Ледяное озеро - Эдмондсон Элизабет

— Я дам тебе еще десять шиллингов — нет, не спорь! — и Эдвин сделает то же самое. Ты можешь отложить на следующий семестр, если не захочешь тратить сейчас.

Интересно, кто такая Полли? Подруга? Одна из служанок? Почему Утрата собирается купить ей украшение на голову? Она спросила об этом сестру, и Утрата громко расхохоталась.

— Глупая, Полли — лошадь!

— Твоя лошадь?

— Нет, не моя, она принадлежит дедушке, но я единственная, кто на ней ездит: тетя Труди слишком тяжела для нее. Идем, посмотришь на нее, ну пожалуйста! Эккерсли не поедет в Лоуфелл до половины двенадцатого, у нас уйма времени.

Аликс, которая не увлекалась лошадьми, не очень хотела тащиться в конюшню, но видела, что Утрата предлагает ей это как лакомство, в качестве благодарности.

— Ты можешь надеть какую-нибудь старую куртку и резиновые сапоги, что висят на крючках в конце коридора, у задней двери, — сказала Утрата. — Не обязательно специально одеваться, главное, не замерзнуть.

Аликс запахнулась в куртку, они вышли на морозный воздух и через выстланный соломой двор конюшни двинулись к стойлу, где стояла Полли. Кобыла издалека услышала их и высунула изящную голову поверх двери стойла, прядая маленькими, аккуратными ушами. Даже Аликс, слабо разбиравшаяся в лошадях, признала, что Полли лошадь особенная. Красивое создание посмотрело на нее умными, блестящими глазами и, негромко заржав, ткнулось носом в Утрату, рывшуюся в карманах бриджей в поисках сахара.

— Она ведь арабской породы? — спросила Аликс, поглаживая шелковистую шею.

— Да, и летает как ветер.

— Откуда она? Где дедушка ее купил?

— Она принадлежала Делии Гриндли, ну, ты знаешь, матери Урсулы, которую нельзя упоминать.

— Да, я знаю, кто такая Делия. Но почему Полли оказалась здесь?

Утрата понизила голос:

— Отец Урсулы был просто вне себя, когда ее мать сбежала с тем человеком. Он сделал ужаснейшую вещь. Велел убить ее собаку.

Аликс смотрела на нее, потрясенная:

— Того красивого спаниеля, которого она так любила?

Утрата кивнула.

— И он собирался также пристрелить лошадь, понимая, что это особенно сильно ранит Делию, ведь она обожала Полли. Но когда она узнала о собаке, то сообразила, что грозит Полли, и послала своего поверенного предупредить Питера не делать этого, поскольку лошадь принадлежала ей. Урсула говорит, он был ужасно прижимист, но у ее матери было много и своих денег, которые он не мог у нее отнять, и это злило его еще больше. Урсула сознавала, что отец все равно пристрелит Полли, что бы там ни говорил адвокат, и умоляла кого-нибудь из грумов тайно ее похитить. Но ни один не соглашался — ведь когда это откроется, их уволят. Но шофер из «Гриндли-Холла» — ты помнишь Уилбура? — пообещал это сделать. По словам Урсулы, он сказал ей, что это чудовищный стыд — то отношение, какое терпела в доме ее мать, и он не одобряет людей, срывающих злость на бессловесных животных. Он украл Полли из стойла, привез сюда и сообщил миссис Гриндли. Когда Питер Гриндли узнал об этом, он чуть ли не обезумел и угрожал Уилбуру всеми карами. Но тому было наплевать, он заявил, что все равно собирался в армию и ему не понадобятся рекомендации от мистера Гриндли. Он уехал на следующий день.

— Господи Боже мой! — вздохнула Аликс. — Я и понятия не имела, что здесь такое творится. Эдвин не говорил мне ни слова.

— О, Эдвин сказал, ты слишком занята в Лондоне, чтобы интересоваться нашими местными скандалами.

— И дедушка бросил вызов мистеру Гриндли? А бабушка?

— Они оба повели себя необычно. Ты знаешь, какой дедушка осторожный и практичный, себе на уме. Когда Делия позвонила с просьбой подержать Полли и не позволять Питеру Гриндли к ней приближаться, он немедленно ответил, что купит у нее Полли, и отослал чек. Видишь ли, кобыла принадлежала ей и она имела право ее продать, если захочет, ну а Гриндли вряд ли стал бы штурмовать конюшню, намереваясь отобрать лошадь у дедушки. Правда, он изрядно бушевал и разорялся, кричал, что вчинит дедушке иск. Тогда бабушка сказала ему, что он ведет себя неприлично и ее терпению настал конец. Это его чудодейственно успокоило, — с огромным удовлетворением заключила Утрата.

Глава двадцать шестая

Майклу опять снился тот же сон. Отчетливо живой и пугающий — точь-в-точь как прежде, и снова закончился на том месте, когда он начал двигаться навстречу жутким, непонятным, полным страдания звукам.

Когда он очнулся, в комнате уже не оказалось, как в прошлый раз, миссис Диксон, которая дала бы ему ощущение обыденности и атмосферу уюта — вместе с чашкой чаю и заботливо раздуваемым огнем в очаге. Майкл проснулся один, в темноте, в холодной комнате и с тяжелым чувством.

В дверь кто-то стучал. Майкл напрягся, пытаясь сообразить, не продолжает ли сон. С ним так случалось и раньше: вроде бы пробудился и лежишь в своей постели, но на самом деле просто перешел из одного сна в другой. Постепенно замечаешь тонкую, едва уловимую странность в своем привычном окружении и потом, после окончательного пробуждения, осознаешь, что до этого все еще продолжал грезить.

Он сел в кровати и нащупал выключатель на маленькой лампе возле кровати — благодарный за то, что в отеле, как хвастливо поведал ему мистер Диксон, год назад провели электричество во все номера.

— Прежде у нас были свечи и керосиновые лампы, и хотя есть люди, которые находят их живописными, это неудобный, опасный и негигиеничный способ освещения по сравнению с электричеством.

Теперь Майкл чувствовал, что проснулся, и слышит стук в дверь.

— Войдите.

В дверь просунулось заспанное лицо Фредди.

— С тобой все в порядке, дружище? Не хотелось быть навязчивым, но ты чертовски шумел — кричал во сне. Чувствовалось, что тебе очень плохо и лучше тебя разбудить. Опять твой кошмар?

— Спасибо, Фредди. — Майкл выбрался из смятых простыней. — Да, опять проклятый сон. Входи же и закрой дверь, тут прохладно.

Фредди, в теплом шерстяном халате, вошел и закрыл за собой дверь. Потом запустил руку в карман и вытащил кожаную фляжку.

— Я принес вот это. Аварийный запас. Хочешь глотнуть?

— Здесь лишь кружка для полоскания зубов.

— Сойдет. А я выпью из колпачка. Нет, оставайся где есть, а я посмотрю, нельзя ли оживить эти остывшие угли. — Он вручил Майклу кружку с добрым глотком бренди и занялся камином: поворошил и подсыпал угольку, энергично возвращая умирающий огонь к жизни.

Заплясавшие язычки пламени тотчас придали комнате тепла и уюта, а ледяная темная ночь и страшный лес из сна отодвинулись куда-то далеко. Напряжение потихоньку оставляло Майкла.

— Уже гораздо лучше, — облегченно вздохнул он.

К его удивлению, Фредди не ушел, а устроился в деревянном кресле, поближе к огню.

— Я думал о твоих кошмарах. Конечно, в медицинском образовании мало уделяют внимания подобным вещам, хотя следовало бы. Однако у меня есть пара приятелей, тоже врачей, они интересуются проблемами мозга и психиатрией. Я читал Фрейда — полагаю, ты тоже — и немного Юнга, у которого обнаружил несколько сумасшедших, любопытных идей.

— Избавь меня от Фрейда! — со смехом воскликнул Майкл. — Будь я проклят, если стану читать подобную чепуху. Мое бессознательное, или подсознательное, или как еще вы их там называете: мое «эго», мой «ид» и прочее — сами о себе позаботятся, благодарю покорно.

— Это, конечно, только моя точка зрения, но судя по тому, что мы видим, у них не очень-то получается. Если тебя начали преследовать ночные кошмары, и они повторяют то, что случалось с тобой в детстве, значит, что-то мешается в твоей черепушке, и я подозреваю, лучше выпустить это наружу.

— Пересказать мои сны какому-нибудь типу в очках, и он изречет, что моя мамаша била меня в детстве?

— Если и била, то за дело, рискну предположить. Да нет же, ты, осел! Сны что-то означают, по крайней мере масштабные и цветные, имеющие тенденцию повторяться.

Майкл изумился. Он всегда считал Фредди одним из самых рациональных людей. Бесспорно, умным, очень умным, но не склонным к фантазиям.