздоровее. А вот когда землю в порядок привели, грязь вычистили и прибрали, то действительно появились не только птицы, жаворонки, перепелки в травах, утки на каналах, но и зверье всякое приходит, потому что пища есть и в трясину не угодит…

Прерву Шитова, чтобы сказать: Макеевский мыс вовсе не опытное, не экспериментальное поле. А если и служит своеобразным образцом для показа, то только потому, что находится при дороге, которую проложили тоже мелиораторы. Есть в Клепиковском районе участки и покрупнее, и каждый из них может служить образцом. К примеру, массив по речке Совке насчитывает около восьми тысяч гектаров. Пять совхозов получат здесь не только сенокосы и пастбища, но и пашню. Будут выращивать на этих землях высокие урожаи трав, картошки, зерна и овощей. Вернее, уже выращивают на многих сотнях гектаров. На них действует такая же надежная система двойного регулирования, не допускающая ни вторичного заболачивания, ни пересушки этого огромного поля, облагороженного мелиораторами.